Уже не осталось у Болгарии великих подвижников духа. Нет святого Климента Охридского, нет Иоанна Экзарха и им подобных мужей. Безвременье настало в болгарской земле, княгиня. Потому болгарские священники охотно пошли бы к нам. И наша Страна Руси поднялась бы выше Болгарии.
Ольга молчала. Выше Болгарии! Выше её родины хочет вознести своё государство Степко Книжник... Это её смутило. Хочет ли она этого?.. Хочет ли этого пресвитер Григорий?
— Это можешь сделать только ты, княгиня... Государства поднимаются не мечом, а духом просвещения... Вот это и будет твой подвиг, твой меч... А мы станем тебе все твердыней!
Ольга улыбнулась:
— Говорю же, лучшего митрополита для Киева не будет, чем ты, Степко...
Степко промолчал — ни радости, ни благодарности ей за доверие. Знал, что за этими словами и желаниями Ольги стоит многое. И прежде всего — пресвитер Григорий. И Царьград! Им ни к чему просвещать русичей и венчать их коронами. Кто может тогда владеть их душами? Без подчинения кто ж позволит им, низким пришельцам и хапугам, возвеличивать себя и присваивать чужое добро?
О княгиня, необдуманные твои слова...
* * *
Хорошо знал Степко, что на родине пророки всегда гонимы. Потому и не гневался ни на просвитера Григория, ни на людской поговёр. Терпеливо нёс свою чашу покорности и терпения. Как болгарский мученик Иоанн Рыльский, который отказался от соблазна мира, от чаши с золотом, что дарил ему царь Пётр. Сказал святой отец:
— Мне воев не водить, ничего не нужно покупать. Забери то золото себе. Ради него ты продал свою землю ромеям!
Степко тоже не искал никакой выгоды для себя. Искал, однако, блага и славы для Киева и своей земли. Просил у Бога дать ему силу духа и силу разума, чтобы взрастить на своей земле духовный сад, как то сделал Климент Охридский, чтобы его плодами насытились жаждущие знаний. Переводил книги о жизни святых и пути к бессмертию, о том, как возник мир и откуда пошли многоязыкие народы, и какие ныне их государства, законы и обычаи. Люди прочитают это и другими глазами посмотрят на себя и на окружение, когда знания войдут в их души. И станут рассудительнее и мудрее, словно сами прожили на земле от сотворения мира. Тогда иначе будут ценить и богатства, которых ищут в стяжании. А ведь совсем не там богатство человека!.. Иначе оценят и славу, и деяния государей, и собственные труды...
Потому он, Степко, будет делать так, как делали великие славянские учителя — Климент и Горазд, Храбр и Иоанн Экзарх, которые каждодневно тянули свой просветительский плуг, пахали великое поле и высаживали на нём молодые сады. Придёт время — и дадут обильные плоды и в его саду... Нет, он не желает уподобляться отшельнику Иоанну Рыльскому, который положил огромную силу своей души на то, чтобы оторваться от мира людей, воздерживаться от соблазна богатства и любви. Тот великий подвиг его был не ради блага людей — ради собственного спасения. Теперь в болгарской земле, при царе Петре и Сурсувуле, совсем исчезли просветители, появилось множество отшельников, что бежали от мира и его бед. И — диво! — люди славили их за это. Тёмные, неразумные овцы стада человеческого, неужто вы истово славите, склоняясь перед стойкостью таких смельчаков, или, славя других, хотите и сами убежать от этого мира, только мужества вам не хватает?..
Но почему же вы не смотрите, что творится рядом с вашим соседом — с вечно загребающей Ромеей? Как понемногу она укрепляет себя изнутри и прибирает к рукам непокорные народы, что от неё отделились?
Недавний флотоводец, армянин Роман Лакапин, умело отстранил от власти законного малолетнего императора Константина Седьмого — за него же выдал замуж свою дочь Елену, а мать юного императора — Зою — отправил в монастырь и... заставил себя провозгласить кесарем. Патриарх Николай венчал его короной, а вскоре венчал на царство и трёх его сыновей — Христофора, Стефана, Константина, ещё и внука Романа... Вскоре и четвёртый сын Лакапина стал государем — патриархом!..
И никто в Ромее не возмущался. Потому что догадался новый кесарь издать законы, что никто не может отобрать у крестьян и воинов их мелкие участки земли и никто не может скупать их. Так он нашёл себе опору в государстве и правил, как хотел.
Полководцы Лакапина оттеснили арабов на востоке. А теперь смотрели на догорающую, изнурённую ромейскими чиновниками Болгарию, как удав на зайца...
Пётр Симеонович и его приближённые уже давно растранжирили все богатства, накопленные Симеоном. Трещали их кладовые от сокровищ, рассеялись и исчезли великие просветлённые умы; золото, которое щедро платила Ромея Болгарии, превращало бояр и царя в послушных лакеев, в бессильных и жалких мздоимцев. Это было, пожалуй, величайшее изобретение Византийской империи: как можно бескровно уничтожить своего противника. Ведь большинство людей сразу же бросается на лёгкую добычу, на дармовщину, нежели желает добыть её в поте лица...
Болгария догорала. Страна Руси принимала на себя искры её костра, чтобы здесь, в Поднепровье, разжечь новое пламя света...
