Телом крепкая, работящая и хозяйственная. Воспитывает пасынка своего, от мужа-кузнеца остался мальчик. Имеет добрый дом — большой, на подклети. И в доме, и во дворе всё есть. К Степку говорит без смущения, но глазами играет, аж румянцами щёки пылают. Нравится ей Степко.
А что ему до этого? Опустит глаза долу и скорее из избы. Теперь от матери совсем покоя не стало. Что ей скажешь? Не будет же рассказывать ей о своей беде. А люди... Что люди? Им тоже нельзя говорить. Потому что осмеют. Хоть уходи из дома в пустынники!.. Но схола не отпускает.
Однажды Мальва застала его дома одного.
— Скажи, это правда, что бают про тебя? — краснея до слёз, твёрдо спросила она.
— Что бают, Мальва? — испугался Степко.
— Ну, что с княгиней у тебя... сынок...
— Да что ты!
274
— Ага. Говорят, будто Глеб, старший.
— Ну кто такое выдумал? — перехватила ему горло тяжкая обида. Вот когда всплыла Григориева давняя ложь!..
— Твои отроки в схоле тоже знают про это.
— Вот так новость... — совсем растерялся. — И что, они в это верят?
— Кто верит, кто нет. А я не верю, Степко.
— Спаси тебя Бог, Мальва!
— Говоришь, Бог. Иисус Христос? Я ему не крещусь. Я тебе молюсь, Степко. — Она закрыла ладонями лицо и заплакала. — Скажи: почему я тебе не мила? У меня женихов немало. А я тебя полюбила. Что мне делать? Скажи...
Степко был раздавлен такой простой искренностью. На честные слова нужно честно и отвечать...
— Мальва... Золотая Мальва! Я не могу сказать тебе правды.
— Почему? Разве это бесчестье — ответить правдой на правду?
— Не бесчестье. Но... это страшная правда, Мальва. А люди... Разные они, люди. Могут насмеяться надо мной.
— Я никому не скажу. Я не буду смеяться.
— Не будешь? Может, и так... — поднялся из-за стола, отодвинул в сторону пергамены и писала... Правда, Мальва никому не скажет. Он будет с ней честен.
— Мальва, этого никто не знает. Когда-то, ещё в болгарской земле, меня настигло большое горе. Я сильно спорил со своим учителем, и он меня люто возненавидел. А я верил в его ум и честность. И снова спорил с ним. Тогда он... отправил меня на покаяние и смирение к монахам, в монастырь.
— Ты покаялся? — с надеждой взглянула на него.
— Нет... Я спорил и с ними. И тогда... они меня усмирили... оскоплением. Но и тогда... и теперь я не покаялся, Мальва.
— Ты?..
— Мальва, я этого никому не говорил. Сохрани мою правду в себе...
— Какой ты несчастный!.. А люди... О люди!..
— Люди не виноваты, Мальва. Всё это Григорий со мной сделал. Пресвитер. Он был учителем моим и нашей княгини тоже. И здесь он меня оклеветал — хочет управлять нашей княгиней на Горе. А я и тут спорю с ним.
— Не дай ему силы над княгиней, Степко! — вспыхнула Мальва, — И прости мне грешные слова...
— Ты честная жена, Мальва. Найди себе пару по сердцу.
— Ты так говоришь... Любишь своего Бога, а он тебя так наказал...
275
— Нет, это не Бог наказал. Злые люди. Всем будет воздано по заслугам на том свете — за добрые и злые дела... Мы все предстанем перед грядущим праведным судом.
— А Григорий?
— Он тоже. Поверь мне.
— Тебе верю. И сердце моё разрывается. Как тяжело тебе жить!
— Тяжело. Только ты моей матери скажи, пусть оставит меня. Что-нибудь ей скажи обо мне...
— А что сказать, разве знаю?
— Ну, что я... что я тебе не нравлюсь.
— Нелегко это сказать. Но ведь тебе тоже было тяжело признаться мне. А может, знаешь что? Переходи в мой дом. И будем жить так. Для людского глаза.
