Мальва от испуга даже присела. Может, слышал что-то о ней?
Ольга скручивала пергамент в свиток.
— Какой-то пергамент? Чей это? — впился глазами пресвитер в свиток.
— Да вот... мне принесли... Посмотрю дома.
— Да я мигом... лишь одним глазком гляну! — Он уже взял из рук княгини пергамент и жадно его развернул.— Кто это писал?
Ольга и сама начала вглядываться в строки, которые были выведены большими и красивыми буквами.
— Что это за письмо? Какие-то неизвестные письмена. Это не наше — выбрось его, княгиня.
— Как это? — вспыхнула Мальва.
— Пожалуй, это древнее русское письмо, отче. Глаголица.
— Я не разберу его. И никто не прочитает, что здесь написано.
— А его ученики? — откликнулась княгиня.
— Чьи?
— Степка. Наверное же, кого-то он учил этому русскому письму.
Снова Степко... Всю жизнь Григорий только и слышит, что тот Степко, которого он учил, выводил в люди, что он лучше, остроумнее, мудрее его, учителя. Сердито надулся, зло бросил:
— Княгиня, не знаю, чему учил тот Степко своих учеников. Но Богу угодно иное письмо, которое создал святой Кирилл для славян. И потому все книги священные для славян пишут кириллицей.
Пресвитер Григорий поучал княгиню, словно она была маленькой и глупенькой девочкой. Забыл, кто перед ним!..
— Так, я отдам этот пергамент его ученикам. Они прочитают и перепишут его кириллицей.— Она сказала это так, будто следовало Григорию понять другое: я княгиня, я владычица Земли Русской — и сама знаю, что нужно её державе. И какие пергаменты надо хранить.— Мы должны приумножать славу русичей.
— Княгиня забыла, какого она рода. О своей отчине надо заботиться. Этот дикий край должен остаться таким, какой он есть. Иначе поднимет голову и сделает себя выше Болгарского царства.
Княгиня не видела, но почувствовала, как съёжились, уменьшились вдруг обе женщины от этих слов. Вот какие семена сеял здесь Григорий и его братия! Вот почему Степко воевал с этим потаённым Змеем! И зачем он спас ему жизнь?
— Отче, теперь моя отчина здесь. И твоя тоже. И нет у нас иной.
Она подняла длинные полы чёрного навершника и решительно повернула к палатам. Потом оглянулась и бросила пресвитеру вдогон:
— Подумай, отче, что возьмёшь с собой, умирая?
* * *
Князь постоянно был в походах — наперегонки со степными ветрами и печенежскими стрелами искал себе золота и славы, подминал под себя мир. А княгиня сидела с детьми на Киевских горах и была беззащитной перед всем этим миром. Должна была защищаться от сетей, которые раскидывали вокруг неё бесчестные гордецы, беззаконники и проходимцы, чтобы столкнуть её в пропасть небытия. Должна была защищать себя, и своих детей, и свой град, и свою страну. Должна была постоянно искать людей разумных не во зло, а во благо. Покупала отважных, хоть и жадных до наживы и дармовщины, тех, кто умел держать меч, защищавший её. Отбирала смышлёных и работящих из многолюдья киевского ремесленного Подола, чтобы ставить новые княжеские палаты, церкви, новые стены и укрепления вокруг Княжьей Горы. Посылала гостей — своих и боярских — к хазарам, в дунайские города, на далёкий Рейн, чтобы привозили в Киев и паволоки, и оружие, и ковры, и серебряную посуду, и благовония, и ожерелья.
Сначала княгиню подгонял страх — боялась одиночества и оторванности среди людей, ведь все жили семьями, родами и родичами. Ей не с кем было породниться. Потому искала людей простых и нелукавых среди женщин. Были у неё тогда и Житяна, и позже Мальва, и ещё несколько. Но злобное боярское племя опутывало её своими сетями, свивало змеиные гнёзда вокруг её дома. И она защищала себя от них — гневом, силой меча. Увеличивала вокруг себя верных людей, одаривала их богатствами и потому становилась более защищённой от злого мира, а потому и властней. Научилась щедро платить за верность и труд. И потому она и её власть становились сильнее. "Сейте справедливо — и пожнёте милость,— сказано же. — Распахивайте перелоги, и дождём прольётся милость на вас..."
Однако чаще чувствовала, что её жизнь не принадлежит ей. Что владычице не скрыться от лживых уст и от клеветы лукавой. И сколько бы ни сеяла добра, её постоянно ловили в сети бесчестья низкие духом, чтобы самим возвыситься. Те ловкачи и проныры с добрыми и ласковыми глазами и улыбками, с тихими и вроде бы дельными советами, те убогие душой, ничтожные разумом — как жаждали отомстить ей за то, что она во всём выше их: во владычестве, в уме, в почёте от людей!..
Был мягкий зимний день. Тёплое солнечное половодье, предвестница весны, окутало Киев. Яркое светило слепило блеском в последних снегах февраля. Со стрех капали хрустальные капли и мелодично звенели в ледяных лунках. Пахло весной. Всколыхнулись птицы, возвещая время любви. Веселее заметались по дворам стаи псов. В глазах людей исчезла зимняя хмурь — весна распускала и их души.
Княгиня тоже думала о весне. Была она ещё полна сил, хоть седина давно переплелась с её русыми косами. И, как всегда, была она жгуче одинока.
Ей завидовали все. Никто не спрашивал, была ли она счастлива, знала ли времена пьянящей любви. Она радовалась, что об этом никто и не намекал. Но сама была безумно завистлива к женщинам, когда невольно замечала в их взглядах похотливую жажду и когда на ту жажду в ответ летел такой же мужской взгляд...
