На длинных дощатых столах лились мёды и пиво. Звенели здравицы князю и княгине. Такого праздника в городе ещё никогда не было. Ведь никогда властители, которые знали о Христовой вере, не допускали к ней свой народ. Тот же Аскольд. Старые люди помнили, как он с дружиной крестился и потом церковь поставил на склонах Днепра. Но ведь народ не был причастен к тому действу. Ныне — иначе. Их княгиня родилась и крестилась в той вере, которую хочет дать и всем людям? Правда, не все к тому охотно. Ни князь Игорь, ни его дружина не желали креститься. А уж кто хочет — никакого запрета нет, как то было при Олеге. И потому, когда христиане поставили этот храм-церковь во имя Ильи-пророка и раньше возвели церковь святой Софии для княгини — все только и радовались! Всегда хорошо человеку на душе, когда возникает какая-то красота — будь то в храме, в палатах или просто в добром слове. Это лучше, чем жечь и разрушать. Вот и пришли люди посмотреть на то диво, которое сотворили подольские плотники с Гомоном и каменотёсы, которых князь привёл из Искоростеня. Издавна там умели резать камень и строить из него палаты. Пришли, чтобы взглянуть и почтить своих властителей — не всегда простой люд может вблизи увидеть своих князей. Да ещё и отведать яств с княжеского стола!..
Тишина и спокойствие ныне в стране полян-русичей. Присмирели чванливые бояре. Откатились башни печенегов. Киевляне будто позабыли о смутах и распрях. Склонялись и к христианским пастырям, которые умели говорить мудрое слово, и своих богов не забывали. Правда, всё менее охотно отдавали на капища бычков, коз, поросят, ягнят, которых волхвы должны были сжигать на кострах. И_ещё_одно: киевляне уже не хотели иметь у себя великого волхва. Смерть в огне старого лукавца Славуты, говорили, была знаком богов: больше не избирать главных ведунов.
Перед богами нет ни старших, ни младших, ни главных, ни неглавных — все должны быть равны.
Как и Христос говорит: перед Богом всемогущим все равны. Поэтому киевляне почитали всех богов — и древних своих кумиров рода и племени, и нового Бога Христа и его апостолов. Все они жили на небе, все защищали человека, и всем им молились, прося прощения.
Только княгиня, что сидела на пиру за отдельным столом, не была весёлой. Может, она одна знала истинную дань, отданную за этот день праздника и весны. В её глазах усталость и настороженность. Совсем иначе оценивает она то, что ныне так легко и весело возносят эти люди как свою собственную заслугу. Перед её взором глубины памяти извергали пережитые ею обиды, унижения, самозабвение — и отвагу и жертву тех, кого ныне нет за княжеским столом и уже никогда не будет. Не будет и её двух дочерей... Не сядет за этот стол и Степко Книжник, который вместе с отцом своим ставил этот храм.
Пресвитер Григорий сперва сердился: что они строят, эти поганые язычники? Разве это христианская обитель? Зачем возвели семь башен — по ромейскому закону должна быть одна округлая баня. А тут целых семь! И не выпуклых, а вытянутых, остроконечных. Угодно ли это будет Богу?
Степко сказал ему:
— Моя старая мать мудрые слова молвила: всякая красота богам славу творит.
Но пройдёт немного времени, и на месте этого языческого храма засияет настоящий каменный собор христианскому Богу. Он будет с одним округлым сводом, как в византийских церквях.
Григорий долго не унимался.
— Эта самая высокая баня — как единственная дорога, что должна вознести душу человека. К чему столько башен?
— У души человеческой много небес, мой учитель. И ко всем она должна иметь свою дорогу.— Это уже было святотатством — так толковать Святое Писание.
— Душа у человека едина. Зачем гневишь Бога своим вымыслом? — разгневался Григорий. Но и тогда не сломил он этого упрямого, как осёл, русича! И теперь имеет с ним хлопоты: осмеливается снова возражать ему, просвещённому святителю, этот его ученик!..
— Если бы так было, то не говорил бы в Откровении святой Иоанн Богослов, что перед Господним престолом семь светильников огненных, которые суть семь духов Божиих. Для каждой души человеческой у Бога есть светильник, и Дух Господний наполняет их.
От такой Степковой упёртости отец Григорий чуть не пришёл в ярость.
— Еретик! Богомил!..
Степко засмеялся.
— Нет, я не богомил. В болгарской земле ныне немало богомилов. Они признают равными и Бога Добра — Иисуса, и Бога Зла — Сатанаила, который, говорят, сотворил мир и людей. Иисус же открыл им путь к спасению через душу, которая имеет семь дорог к избавлению...
Григорий уже трясся от злобы. Он, его ученик, при княгине и при челяди показывает, что Григорий не знает, что такое богомилы! Унижает его!.. Себя возвышает в глазах властителей!..
— Сгинь, чадо Сатанаила!...— начал креститься, отплёвываться и ушёл от Степка.
Это была великая и тяжкая ссора. Княгиня сердцем болела за Степка Книжника. За его великий труд, за его самоотречение — ему плюнули в душу. И кто? Его бывший учитель...
