А ну, выходи!
Мстиша лихо выхватил свой меч из ножен и в ту же минуту наставил его на меч отца, который уже приготовился к поединку. Оба на миг замерли. И вдруг — блеск клинка! — и меч Свенельда раскололся надвое!
— Овва!.. — с восторгом прищурился князь. — Это воистину воин. А кто же твой наставник, Мстиша?
— Дядька Асмуд! — гордо выпрямился Свенельдич.
— Асмуде, возьми и моих сыновей к себе в учение. Оставайся здесь. И княгиню будешь оберегать.
— Но я должен знать, княже, как ты воздашь мне за этот труд.
— Асмуде, проси у князя больше сёл. У него, вон, какая большая земля — и всюду плодородная, — смеялся Свенельд, подталкивая своего содруга в бок.
— Когда воспитаешь добрых воинов из моих сыновей, отдам тебе в полюдье землю уличей.
— Но ведь они ещё не под Киевом!
— Заберёшь себе — и пригорнем к Киеву. У тебя добрый меч, а мои сыновья тебе помогут.
— Ты мудро решил! — удивился Свенельд такой хитрости Игоря. И с Асмудом хочет расплатиться, и землю уличскую под себя подберёт заодно варяжскими мечами...
— Княже, — подбежал старший конюший. — Там этот... Книжник!.. Что прикажешь с ним делать? Он скопец...
— Что? Ха-ха-ха!.. Вот развеселил! Ну так всыпьте ему плетей — и пусть идёт прочь!.. А где тот лгун? Где Григорий?
Пресвитера уже не было. Никто не заметил, что, как только Степку потянули к конюшне, пресвитер ушёл прочь, затерявшись среди заборов и амбаров Княжьей Горы.
Степко очнулся после побоев уже под вечер. Он увидел комнату своей схолы, где лежал на лавке. Увидел несколько глаз, что смотрели на него из-под стен.
— Тебе как? Больно били? — склоняется над ним золотоголовый юноша. Знакомый разрез глаз и блеск их — зеленоватый — такой знакомый и родной. Глеб! Княжич поправляет ему на груди ряднину. Как похож на мать. И также на Игоря. То же самое курчавое бронзовое волосо и отвага в лице.
Вспомнил коварный оклик Григория: «А старший твой когда родился?..»
Глеб — старший сын Игоря и Ольги. Степко его и крестил, и грамоте учил.
Степко застонал. Не от боли разодранной плетьми кожи — от обиды людской... Хотел бы иметь такого сына, но никогда не будет иметь... Зачем же пресвитер так люто его оболгал? Зачем? Чтобы расправиться с ним руками князя и варягов!.. Но отчего такая жестокая месть? Неужели заметил, что княгиня была для него всем в мире — и солнцем-счастьем, и бедой?.. Только когда он это заметил — ещё тогда, в их юные годы, когда она с жалостью глядела на его потрескавшиеся от мороза босые ноги, или теперь, здесь, на Княжьей Горе, когда он весь вздрагивал, завидев её лёгкую походку... Кто знает...
Но она всегда оставалась для него недосягаемой. Княгиней. Мудрым владыкой. Властительницей, вросшей в эту землю разумом и душой. Он помогал ей укорениться. Оторванная от старого дерева веточка здесь пустила ростки, из неё разрослось крепкое деревце, что цвело и приносило плоды. Он помогал княгине укореняться дальше, обрастать мудрыми и опытными советниками, книжниками, знатоками, которые становились её опорой. Чтобы её дети не были чужаками на земле, где родились и росли. Беда государству, когда им управляют загребущие пришельцы!.. Достаточно их уже видела Русь...
Вот и Глеб уже вырос вместе с подольскими отроками. Лучший его ученик. Может, станет когда-нибудь просветителем-князем.
— Я тебя забрал из конюшни, — рассказывает княжич. — Они так били, что уже не могли остановиться. Я начал кричать на них... Они побежали к князю, а мы со Ставром принесли тебя сюда.
— Спаси Бог тебя, княжич... Мне не больно. — рванулся подняться с лавки. Но от жгучей боли потемнело в глазах...
— Мы тебя посадим, подожди! — отроки подняли сухощавое, измождённое тело учителя и помогли сесть. — За что они?
— За великий грех, мои добрые отроки...
— У тебя есть грех?
— Великий. Хотел, чтобы наша Страна Руси имела много своих книжников и учёных людей. А это опасно для тех, кто здесь только наживается. Когда будет много просвещённых — низким и безгласным придёт конец. То скоропреходящие люди...
— Князь... не согласился нас взять с собой? — это любопытный до всего сын подольского кожемяки Ставро. Видишь, догадался, о чём он просил Игоря.
— Пресвитер Григорий... не велел. Говорит, это против него всё...
— А знаешь, Степко, он правду сказал: это было бы против него. И против его ромеев, конечно... Боится, что русичи умнее их станут,
— Твоя правда, Глебе. Всё ты понял.
Степко обрадовался: княжич с гордостью говорит за русичей. Уже себя к ним приобщает. Какую же высшую награду хочешь иметь, учитель, за свой труд?
— Глебе, ты моя надежда...
— А Бог накажет Григория? — снова пристаёт Ставро. Верно, они уже все знают, какую обиду причинил пресвитер Степку...
— Пусть Бог ему прощает... Очень великий грех взял отец на свою душу...
— Асмуд забрал у нас Святослава, — сообщил Глеб. — Говорит, пока не крещён, начнёт его воспитывать. А я христианин, из меня уже не выйдет доброго воина.
— Не печалься, Глебе. Для наследника державы главное быть не воином, а мудрецом.
— Мать тоже так говорит...