— Зачем?
— Не знаю, Степко. Мне так легче будет. Ты вот засел в моей душе — и всё.
— Так не водится меж людьми, Мальва...
— Но я тебя люблю, Степко! И больше никого не смогу полюбить. Поверь мне — я уже пробовала...
Степко снова растерялся. Знает хорошо, что такое немая любовь сердца. Но стоит ли такая любовь жертвы человеческой жизни? Мальва, святая Мальва.
— Знаешь ли ты, что говоришь?
— Знаю, Степко... Я это знаю твёрдо.
Она говорила просто и даже спокойно, но твёрдо. Мальва отдавалa свою жизнь на жертвенник своего высокого чувства. Но он не мог принять эту жертву.
— Ты святая, Мальва... Но я на это не пойду.
— Не говори так! — вскрикнула она. И горько заплакала.
Перед ней он был бессилен. Его обожжённое сердце дрогнуло, содрогнулось, безжалостно сжало ему грудь. И только разум изо всех сил глушил немой крик благодарности и жалости. Грешен ты, человек. Не ведаешь, куда влечёт тебя это пылкое сострадание и благодарность... В пропасть! А из неё тебе потом не будет возврата. Имей силу и отвагу сейчас, в эту минуту, потому что через миг будет поздно! Не оступись, человек, со своей стези, её начертал тебе Господь. Так неси свой крест до конца. Если не ты — то кто? Кто твоей земле даст эти книги, эту мудрость веков минувших, кто будет поддерживать огонёк света, что уничтожит тьму, и людям когда-нибудь откроется светлая и широкая дорога.
Отодвинул в сторону стол, хрустнул пальцами. Жаль Мальвы, но его жалость и её жертвенность лишь погубят и её, и его, и его дело. Так всё сложилось... Взял торбу, поскидывал в неё всё, что было на столе, и вышел из избы. Земля весенняя стелилась перед ним широко и вольно.
Но все его дороги почему-то всегда пересекали проклятую Княжью Гору... Что там ныне? Князь ещё не вернулся, Ольга в Вышгороде, окружена варягами. Где княжич Глеб?
Ещё не успел подняться к княжеским палатам, как издали увидел нескольких всадников в кольчугах и шлемах, что мчались к княжеским конюшням. С чего бы это мечники-стражи надевали боевые доспехи?
Ускорил шаг. Возле двора воеводы Щербила наткнулся ещё на нескольких всадников. Они выезжали из раскрытых ворот Щербилова двора. И сам Щербило, нетерпеливо подстёгивая стременами вороного, вылетел на дорогу. Завидев Степка, повернул к нему,
— Можешь верхом на коне ездить? — крикнул ему издали. Степко встревожился и растерялся. Откуда ему уметь, когда всю жизнь он то учился грамоте, то сам писал. Наверное, насмехается над ним этот Щербило. Но воевода не издевался над Книжником. Глаза его тревожно осматривали окрест.
— Тут боярин Дудко собрал бояр и хотят княгиню из Киева выгнать.
— Как?
— Вот так! А с ними и Свенельдич, и Гордина с Чуриней снова... Даже боярин Ловель прибежал с челядью. Будто перекупили варягов — и они тоже против княгини.
— Тогда... дай коня, Щербило...
— Беги в конюшню, конюх даст. И лети в Вышгород. Скажи княгине, пусть остаётся там. И чтобы ничего не принимала от челяди есть. Слышал?
Нет, не пускали Степка в большой мир сети жизни...
Не мог поверить себе, когда ещё в сенях вышгородского терема услышал голос боярыни Гордины. Она была в светлице княгини. Когда же это она примчала?
Степко просил служанку-покойку позвать княгиню в сени. Важная весть из Киева! Покойка важно поднимала свою косматую голову, величаво покачивала высокими грудями, на которых позвякивали серебряные ожерелья, и едва бросала сквозь надутые губы слова:
— Княгиня занята. У неё важная гостья... Скажи весть мне. А как найдётся свободная минута, как-нибудь уж передам княгине...
