Взрослый сын боярыни желает учиться? Это хорошо. Но только с осени он будет брать новых учеников. Сейчас отправляет отроков в болгарскую землю, чтобы они выучили и греческий, и латинский язык, чтобы умели священные книги переписывать для киевских церквей. Осенью пусть и приходит Чуриня.
— А княжич Глеб тоже пойдёт в болгарскую землю?.. — лицо боярыни Гордины будто засветилось всеми сеточками мелких морщин. Её старческие, уже увядшие уста умильно улыбались.
— Какой княжич?
— Который старший — Глеб.
— И он пойдёт, если захочет.
— Так и Чуриня пусть идёт с ним. А как же!
— Чуриня ещё не выучил ни аз, ни буки... Зачем ему туда идти, он и читать не умеет.
— Ничего, когда-нибудь выучится. А уже будет любить княжича Глеба за это... Служить ему во всём. Вот я тебе и плату принесла — возьми вот это... Только не говори княгине...
— Чего не говорить?
— Что Чуриня мой сын...
— Почему не говорить?
— Не любит она меня. И Чуриню не захочет...
— Думаю, что не столько сына, сколько тебя...
Боярыня Гордина выскользнула из хатки. Утихло шуршание её плотных бархатов. Что-то задумала боярыня... Может, хочет таким образом помириться с княгиней или какой-то подвох готовит. Может, хочет вернуться на Гору... Всплывали перед глазами дрожащие её руки, умильный голосок. Зачем она оставила столько золота? За какое предательство хочет купить его? Как ужаленный, вскочил на ноги и кинулся вдогон.
— Боярыня! Эй!... Остановите её!.. — кто-то задержал воз, на который уже уселась Гордина. Она подождала, пока Степко добежит до неё. — Вот!.. Ты забыла... Забери!.. Мне не нужно...
— Это я на твою схолу!.. Что ты, Степко!
— Твоего Чуриню даром учить буду. Как всех. Не бросай мне это золото — это чужой грех!.. Забери!..
Он вложил тот узелок в её ладони и побежал назад. Гордина окаменела. И этот отказался... И, наверное, ещё и княгине скажет...
— Гони быстрее отсюда! — бросила вознице. Почувствовав в её голосе затаённую злобу, тот яростно хлестнул батогом по конским спинам...
Не знала, куда ехать и кого ещё просить. Чуриня ведь верит в её всемогущество и ждёт её... Она не может обмануть его веру. Так, она тогда поедет к самой княгине. Она покаится перед ней, не хочет носить на своей душе давний грех перед Ольгой.
— В Вышгород! — это было неожиданно для возницы. Он возил боярыню ещё при Олеге и знал многое.
— К княгине Ольге? Не верится!
— Не твоё дело... — возница ещё раз хлестнул коней по крупам.
Чем ближе к Вышгороду, тем тревожнее становилось на душе. Это же её дом! Её дворище... Когда-то ей волостель киевский поставил в дар, и она обнесла его высоким частоколом. Велела посадить вокруг вербы. Велела очистить пруд. Теперь всё это прибрала к рукам тихая княгиня. Как и её жизнь, и её судьбу...
Впрочем, она не должна показать новой властительнице Вышгорода, как люто её ненавидит. Боярыня Гордина умеет переступать через свою ненависть, как и через гордость, потому что она всесильна в своём терпении и унижении ради своей цели. Она вынесет всё! Всё! Будет просить... прощения, мира. Потому что жаждет вознестись из глубин забвения, куда её низвергла судьба.
