Тогда пленник сказал:
— Ну хорошо. Ещё немного посплю. Разбудите, когда дядя вернётся.
Ночь прошла спокойно. Разве что мальчишкам было слегка зябко — свои свитки они оставили в шалаше. Там же осталось и кресало. Поэтому спали, прижавшись по бокам к Барвинку, который не зводил взгляда с куреня.
А утром пленник начал роптать. Его возмущало, что дядя Грицыка задерживается. А когда солнце поднялось над камышами, он заорал:
— Есть хочу!
— Там же есть что поесть, — сказал Грицик.
— Так у меня ж руки связаны! Ты что — забыл? И воды принесите!
Ребята переглянулись. В шалаш им заходить не хотелось. Кто знает, на что способен взрослый вор, даже со связанными руками.
Наконец Грицик зачерпнул ковш днепровской воды и направился к куреню, двери которого предусмотрительно подпер Санек. Грицик откинул колышек и просунул голову в проём.
— Вот вам вода, — сказал он.
— А есть как я буду? — раздалось в ответ.
Помедлив, Грицик скрылся за дверью. Через миг послышалось жадное хлебание.
— Спасибо, мальчик, — сказал пленник. — А теперь я и дьявола жареного бы съел. Может, развяжешь? Подойди ближе, не бойся… Ты куда?
Но Грицик уже был снаружи. Он быстро захлопнул дверь и снова подпер её колом. Был бледен как смерть.
— Ты чего? — удивился пленник за дверью. — А кто меня кормить будет? У меня ж руки связаны!
— Неправда, — сказал Грицик. — Руки у вас свободны. Просто ремешок забыли спрятать. Он в углу, на меху лежит.
Пленник коротко выругался. Потом добавил:
— Думаешь, приятно, когда тебя какие-то шкетята вяжут?
После обеда пленник принялся ломать дверь. Видно, рассвирепел до того, что даже угрожающее рычание Барвинка его не пугало. Он уже приоткрыл щель настолько, что мог высунуть ногу наружу. Успокоился только тогда, когда Грицик всадил стрелу в косяк прямо перед его носом. Тогда только сказал:
— Совсем малец — а уже с катушек слетел…
К вечеру из камышей донеслось:
— Пугу, пугу! Ребята, эй! Живы-здоровы?
Вернулись все. Задержались лишь Швайка с Мацеком. Во время нападения удалось освободить с десяток пленных, и бывалые казаки повели их показать самый безопасный путь домой.
Да, вернулись все. Правда, у Левка Заярного плечо было перевязано, у Перепички на лбу красовалась здоровенная шишка, а Василь Байлемов прихрамывал на левую ногу. Но на такие мелочи никто не обращал внимания.
— Ох и всыпали мы им как следует! — возбуждённо повторял Левко. — Налетели на этих бусурманов словно буря.
— Тоже мне буря, — усмехнулся Байлем. — Если бы не старшие казаки, я б, наверное, и сейчас сидел бы в верболозе.
— Да ничего бы ты не сидел! — возразил Левко и повернулся к Грицику: — Понимаешь, выбрались мы за лозы, а там…
Из его рассказа мальчики узнали, что Швайка вывел казаков на небольшой татарский отряд, беззаботно расположившийся в лощине. И он, Левко, как выхватил саблю, как налетел на татар…
— Он налетел… — снова хмыкнул Байлем. — Тогда уж налетел, когда Швайка с Вырвизубом четырёх уложили. Вот кто бился — так это они!
— Ну там вообще не разберёшь, когда всё завертелось так, что и не поймёшь, куда кидаться, — на миг смутился Левко. — Но всё-таки одного я уложил.
Лесь Одуд тоже уложил одного. И Тимиш Перепичка. А Василь Байлемов — аж двоих.
Не хвастался только Володько Кривопичко. Но, похоже, и он был доволен. Володько сошёлся врукопашную с одним громилой-ногайцем, и тот так заехал ему по больной челюсти, что та сразу встала на место.
— Свои не смогли — татары помогли! — хохотал Заярный.
Володько тихо улыбался. Говорить он ещё не мог, и лишь изредка осторожно касался челюсти: не дай Бог, снова съехала.
— А наших не встречали? — спрашивал Санек.
— Не было их. Говорят, на Вороновку налетел другой отряд. А мы его не нашли.
С собой вороневцы пригнали трёх татарских коней с седлами. К бокам у них были прикреплены саквы. В одной нашли две меховые шапки-малахайки.
— Это вам, хлопцы, — сказал Байлем. — Носите и помните мою доброту.
Мальчишки тут же натянули малахайки. Потом глянули друг на друга — и не сдержались: вылитые татарчата!
— Боже упаси, и Барвинок не узнает, — заметил Левко.
И только тут они заметили, что Барвинка нет рядом. Он один остался стеречь пленника.
Когда казаки подошли к шалашу, Барвинок зевнул от скуки и шмыгнул в кусты. Хозяин велел ему охранять остров от чужих. А от своих — не велел.
Пленник, моргая глазами, вышел из куреня. Окинул взглядом пришедших и в конце концов уставился на просторы Днепра.
— Ты кто такой? — спросил Байлем.
— Потом скажу, — отозвался пленник. — Сначала дайте воды…
Он пил как будто вечность. Вода стекала по небритому подбородку, лилась за пазуху, смачивала пыльные башмаки. Наконец он отставил кувшин и сказал:
— Кто я такой, спрашиваете? — и кивнул в сторону ребят, что переминались с ноги на ногу. — У них лучше спросите. Они, видишь ли, думают, что я какой-то Тишкевич. А я его и в глаза не видел. Мне к Демиду нужно, моему давнему товарищу. Слыхали о таком?
Василь Байлемов задумался.
