Потому что можешь проснуться с арканом на шее.
— Так мы только вчера и перебрались, — успокоил его Вырвизуб. — А ты сейчас куда собрался?
— Да вот, наверное, заберу Барвинка, а потом начну искать того Тишкевича. После всего хотелось бы поговорить с ним с глазу на глаз.
— Так пешком и пойдёшь?
— А ты что, коней дашь?
— А почему бы и нет? Мне для тебя, Пилипок, ничего не жалко. А я, между прочим, почему не застал того изверга? Потому что был на острове Келембета. Это напротив Ворсклы. Ограбили, понимаешь, там моего земляка, Казика Грека. Ранили и шкуры забрали. И молодого Верховодку тоже обчистили, да ещё и голову ему отрубили. Так что ездил выяснять, кто там такие шутники завелись.
— Выяснил?
— А то ж. Похоже на проделки тех, кто тебя сейчас так позорит.
— Тем более хочу с ними встретиться, — сказал Швайка, переседлывая коня. — Может, они ещё где-то поблизости крутятся.
— Ха, поблизости! От них уже и след простыл. Понимаешь, как только я узнал о них, сразу с хлопцами рванул следом и почти догнал. Но один из них ушёл в степь, к Ислам-беку. Наверное, это был Тишкевич. А другой будто в воду канул…
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДУРНОЙ СИЛЫ
Однако Демко по прозвищу Дурная Сила и не думал кануть в воду. Нет, он отдыхал неподалёку от Вороновского Сторожевого дуба, на поваленной ольхе между камышей. Отсюда было видно не так далеко, как с дуба, но всё же Демко различал и поворот лесной дороги, что вилась к Вороновке, и прибрежный луг, и кусочек Волколацкого угла. В общем-то, он как раз и лежал на выступе этого угла.
Демко ждал возвращения пана Тишкевича.
Впрочем, ему очень хотелось махнуть на всё рукой и сбежать в село к деду. Но он дал слово Тишкевичу ждать его именно здесь, в условленном месте.
А Тишкевич сказал так:
— Нельзя тебе, Демко, появляться в Каневцах без меня. Схватят и посадят, как должника. А вот тут, — он похлопал по седельным сумам, — кое-что есть. И для пана Кобильского, и для нас с тобой.
Вот и лежал Демко на стволе ольхи и без дела вспоминал всё, что с ними произошло за последние дни.
После того как Тишкевич купил коней у татарских пастухов, они почти без происшествий добрались до днепровских плавней.
Правда, недалеко от плавней наткнулись на татарский отряд. Но Тишкевич показал старшему охранный знак, о чём-то с ним переговорил, и татары их отпустили.
Это было за два дня до того, как они добрались до Днепра. И первым, кого они там разыскали, оказался русоволосый, разговорчивый парень, не намного старше Демка. Хотя поначалу он совсем не был разговорчивым. Напротив, держался настороженно и долго не хотел с ними говорить. Только когда Тишкевич, обиженный его недоверием, сел на коня и на прощание сказал, чтобы он остерегался татарского разведчика Швайки, — тот наконец поверил, что к нему пришли люди, которым не безразлична его судьба.
— Да ты глянь! — воскликнул он. — А мне ведь сказали: остерегайся плохих людей! Мол, в этих местах много всякой швали бродит.
— Кто сказал?
— Да Швайка, кто же ещё! Они с Вырвизубом проезжали здесь недели две назад. Смотрели, кто ещё, кроме меня, промышляет в этих плавнях.
— А зачем им это? — удивился Тишкевич.
— Ну как же! Чтобы по первому зову собраться всем и идти на татар… Хитрый, ага! Сам говорит — остерегайся, а сам разведчик!
Тишкевич почесал кончик своего горбатого носа и сказал:
— Жаль, нас тогда тут не было. Мы бы его на чистую воду вывели. Ну ладно… А тебе тут как — не скучно одному?
— Что вы такое говорите! — заговорил русоволосый. — Здесь нашего брата — ого-го сколько! Вон видите кривую иву за камышами? Там Тимко Лемишка из Немирова рыбу ловит да вялит. Говорит, у них в Немирове рыба дороже меха. Хотя и на бобров не брезгует. А за ним литвин Грек — только меха ему и подавай. А дальше — не знаю кто. Говорят, даже турки здесь есть. И татар они ненавидят не меньше нашего. А по ту сторону, — он махнул вверх по Днепру, — Остап Сорока из Кропивной, потом Григорий Очеретянка из Пискунов и Митро Завирюха из Ирклиева. А за ними уже хлопцы Вырвизуба хозяйничают.
А самого его звали Янько Верховодка. И ещё он рассказал, что ему очень везёт на бобров.
— Вот ещё немного наловлю — и поеду домой, к папе с мамой, — сказал Янько. — У нас семья большая, им тяжело всех кормить.
— И много уже поймал? — лениво спросил Тишкевич, ковыряя зубы щепкой.
— Да что-то есть, — с удовольствием ответил Верховодка, — и мех есть, и рыба.
Ночевали они у Верховодки.
Утром Тишкевич проводил Янька к его плоскодонке — тот собирался на рыбалку.
Долго их не было. Наконец вернулся Тишкевич, возбуждённый и весёлый.
— Теперь мех наш, — сказал он Демку. — Ну и торговались же мы с этим чёртовым Яньком! Чуть до драки не дошло.
И пошёл к шалашу, где, как заметил Демко ещё с вечера, лежала вязанка бобровых шкур.
— А где сам Янько? — спросил Дурная Сила. — Почему не вернулся?