Любовь? Какая она? Она знала теперь, что душой всегда любила Степка. И что так же и он её любил. И потому Мальву не мог любить так, как её. Но знала, что то была их святая любовь. А ей хотелось настоящей, земной... Ей не суждено было её познать. Её доля иная — владычество над людьми отняло у неё право на земное человеческое счастье.
Некому пожаловаться, никто тебя не поймёт. Хотя, пожалуй, понял бы один человек — тысяцкий Щербило... Почему? Потому что так же был одинок в жизни... В своей и не своей земле...
Неожиданно её позвали к князю-мужу. Позвали через Асмуда, а не через служанку, стольника или постельничего. Сразу душа её сжалась — какое-то неприятное предчувствие холодком осыпало спину.
Будто шла спокойно, да спотыкалась на каждом шагу. Шёлковые рукава сорочки цеплялись за засовы дверей; остроногая, обшитая жемчугом красная обувка спотыкалась о ковры, на полах за ней оставался смятый след. Ей казалось, что Асмуд видит это её смятение и в его хитроватых зеленоватых глазках блестит лукавинка. Остановилась, набрала в себя воздуха, задержала его. Почувствовала, что в её тело вливается горячая тяжесть и глухота. Они вытеснили из неё волнение и дрожь. Осенила себя мысленно крестным знамением — Мать Божья, помоги ей, будь с ней в эту минуту неуверенности в себе...
Асмуд оскалил желтоватые сгрызенные зубы — то ли от радости, что княгиня в замешательстве, то ли от учтивости, проявляя ей сочувствие. Забежал вперёд неё, громыхая безжалостно тяжёлыми каблуками высоких сапог. Отворил дубовые двери. Они тихо скрипнули и впустили Ольгу в гридницу. Князь-муж сидел за столом в белой льняной рубахе, взъерошенный, с одутловатым лицом. Наверно, всю ночь кружили здесь кувшином сивуху да мёды. Княгиня сжала губы. Душный пьяный воздух перехватывал дыхание. В углу гридницы она заметила неподвижную фигуру пресвитера Григория. А дальше, положив голову на стол, дремал воин Свенельд,
— Зови теперь и его.— Князь кивнул к Асмуду. Тот метнулся в сени, и через какое-то мгновение порог гридницы величаво и важно переступил... тысяцкий Щербило.
Княгиня удивлённо подняла брови.
— Говори! — Игорь мотнул косматой седой головой к Григорию. Тот пошевелился:
— Сей тысяцкий... есть... есть... хотел стать в Киеве владыкой. Княгиня... его поддерживала.
— Что скажете? — Игорь тяжело поднялся на нетвёрдые ноги. Я забочусь о них, воюю с лютыми врагами... А они забрать у меня стол вознамерились? А?
Ольга горько усмехнулась. Он заботится о них... А её здесь бояре сжигают... травят. Он где-то воюет — а ей соседний князь предлагает своё сердце и меч... как вдове... Хорошо же заботишься, княже, о своём столе... И Григорий-пресвитер твоими руками, княже, хочет распять её честь!..
— Князь, доблестный муж. Когда хочешь меня послушать — слушай. Только пусть отец Григорий выйдет. Не Божье дело становиться между мужем и женой!
— Я стою за честь киевского князя! — засопел Григорий и исподлобья взглянул на Игоря. Ждал от него поддержки.
— Князь не христианин, у него есть свой кумир. И он будет защищать честь князя! — резко ответила Ольга.
— Пусть идёт молиться своему Богу, а мы здесь — своему,— согласился Игорь.
Ольга сняла с головы белый шёлковый убрус, обтягивавший её плат. Твёрдо взглянула в глаза пресвитеру. И пресвитер засеменил неуверенно к порогу, оглядываясь и ожидая, что его сейчас вернут. Но никто не попросил его остаться в гриднице.
Тысяцкий переминался с ноги на ногу, боязливо посматривал то на князя, то на княгиню. Он был готов тоже выйти... Но княгиня сказала:
— А ты останься!
Свенельд поднял было голову от стола, да она оказалась слишком непослушной и снова рухнула на стол.
— Благодари нашего тысяцкого, что твою власть спас в Киеве для тебя, княже. И твою княгиню! — сказала Ольга сердито.— Знаешь ли ты, что он перехватил древлянских послов, которые шли сюда, чтобы меня похитить?
— Как это? — насторожился князь.
— Видишь, ты слушал Григория, а меня не спросил, как я тут жила без тебя. Без твоей защиты, княже!..
Щербило уже осмелел и добавил:
— Хотели нашу княгиню насильно выдать князю Малку и всю землю киевскую подмять под древлян!
— О, Григорий этого не сказал...
— А сказал ли Григорий, как боярыня Гордина хотела меня отравить? — разгорячалась Ольга.
— Если бы не тот Степко Книжник! Он выпил чашу с ядом для княгини,— подтвердил Щербило.
— Гордина? — Игорь вспомнил ту боярыню Гордину, любовницу Олега. Это была единственная женщина, которая прибрала к рукам вероломного Олега! Которая и правила в Киеве вместо него много лет... Почему же хотела отравить княгиню? Для чего ей, старой боярыне, надо было избавиться от Ольги?— Гордина? Это та самая властолюбка... Чего она хотела?
— Власти! — резко бросила Ольга в его опьяневшее лицо.
— А почему тот Книжник выпил яд? Откуда он знал?..— вдруг прозрел Игорь. И почему это все спасают Ольгу — и Щербило, и Степко... А Григорий говорит всё иначе! Нет, не нужен ему никто. Не нужен и этот молодой красавец — этот тысяцкий! Видишь, как блестят его синие глаза...