Последнее её произведение, изданное на украинском языке, появилось в «Киевской старине» в 1902 году9 под заглавием «Чёртова пригода». Этот рассказ, написанный прекрасным языком, пусть и не таким поэтически блестящим, как её ранние повествования, всё же полон искреннего украинского остроумия и юмора и служит вполне достойным завершением её украинского творчества.
Лучшее в её писаниях — без сомнения, её язык. Несмотря на всю простоту и народность, он чрезвычайно богат лексикой и необыкновенно мелодичен. Русский критик Венгеров даже писал10, что это «нереальный» язык, заимствованный не из уст настоящего народа, а скорее певучий, почерпнутый из украинских народных песен. Это суждение парадоксально, тем более что содержание её украинских рассказов тот же критик также считает нереальным. Конечно, определённая условность чувствуется в её изображениях помещиков и помещиц-крепостников, но образы женщин и девушек-крестьянок, как украинок, так и московиток, — это тщательные и глубоко правдивые психологические и социальные зарисовки. Простая красота и нежность её языка и стиля неразрывно связаны с её нежной любовью ко всем несчастным и страдающим, особенно к беднейшим из бедных — женщинам. Она умеет не только сама прочувствовать их боль, но и найти её корень, выразить его просто и ясно — так, что это берёт за душу читателя.
Однако в этом чисто литературном влиянии, которое простирается далеко за пределы Украины и России и, например, отразилось в восторженном предисловии к английскому переводу её «Маруси», — лишь меньшая часть её ценности как писательницы. Вторая, большая часть, которая ставит имя Марка Вовчка в ряду борцов за свободу и человеческие права угнетённых народных масс, — это то историческое значение, которое имели её рассказы, особенно украинские, в России. Русская критика единогласно ставит эти рассказы в один ряд с лучшими произведениями таких русских пропагандистов эмансипационной идеи, как Тургенев («Записки охотника»), Григорович («Антон Горемыка», «Деревня») и их последователи 1850-х годов. И можно сказать, что в этом ряду рассказы Марка Вовчка наиболее ясно и просто выражают эмансипационную тенденцию — не отвлечёнными размышлениями, не пафосными призывами, а простым, скромным и искренним изображением повседневной жизни, от которого при глубоком вчитывании стынет кровь в жилах.
Есть ещё одно различие между её украинскими и русскими произведениями. Тот, кто читал украинского Марка Вовчка, даже если он самый яростный теоретик, наверняка окажется под обаянием и очарованием её чудесного языка. В русских же произведениях Марка Вовчка, к удивлению, всё наоборот: язык ординарный, безликий, неорганическая смесь народного великорусского с языком канцелярии и школы, щедро приправленная украинизмами, украинскими поговорками и песнями. Читая эти рассказы, чувствуешь, будто это переводы с другого, родного и естественного для автора языка. Тут и ужасные причастные обороты, которых вы никогда не найдёте в её украинских произведениях, и безликие шаблонные диалоги помещиков, и даже речи героинь-крестьянок не имеют той яркости и колорита, что в украинских рассказах. Её русский стиль гораздо ближе к размазанному стилю писательницы Кохановской11, нежели, скажем, к стилю Тургенева. Это значит, что по-русски она писала хуже, чем по-украински. Это подтверждают и те немногие свидетели, которые до сих пор высказывались о ней. Когда она появилась в 1902 году в редакции «Киевской старины», она просто поразила сотрудников журнала красотой и чистотой своего украинского языка.
ОСИП-ЮРИЙ ФЕДЬКОВИЧ
(Несколько слов по поводу 25-летнего юбилея его литературной деятельности)
Осип-Юрий Федькович — это, без сомнения, одна из самых оригинальных литературных фигур в нашей литературе. Кажется, что природа гуцульской земли и гуцульского народа вложила в него всё самое нежное и сердечное: чарующую простоту и мелодичность речи, теплоту чувства и тот мягкий, сердечный и неязвительный юмор, который легко ложится на душу каждого слушателя, особенно того, кто привык к меланхолическому нраву и едкому сарказму наших подгорских и долинных селян. Типичный гуцул, Федькович и в своей литературной деятельности отмечен всеми достоинствами и слабостями гуцульского характера. К слабым сторонам его таланта нужно отнести, прежде всего, его узкий диапазон. Федькович, более чем кто-либо из наших писателей, поэт одного уголка — роскошного и привлекательного, но всё же тесного. В этом уголке он полностью в своей стихии, но стоит ему выйти за его пределы, прикоснуться к более широким, общечеловеческим, историческим и всенародным сюжетам, — как он впадает в манерность, подражание, теряет чувство эстетической и поэтической правды, без которой нет подлинной поэзии. Вторая слабая сторона его поэзии — это присущая почти всем гуцулам склонность к мистике. Эта склонность особенно проявилась в первой редакции его драмы «Довбуш», куда он вплёл множество мифологических персонажей и дошёл до того, что даже висящие на стене иконы начинали говорить. Драма «Довбуш» во второй переработке (в «Русской хате»1) наглядно демонстрирует именно слабые стороны таланта Федьковича, несмотря на множество безусловно прекрасных и талантливо написанных эпизодов. И, наконец, третья его слабая сторона — это то, что в другом случае делает его таким симпатичным, — его мягкость и преобладающе лирический, субъективный характер. Этот характер не позволил ему сосредоточить свои силы на каком-либо большом деле, способном потрясти, пробудить и повести за собой наше общество, как это сделал на Украине Шевченко; он же не позволил ему и в практической жизни, в общении с людьми, использовать то высокое положение, которое первые же его произведения сразу обеспечили ему среди галицкой молодёжи.