— Занят, — рассеянно ответил Тишкевич. Он как раз считал шкуры. — Там, то есть… осётр хороший попался на крючок… Двенадцать, тринадцать… Не будем же мы его ждать до ночи! Пятнадцать, шестнадцать… Всё верно.
Вязанку он сунул в сумы, притороченные к третьему коню, и они двинулись дальше. Жаль, что Демко не попрощался с Верховодкой — очень ему понравился этот весёлый, приветливый парень. Вот бы с таким вместе покозачить!
А вот к Греку Тишкевич Демка не взял. Остановился у лозняка и приказал:
— Подожди здесь. А то у тебя, друг, лицо какое-то… Если кто глянет — или не пустит, или цену вдвое заломит…
Оставил ему коней и пошёл в плавни искать Грека. А Демко прилёг у канавы и стал разглядывать своё лицо. Обычное лицо. И нос как у всех, и глаза на месте, и уши. Странно, чего это Тишкевич так про него говорит!
Вернулся он с вязанкой ещё больше, чем та, что купил у Верховодки. Но был какой-то злой и всё повторял слово "дурак". То ли себя так называл, то ли кого другого. На расспросы Демка ничего не ответил, только сплюнул. Потом развернул коня и поехал вдоль плавней. Но не вниз по Днепру, как собирался, а вверх. А Демко только обрадовался: вверх — значит, ближе к родной Вороновке.
Правда, когда они проезжали мимо тех мест, где промышлял Верховодка, Демко придержал коня и сказал:
— Может, заедем попрощаемся? И заодно узнаем, поймал он того осетра или нет.
— Нам других забот не хватает, — буркнул Тишкевич.
Нет, что-то очень неприятное всё-таки произошло тогда у Грека…
Позже Тишкевич заглянул к Сороке. Но Демко и того не увидел, потому что затаился с конями и мехом в балке — так велел Тишкевич. Он считал, что они стали слишком богатыми, чтобы кто-нибудь не позарился на их сумы. У Сороки Тишкевич добыл всего семь шкур.
Когда подъехали к местам, где, по словам Верховодки, обосновался сам Вырвизуб с товарищами, Тишкевич долго раздумывал — идти или нет. Наконец махнул рукой в сторону дубравы и сказал Демку:
— Спрячь там коней и жди меня. Если к утру не вернусь — сразу езжай в Вороновку. Знаешь поваленную ольху у Сторожевого дуба?
— Это та, что ближе к Портяной? — спросил Демко. — Там ещё мостик гнилой рядом.
— Вот-вот, — сказал Тишкевич. — Там и прячься, пока не вернусь.
— А к деду можно заглянуть? — поинтересовался Демко. — Там ведь всего пару шагов.
Тишкевич зло взглянул на него:
— Делай, что я сказал! Ни шагу без меня, ясно? — И уже спокойнее добавил: — Поверь, Демко, нельзя тебе в село одному. Потому что пан Кобильский узнает, сколько ты везёшь меха — и начнётся! Тут и слепому видно, что за неделю столько не набьёшь. Спросят: где взял? Может, купил?
— Да нет, — смутился Демко. — Какие у меня деньги?
— Значит, ограбил кого-то. Вот и всё. А со мной всё будет в порядке.
— Буду вас ждать, — поклялся Демко. — С места не сдвинусь, пока не вернётесь.
— Смотри, — сказал Тишкевич. — Ты слово дал.
Он кликнул коня и, озираясь по сторонам, неспешно направился к товариществу Вырвизуба. Демко смотрел ему вслед и удивлялся, почему он так крадётся. Будто вор. В конце концов он понял: Вырвизуб с Швайкой заодно! Вот Тишкевич и осторожничает, хочет кому-то из хлопцев шепнуть, чтоб не доверяли своим атаманам.
Ночь прошла спокойно. Только под утро сквозь сон Демко услышал какой-то топот далеко в степи. Но Тишкевич так и не вернулся. Когда взошло солнце, Демко привязал сумы к седлам и направился в сторону Вороновки.
Ехал осторожно, как недавно его хозяин. Не потому, что кого-то боялся. Возле Вороновки Демко никого не боялся. К тому же, по дороге подобрал увесистую дубинку. Но Тишкевич велел избегать лишней опасности — ведь он едет не один, а с товаром. А в том товаре — его, Демкова, доля.
Через три дня на горизонте показались кручи родной Вороновки. Демко даже не заметил, как пересёк крутую Сулу — всё смотрел глазами на старые лишайные стены в Городище, на полосу леса, словно сползшую в болото, на Сторожевой дуб, на котором в детстве облазил все ветки… Смотрел и вздыхал: так близко к дому, к деду — а должен прятаться в кустах. Но ничего — вскоре Тишкевич его догонит, и тогда он хотя бы на пару дней станет свободной воронковской птицей.
Тем временем Демко устроился поудобнее на покосившемся стволе ольхи и с любопытством глядел то в сторону Сулы, то на орла в небе, то на дорогу, что вилась к родному селу.
И по этой дороге, кажется, кто-то шёл. И не кто-то, а его, Демка, собственный дед. Сгорбленный, с земли глаз не поднимает. И на клюку опирается. А раньше не опирался.
Демков дед шёл прямо в болото. Туда, где за камышами и топью прятался страшный Волколацкий угол.
Все наставления мигом вылетели из головы Демка. Он стрелой слетел с дерева, бросился к деду. А так как между ними была заросшая рогозом канава, то Дурная Сила свернул вправо, к перемычке, что отделяла канаву от болота. Уже собирался крикнуть деду, чтоб подождал…
Но так и не крикнул.