— Нет, я сам должен передать...
— Ну как хочешь... — бросила покойка и важно выплыла. И надо же... служанка, прислуга, а как гордо несёт себя... Наверное, чувствует себя выше за спиной киевской властительницы тут! Вот такие они, слуги, все. Возвышаются тем, что носят на себе серебряные цепи и могут ещё и унизить других. Рабы!..
Степко присел на краешек скамеечки, возле которой стояло ведро с водой. Слышались голоса из светлицы. Прислушался — не разобрать, о чём. Женский разговор, как птичий щебет. Может, Щербило что-то перепутал. Никакого заговора, может, и нет. А может, насмехался-таки над ним!..
Покойка снова прошла сени и направилась к трапезной. В руках держала поднос с блюдами и серебряными чашами. Княгиня, значит, угощает гостью. Для примирения с такой боярыней стоит и мёду отведать!.. Слышится вроде голос отца Григория...
И дальше Степко ждёт. Вдруг на мысль пришли слова Щербила: пусть княгиня ничего не принимает от челяди есть!.. Что это могло значить? Княгиня в своём доме угощает свою гостью своими мёдами и яствами...
Снова сени перешла та же покойка. В её руках что-то звякнуло. Хлопнули за ней двери — покойка вошла в светлицу.
И вдруг какая-то сила подняла Степка и сорвала на ноги. Он вбежал в светлицу и устремил свой взволнованный взгляд на блюда и серебряные чаши, что стояли на столе перед гостьями. Боярыня Гордина сидела напротив княгини — напряжённая, раскрасневшаяся, сверкая своими странными чёрно-искристыми глазами. Одной рукой она подавала серебряную чашу пресвитеру Григорию, другой протягивала княгине другую чашу. Степко вырвал из рук боярыни ту чашу... для княгини. И, взглянув в растерянное, сердитое лицо Ольги, вдруг выпил напиток до дна.
— Ой! — вскрикнула Гордина и начала быстро выбираться из-за стола. Григорий поднял своё питьё к губам и начал тянуть.
— Брось! — крикнул на него Степко и кулаком ударил по руке пресвитера. Из чаши плеснуло на стол зеленовато-жёлтое питьё, но пресвитер снова поднял к губам свою чашу: на дне ещё оставался странный пахучий мёд, что так сладко бил в ноздри. — Да брось же! — Степко вырвал из крепких пальцев пресвитера чашу и отшвырнул к порогу.
— Что с тобой, Степко? — гневно крикнула к нему княгиня. А в эту минуту боярыня Гордина уже была в сенях.
— Мне сказал Щербило... Ох!.. Догоните её... не пускайте...
Ещё сделал два шага за Гординей, ещё успел ухватиться руками за косяк и сполз на пол. Мягко и глухо грохнулось его тело об доски. На его губах появилась синь, в уголках рта пузырилась пена. Ольга с ужасом прижалась спиной к стене.
Пресвитер Григорий окаменел.
Степко!.. Степко!..
Гуляли днепровские воды, над Киевом качались белые облака... Весна переходила в лето...
* * *
Вымирал старый мир. Вымирал на глазах у боярыни Гордины. И там, в киевской земле, и здесь, у древлян. Неужели и она скоро уйдёт? Не верилось. Разве может она покинуть этот мир, не овладев им? Гордина родилась для того, чтобы властвовать. Но судьба начала изменять ей. Звёздный час её закончился вместе с часом Олега. Но у неё есть сын. Должен он продолжить её силу и славу. Сначала он должен стать рядом со Свенельдичем и княжичами. А дальше — как получится. Если бы не Ольга. Она постоянно встаёт у неё на пути вот уже столько лет. И этот замызганный Книжник... Если бы не он, Гордина уже расчистила бы ту Княжью Гору. Чуриня имел бы уже боярскую гривну.
Нет давно на свете Книжника.