Так Степко и вкладывал свои неустанные труды в пергамент. А ещё он пошлёт в Преславу своих отроков — Ставра, Владаря, Борила, Полюда, Безмира... А ещё есть у него Добря, Перениг, Богуслав, Замешайло... А ещё есть... О, сколько есть славных, жаждущих знаний юношей в его схоле! Вот будет гурт книжников, сразу же превзойдут они братии пресвитера Григория. Ничего они не делают — службы в церкви не справят, писать по-гречески — никому того не нужно, вот и бездельничают за спиной своего учителя. Да языками треплют — кто к кому зашёл, кто к княгине или от княгини что получил... Степко всегда чувствует на своей спине их холодные, насмешливые взгляды.
Но ему сейчас надо снова к княгине. Князь собирается в поход — пойдёт через болгарскую землю. Чтобы взял его отроков с собой. Быстрее и безопаснее ребята доберутся до Преславы. Шёл через Подол, мимо Почаиновского пристанища. Дивно — молчат княжеские лодьи!
На Княжью Гору поднялся вместе с солнцем. Тут уже шумело сборище, готовилось к походу. Возле княжеских конюшен суетились бояре и дети боярские, мечники, тиуны, биричи, стольники, конюшие, отроки и челядь. Игоря увидел издали — статный, широкоплечий, крепкий телом этот варяг. Добрый воин и плохой хозяин своей земли. Игорь гладит загривок своего тонконогого, тонкошеего скакуна — дарунок покорённых им печенегов. Рядом с ним первые соратники — Свенельд и Асмуд. И Мстиша Свенельдич крутится, выпячивает грудь, чтобы все видели его новую боярскую гривну — князь пожаловал! Уже, сопляк, пробрался в киевские бояре!.. Наверное, на том примирился в последний раз Игорь со Свенельдом. И совсем неожиданно Степко увидел и самого пресвитера Григория тут.
Может, захотел вернуться в Болгарию святой отец?
Было бы хорошо — довёл бы отроков прямо в руки отца Гавриила. Тот священник остался на своей родине, но киянам всегда помогал.
— Княже, — склоняет голову Степко перед Игорем. Уловил удивление в его глазах. Он его сюда не звал! Рыжеватые брови на старости срослись на переносице домиком, из-под них цепко всматривались в него желтоватые глаза. — Внимай моей просьбе. Не за себя радею — за Страну Руси. — Степко хотел настроить князя на мирный лад. Ведь он государь. Должен заботиться не только о войнах и походах, но и о благах своей державы и её просветительной силе. — Возьми с собой моих отроков — в Преславу хотят идти, к Гавриилу в учение. Выучатся — назад сами дорогу найдут.
Не успел князь Игорь ещё уразуметь, о чём говорит Степко Книжник, как перед ним очутился разъярённый пресвитер. Побледневший, задыхающийся, словно ощетинившийся.
— Это он против тебя, княже!.. Против меня то есть! Хочет русичей учить как можно больше. Силу над нами чтоб взять! Не верь ему, княже...
— Почему против? — никак не мог понять князь. — Против кого Степко хочет взять силу?
— Потому что... потому что... Чтобы княгиней управлять! Весь Киев чтобы обсел! Прибрать к рукам твоих сыновей... Старший твой — Глеб — когда родился? Знаешь? Ты тогда ходил за Джурджанское море... а потом на печенегов... Не твой сын Глеб! Не твой!.. Степко тайком и крестил его. Тайком от тебя и от меня. И в схолу взял. Теперь хочет Святослава, младшего твоего, окрестить!..
— Глеб не мой сын? А чей? — князь начал тихо звереть.
— Скажи чей! — гаркнул и Свенельд на Григория и положил свою тяжёлую ладонь на плечо пресвитеру. Григорий испугался своего всплеска. Опозорил княгиню. Втоптал в неславу князя-мужа... И всё из-за того осла-простолюдина... И это он — он! — его выучил себе на голову!..
— Да я... не знаю, люди молвят... Прости мой грешный язык, княже. Прости... — Григорий упал перед ними на колени.
— Великий грех на душу взял перед Богом и людьми, мой учитель... За что ославляешь княгиню? — дрожащим голосом отозвался Степко.
— А-а, испугался... — вскипел Григорий. — Только ведь это не мой грех, а твой! Твой! Слышишь?
Степко мог услышать всё, что угодно, даже что небо обрушилось на него, что он сейчас будет поглощён геенной огненной, но только не это. Ведь ещё тогда, в Болгарии, Григорий за непослушание послал мальчишку к монахам в Родопы. А вернулся Степко обратно... Лучше не вспоминать. И вот снова его учитель, его мучитель способен на такую низость!..
В глазах у Степка перевернулись облака, под ресницы блеснуло солнце — он рухнул глухо, тяжело на землю...
— На помойку его... — бросил презрительно князь конюхам.
— Да не забудьте всыпать по загривку! — это уж добавил звонким голосом Свенельдич Мстиша. И расхохотался, заливисто, серебристо.
Некому было сказать этим людям мудрые слова Иисуса о пророках в родном краю. Не было ни у кого доброжелательного словца. Ведь все перед князем наперебой заискивали в услужении. Даже конюхи.
— Раздевай этого жеребца в рясе!.. — хохотали они на конюшне.
Степко всего этого не слышал. Прояснилась его мысль, когда услышал над собой оклик:
— Да он же скопец! Ох!..
Тем временем пресвитер Григорий подкатился к князю Игорю.
— Княже, доверь мне за княгиней присматривать и детей твоих обучать.
— Ты? Чему ты их научишь, длиннорядный? — расхохотался Свенельд, ткнув Григория кулаком в живот. — Ты, княже, отдай сыновей в руки доброго воина, чтобы из них сделал отважных витязей. Вот как мой Мстиша.