ЛИТЕРАТУРА, ЕЁ ЗАДАЧИ И САМЫЕ ВАЖНЫЕ ЧЕРТЫ
("Правда", литературно-научный отдел. Книга вторая. "Современное литературное направление")
Я ещё очень хорошо помню те блаженные времена, когда мы, несколько горячих патриотов-идеалистов, собирались и начинали широкую беседу о литературе — о её высоких задачах и направлениях, о возвышенных идеалах, которые она должна указывать человеку, о совершенстве художественной формы и о влиянии, которое литература оказывает на самую "передовую" часть общества. Мы говорили громко и с жаром, спорили о второстепенных и отдалённых вопросах, но в главном были абсолютно согласны: в том, что это влияние огромно и благотворно, что идеалы эти высоки, а задачи — возвышенны. Правда, говоря о столь возвышенных материях, мы, кроме Шевченко, не могли назвать ни одного достойного примера (да и Шевченко — каждый в глубине совести чувствовал — как-то не совсем подходил, словно гранёное к круглому), — и поэтому в пример приводили обычно иностранных писателей — Гомера, Данте, Шекспира, Гёте, — то есть таких, о ком мы знали, что они "великие", "гении", но в чём именно заключалось их величие, как проявлялся их гений — того мы не знали. Подпираясь этими великими именами, словно подпорками*, мы плели невообразимую ахинею о литературе (так мне сейчас кажется об тех беседах), — устанавливали и разрушали "вечные, неизменные эстетические законы", — а кто был горячее, тот и на примерах собственных сочинений стремился доказать правоту и непреложность только что принятых правил. Ах, это были времена святой доброй воли и патриотического порыва, времена юности, когда всё блестящее казалось золотом, всё рифмованное — поэзией, всё напыщенное — величием и значимостью. Что ж, — блаженные те времена минули, прошли! Взгляды изменились, неизменные и вечные законы эстетики растаяли, как снег под солнцем, литература предстала перед моими глазами не издали, на высоте, как в те дни, а вблизи, в домашнем, так сказать, наряде, за кулисами, а все её идеалы, возвышенные задачи, художественные формы, — всё это… да что там говорить!.. Да и старые приятели (по крайней мере те, что среди нас остались) вовсе не рвутся говорить о "возвышенном", — более того, если речь и заходит случайно о литературе, то сразу бросают против неё, словно таран, проклятое "Зачем?" и начинают спорить разве что о том, нужна ли вообще литература или нет? Правда, как же страшно изменились времена, хоть и за столь короткий срок!
Я бы и не вспоминал теперь об этих временах, если бы не одно. Вот прочитал я в начале второго номера "Литературной правды" за этот год статью, по-видимому, программную статью редакции (без подписи автора), и — поверите ли? — увидел в ней почти слово в слово всё то, о чём мы когда-то беседовали — о литературных "принципах" и "идеалах". Не стану рассказывать вам, какие милые воспоминания вызвала в моей голове та статья (она, к тому же, написана очень хорошо, видно, вышла из-под пера одного из наших уважаемых литераторов и читается с большим удовольствием), но расскажу вкратце её содержание. Автор статьи (так же, как и мы в прежние времена) ставит в начале первое неизменное и вечное правило, — нет, догму, а именно: Украина и Московия не могут иметь общей литературы. Эта мысль (наряду с другими, к которым скоро дойдём) проходит и доказывается через всю статью множеством доводов, и надо признать, что автору вполне удаётся убедить каждого, что это действительно так, что русская литература нам совершенно чужда, а наша — русским также. Правда, не один знающий дело (а, думаю, статья и написана именно для таких) давно уже знает, что это действительно так, и даже понимает, почему так есть и так должно быть (об этом автор, видно, сказать забыл), ну, но что же поделаешь; не повредит и в сотый раз правду сказать. Свою мысль автор прежде всего проводит через историю нашей древней церковно-схоластической литературы и показывает, что она могла быть общей для обоих народов именно потому, что была церковно-схоластической, то есть чужой как одному, так и другому народу. Но тут же автор обрушивается на московских историков литературы: с какого права они осмеливаются впихивать древние памятники древнерусской киевской литературы в свои истории и замечает, что делают они это "без стыда". По-моему — совершенно напрасно автор на это сердится. Ведь, во-первых, так или иначе, а эта литература была чужда народу, значит, пусть берёт её кто хочет и обрабатывает, а если и нам кое-что из неё пригодится — мы и себе черпнём; а во-вторых — и это важнее — (скажем против волка, скажем и за волка) — всё-таки московские учёные поработали над изданием и научным объяснением тех памятников если не больше наших, то как минимум не меньше наших, — значит, и какое-никакое право имеют на них. Чрезмерное отмежевание от русской литературы доводит автора и до другого интересного утверждения. Он говорит (и справедливо), что украинская литература под властью Москвы не могла и не может развиваться свободно, испытывая всевозможные притеснения, а в противоположность этому упоминает литературу галицкую, которая, мол, "развивалась самостоятельнее и нормальнее, потому что здесь не было великорусской литературы" (стр. 10). Автор, по-видимому, украинец, не галичанин, и, скорее всего, знает галицкую литературу лишь понаслышке, если способен говорить о её самостоятельном и нормальном развитии. Впрочем, это тоже зависит от того, что понимать под самостоятельным развитием. Если под ним понимать пустословие о самостийности, а под нормальным — отсутствие всякого обременения головы знаниями или собственной мыслью, — ну, тогда я готов признать, что наша галицкая литература в таком развитии продвинулась весьма далеко. Очевидно — автору настолько тяжело дались притеснения московские (то ли от власти, то ли от литературы?), что это навело его на совершенно одностороннюю и неверную мысль: мол, там, где нет московского гнёта, нет никакого гнёта вовсе, там, значит, только живи, будь, да развивайся! Если бы автор побывал в Галичине и увидел у нас собственные формы давления, мелкие и крупные, то понял бы очень скоро, что и мы развиваемся не слишком уж "самостоятельно" и "нормально". Конечно, редакция "Правды", обычно столь быстрая на примечания, здесь ничего от себя не добавила и не опровергла ошибку автора, ведь эта ошибка — по сути комплимент их собственной восхваляемой и провозглашаемой "самостийности"!