Однако, указывая здесь на слабые стороны нашего буковинского Кобзаря, мы вовсе не хотим омрачать светлый праздник его 25-летней литературной деятельности. Нам кажется, что указание на слабые стороны писателя не менее, а порой и более важно, чем указание на сильные, — и, во-вторых, что слабые стороны у Федьковича отнюдь не перевешивают сильные, а наоборот, порой сами становятся достоинствами, придают его творчеству особый блеск. Как музыкант, виртуозно владеющий пусть и небольшим, но чистым и глубоким звучанием, Федькович занимает важное место в нашей литературе. Особенно горести, тоску, надежды и разочарования солдатской жизни он воспевал так, как никто другой. Мне кажется, что стихотворные и прозаические произведения, посвящённые этим темам (а и в стихах, и в прозе Федькович одинаково великий поэт), собранные вместе, дали бы нашей литературе настоящую жемчужину и показали бы творчество Федьковича в его лучшем проявлении. Сюда вошла бы большая часть его повестей, вошли бы лучшие его поэмы.
Федькович — это преимущественно лирический талант; все его повести, все лучшие поэмы вдохновлены тёплым, личным чувством самого автора, — все похожи на фрагменты его автобиографии — так и кажется, что он поёт и рассказывает везде о том, что сам видел, что сам пережил душой до глубины. И именно в этом заключается чарующая сила его поэзии, в этом залог её живучести — пока жив наш язык. Федькович вложил в свою поэзию лучшую часть своей души, а такая поэзия не умирает, не исчезает, как это казалось нескольким критикам, которые, не вложив в свою поэзию ни крошки души, не могли и в поэзии Федьковича найти ничего, кроме «неправильных ритмов» и «несоответствующего школьным правилам синтаксиса». Нет, поэзия буковинского Кобзаря — живая, подлинная поэзия; она будет трогать человеческие сердца даже тогда, когда мир давно забудет о стихах его критиков.
О жизни Федьковича мы не можем сказать много: основные даты читателям известны из его автобиографии, размещённой в предисловии Дидыцкого к первому изданию его поэзий2, а также из предисловия М. Драгоманова к киевскому изданию повестей Федьковича3.
ЛЕСЯ УКРАЇНКА
Рассматривая литературную индивидуальность Леси Украинки, мы видим, что она только что завершила первую фазу своего развития, её талант только что освободился от тех пелён несамостоятельности, которые сковывают каждого поэта в его первых шагах. Он лишь сейчас впервые широко и смело расправил крылья для собственного полёта, только что проявил себя в полной силе и показал нам, чего мы можем ждать от этой писательницы в будущем. Кажется, в таком случае критику лучше было бы подождать, пока этот талант пройдёт больший путь, обозначит себя ярче, прочертит, так сказать, свою собственную линию на нашей литературной ниве. Конечно, мы с радостью подождали бы со своим обзором, если бы знали, что судьба позволит этому таланту пройти всё то поле, которое он себе наметил. Но, увы, условия нашей литературной работы так тяжелы, а личные обстоятельства авторки сложились столь печально, что вряд ли мы дождёмся от Леси Украинки всего, что она могла бы дать нашему писательству. Разумеется, мы горячо желаем, чтобы она дала как можно больше; каждое новое произведение, выходящее в последнее время из-под её пера, обогащает нашу литературу новой жемчужиной. Но, к сожалению, её последние произведения — это такой громкий и страшный стон измученной души, какого не слышно было у нас со времён киргизских дум Шевченко1. Этот стон тем страшнее, что он не исходит из какой-либо пессимистической философии, не является доктриной, а лишь выражает безмерно болезненные обстоятельства, среди которых живёт авторка и находится украинское слово, всякая свободная, гуманная мысль в России. Такое состояние — для историка лишь миг, переходный период, но для человека, наделённого горячим чувством и пылкой фантазией, он чрезвычайно опасен. В таком двукратном безрадостном положении нередко ломаются и падают даже самые сильные, даже гениальные натуры. Критика тут может сыграть благородную роль: поддержать писателя, вдохновить его, уверив, что его тяжкие рыдания были поняты правильно и что его слово вызвало именно тот отклик в сердцах, на который он надеялся. Мы бы хотели, чтобы и наше небольшое исследование поэтической деятельности Леси Украинки было не только интерпретацией её таланта для широкой публики, но также словом искреннего признания и поддержки на её трудном пути.
I
Нет ничего интереснее для критика, чем следить шаг за шагом за развитием автора, вслушиваясь, как в его слове постепенно крепнут, набирают силу, а затем и полностью господствуют те тона, которые свойственны именно его дарованию.