— Кажется, слыхал. Только он теперь далеко. Где-то внизу поселился, и не на острове, а в плавнях… Так ты, значит, не Тишкевич?
— И не был никогда. Я — Семён Задорожный из Байбузовки, есть такое село за Черкассами. Может, слыхали? Вот. Решили мы с друзьями добраться до Деми́да, тоже покозачить немного. Вот. А сюда я зашёл — спросить, где этот чёртов Демид обосновался на лето.
— А меха кто брал? — спросил Грицик.
— Какие меха? — удивился пленник. — Что ты мелешь, парень?
— Они на месте, — сказал Одуд. — Я только что проверял.
— Ну вот видите… — пленник развёл руками и улыбнулся.
Вороневцы глядели на него и не знали, как быть. Никто из них Тишкевича в глаза не видел — к пану Кобильскому он прибился лишь этой весной. И не очень он смахивал на старшего челядника. Хорошего пана за версту видно — грудь колесом и под ноги не смотрит. А этот — обычный мужик. Небритый, в рваной одежде. Нет, что-то тут не так…
— Что скажете, хлопцы? — обратился Байлем к товарищам. — Это Тишкевич или нет?
Грицик начал копать траву ногой. Наконец ответил:
— Он похож на него. И… голос почти такой же. И зубом щёлкал.
— Да когда ж это я щёлкал, парень? — удивился пленник. — Ну, было дело, когда зуб болел. А сейчас, слава Богу, уж как год не щёлкаю.
— А ты что скажешь? — обратился Байлем к Саньку.
Санек облизнул губы. Почему-то ему стало жарко.
— Мне кажется, что это Тишкевич, — сказал он.
— О! Кажется, — засмеялся пленник. — Мне тоже иногда кажется, что я турецкий султан.
Вороневцы хмыкнули. Слишком уж мало этот замызганный мужик был похож на султана.
— Может, и правда, наши голубчики что-то напутали… — начал Левко Заярный. — Может, и вправду, человек ни при чём, а вы на него с волком…
— Та ну вас! — воскликнул пленник. — Всякое в жизни бывает. Вы на мальцов не сильно давите. Тут, знаете, лучше перебдеть, чем потом сто лет каяться.
— А почему ж твои друзья так дёру дали, как я им сказал, что тебя Швайка повёз? — всё ещё упирался Грицик.
— Ага, почему? — поддержал Левко Заярный.
— Да всё просто, — ответил пленник. — Про здешние места такие байки ходят, что и у храброго поджилки затрясутся. А мои дружки, честно сказать, не из смелых.
Вороневцы зашевелились. Они поняли — мальчики серьёзно ошиблись.
— Ну и разведчики! — хмыкнул Перепичка.
— Так что будем делать с этим… Семёном? — спросил Байлем у всех. — Отпустим, или как?
— По-моему, пусть идёт куда хочет, — подал голос Володько Кривопичко и проверил, не съехала ли челюсть после этих слов.
— А я думаю, надо дождаться Мацика со Швайкой, — сказал Левко Заярный. — Как они скажут — так и будет.
— Верно говоришь, — согласился Байлем. — Так что, Семён, или как тебя там, посиди с нами ещё немного. Заодно и кулеш попробуешь.
Сначала пленник хотел возразить. Но, подумав, только махнул рукой и направился к костру, над которым уже висел казан.
Он оказался человеком разговорчивым, знал кучу историй — таких, что вороневцы аж за животы хватались. А когда кулеш поспел, все забыли обо всём и ломанулись к казану. Какое-то время ложки быстро мелькали от котелка к рту, пока Байлем не сказал:
— Хороший кулеш! А ты, Семён, чего не ешь?
Все обернулись туда, где только что сидел пленник. Но его уже не было. А спустя миг за верболозом послышался стук копыт, потом что-то громко плюхнулось в воду.
Когда вороневцы вскочили и, мешая друг другу, рванули к берегу — беглец уже добрался до противоположного берега.
Ещё мгновение — и он скрылся в камышах.
ПОГОНЯ
Первым опомнился Байлем.
— На коней! — крикнул он.
Но кони не давались в руки — испугались волка.
— Ты чего его не уследил? — крикнул Заярный. Барвинок обиженно покосился на него, как будто хотел сказать: «Я сторожил, когда надо было. А вы где были?»
Наконец коней оседлали. Всадники дружно плюхнулись в воду. Уже на середине протоки Байлем обернулся к острову и крикнул:
— Барвинок, сюда! С нами пойдёшь!
Но волк, стоявший на краю косы, только махнул хвостом. Может, он и рад был бы броситься за беглецом, но не смел нарушить приказ Швайки. А приказ был ясен: остров не покидать.
В суматохе никто из взрослых не заметил, как Санек с Грициком тоже вскочили на коней.
За плавнями вороневцы придержали коней. Беглец как сквозь землю провалился. И неизвестно, в какую сторону подался. Было темно. Луна только собиралась подняться в небо.
— Гайда туда! — сказал Заярный и махнул рукой вниз по течению.
— А что ему там делать? — возразил Володько Кривопичко. — Там же татары! А если это и правда Тишкевич, то он двинулся к своему пану Кобильскому. Вон туда.
И Кривопичко махнул вверх по течению.
— А может, он сейчас затаился в камышах и слушает, как мы тут ругаемся, — сказал Лесь Одуд. — Здесь его искать надо!
— Тише! — прикрикнул Байлем. — Дайте послушать.
Но прислушаться не вышло. Сверчки стрекотали так, что в ушах звенело.
Низко над горизонтом появилась луна.
— Скоро рассветёт, — сказал Байлем. — Вот тогда, может, и след заметим. Эх, забраться бы сейчас на высокую могилу — оттуда всё как на ладони видно!
— Было бы хорошо, — заметил Левко.