— Но что же это вы напали на самостийность? В чём она виновата? Разве вы против неё, разве вы тоже хотите "единого литературного языка"? — так спросит, возможно, кто-то. Этот вопрос по сути своей очень наивен, детски прост и бессодержателен, — но в наших обстоятельствах он мог бы дать повод к крикам, жалобам, подозрениям и т.д. — поэтому и хотим выразить свою точку зрения на этот счёт.
Начнём с литературы. Автор статьи в "Правде" мучается и доказывает, что украинская литература должна быть совершенно самостоятельной и отделённой от русской. Для кого должна быть эта обособленная литература? Только для интеллигенции? Очевидно — нет, ведь интеллигенция, если она действительно хочет быть интеллигенцией, не может замыкаться в узком кругу одной литературы, а должна изучать, читать и сравнивать произведения и других литератур: русской, немецкой, французской и т.д. Значит — тут обособленности не добьёшься, ведь главная цель здесь — как можно больший космополитизм* мысли и научной работы. Следовательно — такая обособленная литература может быть только для народа, для масс, не знающих другого языка. Но именно потому, что массы не знают другого языка, никакая другая литература им невозможна, ибо они её попросту не поймут. Значит, и доказывать необходимость самостоятельности нет нужды, потому что это уже доказано тем простым фактом, что так есть и иначе быть не может. Подобное доказательство или очень наивно — словно доказательство, что днём действительно светит солнце, — или свидетельствует о том, что сам доказывающий не вполне понимает вопрос, не верит в него и старается внушить себе, будто это именно так, а не иначе — ведь понятно, что доказывается только то, что может быть как так, так и не так.
Идём дальше. Автор статьи, очевидно, в некоторых местах путает литературу с государством, то есть с властью и жандармами, а именно там, где говорит о гнёте Москвы над Украиной. При чём здесь русская литература (разумеется, речь идёт о её передовой, честной части, о которой только и может у нас идти речь; доносы разного рода Катковых и славянофильские разглагольствования мы сюда не включаем и никому не советуем их подражать)? А если русская литература оказывала на вас, украинскую интеллигенцию, влияние, если она куда-то вас повела, — ну, так жалуйтесь на самих себя, что не создали собственных, более сильных течений мысли, и разбирайтесь, было ли это влияние добрым или вредным. А такого разбора у автора нет, хоть он, очевидно, и признаёт влияние русской литературы на украинскую интеллигенцию. Разумеется, российское государство, его жандармы и чиновники и их притеснение всякой свободной мысли — это одно, а русская литература с её Гоголями, Белинскими, Тургеневыми, Добролюбовыми, Писаревыми, Щаповыми, Решетниковыми и Некрасовыми — совсем другое. И что ещё удивительнее! У автора сквозит (не явно, а как бы сквозь сито) такое понимание: мол, давайте выступать не против московской власти, чиновников и жандармов, а против русского языка и русских писателей, которые-де и по духу, и по мыслям нам — чужие. Это всё равно, что оставить в покое того, кто тебя бьёт, и нападать на того, кто, хоть и сам слаб, пытается тебя защитить. Вот к какой логике приводит языковая и литературная самостийность. Почему? Потому что у неё нет глубокой основы, которая могла бы придать ей серьёзное значение, — а такая основа — это политическая самостоятельность.
Нам очень странно, что наши украинские народовцы уже так давно твердят о самостийности, но до сих пор либо не умеют, либо не осмеливаются договориться до ясного и открытого провозглашения своего права на политическую самостоятельность, как свободное, объединённое сообщество людей-тружеников украинского происхождения по отношению к другим славянским и не славянским народам. Если они думают, что такая самостоятельность невозможна, тогда и все их разговоры о какой-либо другой самостийности не стоят и пучка мякины, потому что достаточно какому-нибудь российскому или другому чужому правительству запретить литературу указом — и вся самостийность тут же рухнет. Но, может быть, они просто слишком совестливы, слишком боятся нарушить закон, и не осмеливаются даже таким образом открыто выступить против власти, чтобы ясно и прямо, как это делают другие славяне, заявить о своём праве на политическую самостоятельность? Ну, если так, то от страха и лекарства нет — остаётся только удивляться: зачем же тогда так рьяно геройствовать в языковых и литературных вопросах, где такое геройство, конечно, дёшево, но и вовсе ни на что не годится.