— Правду говорит. Вот и она стала настоящей княгиней, властительницей. Люди к ней тянутся. Любят её и простой люд, и горожане, и многие бояре. Завещал Господь: народы перекуют мечи на орала и копья свои на серпы. И не будут люди воевать, а начнут благоденствовать каждый под своей виноградной лозой и своей смоковницей. Так что благодать приходит не от меча, а от собственных трудов. Будь то пахарь или государь.
— Я сказал матери — пусть заберёт Святослава у того варяга.
Степко кивнул головой. Но видел, ждут от него ещё каких-то слов. О, конечно... ложь Григория поползла по Княжьей Горе и по Киеву...
— А слова Григория — всё ложь, княжич. Всё обман... Но я не хочу мстить. Хочу одного: ты должен стать справедливым и рассудительным правителем в Стране Руси. И опираться на честных и верных людей. На своих побратимов. Станешь нашим просветителем, Глебе...
Княжич впервые слышал такие слова, и щёки его вспыхнули от волнения. Но... Но почему ничего больше не рассказывает Степко о себе? Почему не оправдывается? Он верит ему. И Ставро верит. А другие?!
* * *
Посреди хижи пылала куча жара. То серела пеплом, то дышала огнём и рассыпалась искрами. Так же и надежды в душе боярыни Гордины. Исчезали будто в неизвестности, вновь тлели, обжигая искрами её чаяния. Она стояла на коленях перед этим жаровищем, а над ней склонился седой старик, залебедский всевидец-волхв Сивуля. Не хотела верить его сухим и твёрдым словам. Тайком решила переиначить зловещую судьбу, которая с годами стала предавать её. Теперь уже желала её покровительства не для себя — для своего наследника и потомка Чурини, что уже вступил в зрелый юношеский возраст.
Гордая боярыня не могла так бесследно исчезнуть с Княжьей Горы. Не для того она знала столько её тайн, не для того положила свои юные годы и красоту, чтобы исчезнуть из памяти властителей. Её сын должен продолжить борьбу за владычество и занять на Горе её место. Он обязан стать наравне с сыновьями лучших боярских родов — даже с самим Свенельдичем, глупым шутом. Хвастается лишь силой в плечах, а в голове пусто, ветер гуляет. Чуриня же имеет удачный разум, как и она, и отец его. Только не стоит никому вспоминать отца. Все знают привязанность к ней Олега — значит, может, Чуриня Олегович! Кому какое дело?
Чуриня уже знает, кто и для кого на Горе расставляет столы, кто раздаёт земли для полюдья, перевесище, ловища, бобровые угодья, борти. Всё это делает княгиня. Это она забрала в свои руки хозяйство страны. О, ласковая и тихая змея! Это она прибрала к рукам всю жизнь на киевской земле... Вьются вокруг неё бояре и боярята, даже крестятся ради того, чтобы войти в доверие. Вот и Претич уже крестился, и молодой боярин Мостило, и боярин Кривченя... Но как быть с Чуриней? Ему нужно стать лучшим другом и помощником старшего Игоревича — Глеба. Тогда Ольга признает её. Для того и молит Сивулю: ей нужно приворотное зелье для Глеба. И ещё чего-нибудь, чтобы Чуриня стал ближайшим союзником и побратимом старшего княжича-наследника.
А парень знал, как сделаться незаменимым, нужным. Она уж постарается ему всё рассказать. Старый волхв упирается. Предостерегает, чтобы не бросала своего единственного сына в пасть Пекельника, который мутит род человеческий завистью. Особенно на той Горе.
Будто обезумели все от блеска богатств — все тянутся туда, где груда предательств, козней и позора. Чего претесь и вы туда, молодые, ещё не съеденные червём мздоимства, сыны человеческие? Какой славы ищете у лицемеров и упырей?..
Сивуля вопрошал больше себя. Знал, что словами никого не остановить и не научить — люди не умеют понимать мудрости слов. Слушают лишь свои желания и боли.
— Помоги, волхв всевидящий. Отблагодарю тебя золотом-серебром. У меня есть сколько захочешь! — боярыня вынула из-под широкого пояса большой мешочек, дрожащими пальцами развязала и высыпала из него перед собой на пол звонкие кружочки, чтобы старый провидец лучше увидел блеск золота в отсветах кучи жара. Но старик встрепенулся.
— Что делаешь? Убери эту нечисть! Она сожрала не одну душу. Вон... кровь на них! Кровь! Человеческая кровь на твоём золоте...
Гордина испуганно отпрянула в сторону.
— Где? Где?
— Убери и выбрось, если хочешь иметь помощь от наших богов. Или брось в Днепр — и никому не говори. Тот, кто найдёт его, погибнет...
Боярыня вглядывалась в золотые кружочки греческих и арамейских золотых дел мастеров, которые когда-то дарил ей Олег, хотела увидеть то, что видел этот чародей. И не видела. Говорит: выбрось!.. А знает ли он, как оно достаётся людям? Откуда его везут? И кому дарят?..
Стала сгребать дрожащими руками рассыпанные звонкие кругляшки, снова завязала в мешочек и сунула за пояс. Она выбросит, если сбудется её воля.
— Я сделаю это, если поможешь моему Чурине.
— Помочь ему можешь в этом только ты... Иди... Гордина поднялась с колен, поправила тяжёлые полы чёрного навершника. Наверное, она сама лучше всего поможет сыну. Золото всюду дорогу прокладывает...
Говорят, княжич Глеб учится у того книжника подольского, чей отец слепой плотник. Чуриня тоже будет в той схоле. Дети боярские неохотно к учению. Но не её сын. За учение она щедро заплатит книжнику. Наперекор этому злословцу найдёт для своего сына место на Горе!..
И поехала на Подол...
Книжник весьма удивился.