Но, несмотря ни на что, пресвитер Григорий освятил церковь. Киевляне с интересом слушали его рассказ о подвигах святого Ильи, который, как и Перун-Громовержец, мчался по небесному простору в огненной колеснице. И приняли Илью в свои души. Новый храм святого Ильи они видели так, как будто стояло плечом к плечу семь богатырей в остроконечных шлемах на страже их города. Стояли неподалёку от Аскольдовой могилы — может, так он будет хранить память о первом князе-христианине, последнем Киевиче... Каждый по-своему принимал соборную церковь святого Ильи в свою душу. Для Ольги это был храм благодарности этой земле, которая дала ей такую многотрудную и столь возвышенную жизнь, это был храм её надежды на спокойное будущее её сыновей — Святослава и Глеба. Сколько связано мыслей и упований у неё с этим государством. Увы...
Киевляне радуются, не ведая, что, может, это их последний мирный день. Князь Игорь недаром устроил столь богатый пир. Примирив соседей своей страны, надумал идти к Царьграду, как раньше ходили киевские властители. Древняя хартия Олегова с греками вновь умерла. После его смерти ромеи перестали платить русичам дань, а купцам их — давать льготы. Видели, что Русь колотилась внутри, отбивалась извне — не до Царьграда ей. И презрели Аскольдов ряд.
Настала очередь Игорю его восстановить, заставить ромеев заплатить русам всё, что задолжали за многие годы по древним договорам. Князья в Стране Руси меняются, но русский закон должен стоять твёрдо и вечно, как вечно стоит Русь.
Поэтому сегодня пресвитер Григорий ходит вдоль столов, раскачивает кадилом и басовито возглашает молитву за русское воинство, зная, что дружинники, хоть и не все христиане, прислушиваются к тому, что просит он у Бога.
— Пусть разорвутся на ваших ратных руках оковы, что страхом сдерживают силу! Пусть воинство русского князя побеждает врага в чужой земле, и не будет чужеземец гордыню поднимать над именем Страны Руси. Пусть вои твои, княже, не знают ни болезней, ни усталости. И Вседержитель простелет перед вами дорогу победы,.. Слава тебе, ратная сила... Слава...
— Сла-а-ва!..— подхватывало то тут, то там застолье.
Снова Царьград... Снова ромейское золото-серебро слепит очи воям. Как то было некогда при Олеге. Княгиня вспоминала те годы. Как не похожи они были на нынешние. Тогда гремела слава земли болгарской и могучего царя Симеона!.. Теперь нет уже Симеона. И слава его развеялась по родопским ущельям...
А Сурсувул есть! Тот самый! И всё так же властвует, только уже сильнее, вместе со своим племянником царём Петром. Не хочет княгиня теперь ехать в болгарскую землю. Ещё тогда, когда умер Симеон, отец Гавриил прислал к ней весть: её отец Михаил Симеонович вырвался из монастырского заключения, снял с себя монашескую одежду и сан и взялся за меч! К нему присоединилось много бояр, противников Сурсувула... Полгосударства захватили эти восставшие отряды... Но однажды утром Михаила нашли мёртвым с ножом в спине... Сурсувул вновь победил!..
И всё же судьба приготовила лукавому царедворцу жестокую месть: все окрестные народы восстали против Болгарии, готовы были идти и разгромить своего душителя — хорваты, сербы, греки, мадьяры... Сурсувул снова выкрутился — женил Петра на цареградской царевне Марии...
Ромея нарушила свой древний обычай — не выдавать принцев и принцесс за чужих властителей, чтобы они не имели права вмешиваться в её дела... Но тут шла речь о могущественном соседе!
Ромея теперь получила возможность сломить своего давнего соперника изнутри, высосав его жизненные национальные силы... И вот теперь болгарская земля лежала распростёртая, бессильная у ног императоров Константинополя... Она доживала последние годы своего величия и славы... Царь Пётр совсем сромеился, бросил на произвол свою землю; мадьярские орды вдоль и поперёк проходят её огнём и мечом, чтобы далее нападать на Византийскую державу. Императоры обвиняют Петра, что он нарочно насылает те орды на империю, и точат нож против Болгарии... Вот-вот покатится царская корона с головы Петра, а земли некогда могучего государства раздерут хищные соседи — греки и мадьяры...
Княгиня Ольга сказала мужу:
— Княже, будешь идти через землю болгарскую. Помни, что у тебя есть два сына, потомки болгарской короны!..
Игорю долго думать не пришлось.
— Ромея уже десять лет нам не платит дани.
— Не о дани речь. Целая страна падает в руки ромеям — Болгария! Твои сыновья имеют право на царский престол в Преславе!..
Игорь посмотрел на княгиню своими желтовато-зелёными зоркими глазами. О, это была уже не та княгиня, какой привык её видеть князь. От той доброй, ласковой девочки ничего не осталось. Она словно стала выше, голос её звучал твёрдо, хотя и был тих и ровен. И размыслы её не женские — мужские, властные. Умеет она смотреть далеко вперёд, сквозь лета... сквозь времена. И снова говорит она сущую правду — Болгарское царство падает в руки грекам, как переспелая груша. Кому же, как не ему, взять болгарское отечество своей жены?
— Я брошу к твоим ногам твою страну, жена.
— Не мне. Завоюй её для сыновей. Но...— Но другая мысль — то значит ввязаться в войну с греками! На многие годы!.. Нет, не силой меча надо добывать царскую корону болгарской земли — силой закона и обычая...— Народ болгарский должен сам позвать нас туда... Возьми с собой Григория-пресвитера.
Княгиня имела большую надежду на пресвитера — его там знали издавна среди книжных людей, и он мог бы подсказать, кто является наследником болгарской короны, которую уже ромеи стягивают с головы царя Петра.