Княгиня была поражена её приездом. Боярыня Гордина хочет с ней говорить? О чём? Впрочем, Ольга теперь здесь, в Вышгороде, как в золотой клетке за решёткой, окружённая острыми мечами Асмуда и его варягов. Она тут ждёт Игоря... Князь медлит... Разве бросит ей к ногам её дунайскую отчину? На Почайне, сказал боярин Кривченя, недавно стали гости из Корсунской страны. Говорили, князь с ратью своей появился в тавридской земле, взял много городов и гаваней на Боспоре Киммерийском, и в устье Днепра, и на Белобережье... Значит, он пошёл против ромеев — за Днепровский торговый путь, а не через Подунавье... От ожидания княгиня изнемогала. Может, какую тяжкую весть привезла ей боярыня.
Осторожно рассматривала согбенную фигуру Гордины. Та несмело переступила очень знакомый порог и замерла.
— Прости, княгиня! — горячо зашептала боярыня. — Виновата есть перед тобой. Давит мою душу грех давний. Не могу жить без твоего прощения. Прости… — боярыня упала на колени, тело её дрожало в немых рыданиях. Может, впервые в жизни в её сердце и вправду проснулось искреннее раскаяние. Может, и вправду тяжёлое бремя греха привело забытую всеми боярыню на порог княгининой светлицы... Может, истина так и есть, что непрощённые грехи превращают жизнь в сплошную муку. Ведь знает же Ольга, что нет на свете большей кары для человека, чем жгучее осознание собственного греха...
— Пусть тебе Бог простит, Гордина. Моей руки не будет на тебе...
— Клянусь и я: ни рука моя, ни мысль не будут против тебя, княгиня.
Боярыня подняла к Ольге заплаканные глаза. Чувствовала, что ей и вправду стало легче на душе и на совести, потому что в её словах была та правда, что вырвалась невольно, но которая таилась в ней так глубоко, что даже никогда не давала о себе знать. Всё же ныне почувствовала и то, что её осознанная вина перед Ольгой точила её жизнь. Что-то с ней произошло — неясное... Но чувствовала: искреннее раскаяние очистило её совесть и душу, а Ольгино прощение дало ей какую-то словно окрылённость, надежду, всесилие...
Княгиня поверила ей по-настоящему. Запоздалое раскаяние боярыни её смутило и смягчило. Села на лавку и Гордину пригласила рядом сесть.
— Поверь, княгиня, это бояре плели против тебя заговоры и меня всегда тянули к себе. Я не хотела того... Лукавый запутывал, наверное...
— Прими веру Христову — он очистит твою душу. Господь Бог всем прощает, кто искренне к нему приходит и кается...
— Я сделала бы это. Да боюсь кары своих богов, — тихо прошептала Гордина. — Волхв Сивуля сказал, что боги и без того имеют на меня гнев. И на сына моего единственного... Чуриню... О, помоги найти тихую пристань моей страдальной душе!.. — боярыня искренне выплакивала свою горечь...
— Поверь мне, та пристань в искренней вере. И в добрых деяниях, в честных помыслах.
— Благословен твой разум и твоя вера, княгиня... И ты будь благословенна, что не проливаешь крови для мести... Но не могу я переступить в иной мир. Волхв сказал мне, что твоя Княжья Гора — груда предательств, обманов, козней и позора. Так ли?
— Правду сказал тот чародей. Так оно и есть...
— Так выходит, что нет человеческой душе нигде тихой пристани?
— На этой земле нет нигде, кроме веры. Укрепи нас в вере, святая Богородица... — перекрестилась Ольга на икону Богоматери.
Боярыня вздохнула. Вышло совсем не так, как она думала. Не для покаяния ехала же сюда. Но и то, что случилось, — это её великая победа! Может, самая большая победа в её греховной жизни. Победа над собой... Встала, почтительно поклонилась...
— Что-то хотела попросить, Гордина?
— Да уж потом как-нибудь... Я за сына...
— Говори.
— Не знаю, послушаешь ли.
— Говори!
— Возьми его к своему двору. Мечником... или к коням. Будет служить верно тебе и твоим сыновьям.
— Видишь, у меня нет своих сторожей-мечников. Вокруг варяги берегут меня. Варяги и сыновей моих к себе прижали.
— Должна иметь своих мечников, княгиня.
— Ба, не выходит.
— Чуриня наберёт молодых и прибудет сюда.
— Нет-нет, не нужно. Скоро уже князь-муж вернётся...
— Так что ж тебе сидеть в этой клетке?
— Надо же как-то жить.
— Но чтобы жить, надо и бороться.
— Не знаю, Гордина. Я никому не верю. Только Богу. А ты когда-нибудь зайди... Поговорим...
Боярыня Гордина выпрямилась, глаза её по-молодому заискрились. Её переполняла радость охотника: она стояла над поверженной величием!..
Ольга улыбнулась: неужели и вправду боярыня приходила к ней за прощением...
Не постичь души человека, что знала сокровенные глубины властолюбивого величия и падения.
Боярыня Гордина мчалась вихрем лесными дорогами в свой задеснянский край. Летела на крыльях радости — и сама ещё не знала, какой радости было в ней больше: от покаяния и прощения грехов или от осознания княгининого плена, что хранили варяжские мечи. Но уже чувствовала: её время ещё не прошло.
* * *
Гуляли днепровские воды, качались над Киевом белые облака, когда в последний раз поднял к ним свои слепые глаза подольский плотник Гомін. Глянул на них слепо — и отправился в Урай. Провожали его все подоляне. Никто не плакал, тихо переговаривались между собой люди, вспоминали храмы, что он ставил на земле. Жена его — Житяна — стояла рядом с его выстраданным телом и мысленно благодарила Небо, что муж её не исчез в безвестии, а остался жить красотой своих творений. Под стенами соборной церкви святого Ильи и похоронили его. Священник Григорий не позволял сначала здесь его хоронить, ибо не христианин. Но люди не послушали: выкопали яму, торжественно опустили в неё на рушниках гроб и насыпали могилу.
Вдруг на тот холмик опустилась какая-то старица. Обвешанная торбами, в рваной свите и стоптанных постолах. Обняла руками могилку и заголосила, высоко, пронзительно. Кто она, эта нищенка? Откуда взялась здесь?
Житяна наклонилась над ней:
— Откуда ты, сестра? Кто ты?
— Оляна я...
— Оляна... Слышала про тебя от него. Пойдём в дом.
— Спасибо, сестра, не пойду. У меня своя дорога.
— Как знаешь. Но помянуть его душу не грех.
Оляна поднялась на ноги, убрала пряди седых волос под очипок.
— Я каждый день его поминаю... в нашем храме... — хотела добавить что-то другое. Да махнула рукой: кто поймёт её слова... Кто знает, что лишь позже она осознала, что тот храмец в её лесном краю он поставил не для коровки и поросёнка, поставил от переполненности красотой... А она!.. Когда он ушёл от них, тогда лишь поняла, что то был храм её любви... Но седые годы уже промчались мимо неё... Оляна накинула на себя торбы и пошла прочь.
Степко спросил у матери:
— Кто эта женщина?
— Это первая жена твоего отца.
— Я думал — первая ты! — удивлённо поднял золотистые брови. Мать говорит об этом так спокойно и жалостливо. Ни отчаяния, ни упрёка. Наверное, всё для неё теперь было далёким, в прошлой жизни и уже не касалось её сердца.
— И... дети у него были?
— Дети были только у Оляны — две дочери.
— Куда же пошла она?
— В мир... — кто же спрашивает у нищих об их дорогах?
Степко с учениками своими вытесали из дуба большой крест. Упокоился великий строитель возле своего творения.
Вечером мать ему сказала:
— Не дождался отец внуков. Видимо, не дождусь и я. Что скажешь на это?
Он знал, что мать хочет женить его. Нашла и невесту ему и со сватами договорилась. Привела её в дом — хорошая и ладная собой вдовица, ковалиха Мальва. На голове у неё был тугой венец косы.