Нет такого праздника, как то Купайло, когда бы так бесновались ведьмы!..
Разве что зимой было подобное, когда древлянский чародей Могута разгневался на княгиню и начал созывать в Киев всё нечистое племя. Тогда, молвят, видели, как боярыня Гордина, оседлав метлу, хотела сорвать месяц с неба. Но не успела. Житяна отобрала злобу у Могуты, обвила его силу добрым словом. И боярыня затерялась в облаках. Потом, говорят, Могута каялся перед всем людом киевским и просил прощения — Житяна заставила. Простили его кияне, авжеж. Пусть будет здоров да творит благо людям. Но он всё же добился своего: молодой князь той ночью прибежал к Малуше и пал перед ней на колени. Воскликнул:
— Любовь моя!
Ожила тогда княжна-пленница. И уже не вернулась в Ольжины палаты. Так и осталась у Житяны. Была радостна и счастлива. И скоро уже с дитём под сердцем. Слава же вам, боги рода полянского! Случилось то, о чём давно просили у княгини и кияне, и древляне: чтобы соединили свои влюблённые сердца Святослав и Малуша в своём дитяти, а затем навеки соединились бы два великих славянских рода: поляне и древляне. Так наконец и сталося.
Княгиня Ольга молчала. Не хотела, чтобы Святослав взял Малушу в жёны — не по-христиански иметь нескольких жён. А ещё потому, что та чёрноволосая угорка уже родила ему сына. Сидит ныне одна в тереме, замкнулась, никого не пускает к себе и ничего никому не говорит. Да и что скажет? Муж её не христианин, язычник. Живёт по своим законам и обычаям. Хочет остаться киевской княгиней — пусть терпит всё, что сотворит её муж-князь, и лелеет своего сына Ярополка — законного наследника Киевского государства.
Святослав же был с Малушей недолго. Заманили его Свенельдич и Чуриня к себе. Перед самым Купайлом в Киеве объявился Ставро с Асмудом. Пришли они из далёкой германской страны и привели отца Адальберта. Было у него два десятка слуг, много повозов, коней, крестов, икон, лампад, кадильниц и всякой мелкой утвари. Княгиня торжественно встретила гостя, дала ему часть своего старого терема, а для слуг отдала новый терем Щербила. Тот жадюга хоть и вырвался из поруба, к своему двору не вернулся — укрылся во дворе Свенельда. Боялся княгини, знал ведь свой грех перед ней. Теперь добивался милости у Святослава: в конце концов, время княгини минало.
Новый гость Киева быстро понял, кто и что хочет здесь делать. Расселившись и отдохнув, начал созывать под свой крест киян. Прежде всего, конечно, бояр, купцов, варягов и ремесленников. Начал их подводить под крестное целование и называть новыми именами: Людовиками, Карлами, Фридрихами, Оттонами... В Киеве сначала удивились, потом начали тихо ворчать ремесленные улицы. Как же иначе — появилась словно какая-то новая нечистая сила, что хочет подчинить себе их жизнь, высосать у них память о своём роде, отобрать богатства — и всё это за какие-то новые незнакомые имена незнакомой и далёкой страны... Где же наши волхвы — хранители своего народа и его закона? Где чародеи и чародейки, которые умеют защищать свой род, законы и обычаи от чужеземных пришельцев? Ради чего княгиня позвала этого латинина?..
Крестили многих киян черноризцы святители Григория, им немного подрезали жадные руки. А ныне явился проворный и прыткий германец, и уже, смотри, исчезают Родославы, Владимеры, Туряки, Кривчени, появляются какие-то чужаки, что тянут из них нити их жизни и богатства ради чужой страны и возвеличения чужих владык и чужих храмов.
И что это такое — всякая нечисть хитростью или подлостью налезает на светлый град Киев, на тихую и мирную землю полянскую, чтобы прибрать богатства и спокойствие добрых хлебопашцев-славян!.. Доколе это будет?
Первыми кинулись к Адальберту варяги. Но креститься не захотели. Что-то им тоже оказалось не по нраву. Сказали, епископ потребовал от них службы своему королю Оттону. А они хотели служить лишь себе. Святослав же не пошёл к Адальберту. Щербило тоже. Где-то сидел в углу, грыз свою душу обидой на княгиню. Его, верного ей воеводу, бросила в поруб. Хотела сгноить живым!.. Теперь ещё и двор его отдала чужакам... Забыла, как он своим мечом когда-то держал её на киевском столе!.. Скрежетал зубами, ворочал челюстями. И седел, седел...
Ольга же забыла о Щербиле. С удивлением наблюдала проворного Адальберта, через которого хотела связать Киев с Германской страной. А он со всей силой кинулся с крестом к киянам и пытался перетянуть их к своему Богу. О государственных делах и не помышлял говорить с ней. О союзе и мире Руси со своим королём не собирался и думать. А она ведь так надеялась на этого посланца Оттона!..
Со всех сторон обступали её заботы. Молвили, что где-то Святослав тайком от неё любится с Малушей. Эту тайну знал весь Киев, о ней шумели все торжища. Её мысли кружились больше всего вокруг этой проделки сына. Успокаивала себя: в конце концов, от этого ничего не меняется в Стране Руси. Святослав имеет законную жену из княжеского рода, уже имеет наследника — сына Ярополка. Ей новый труд — надо окрестить дитя... Невестка не против, а что любится там с кем-то — дело молодое. Пусть та пленница-рабыня получит горсточку любви от чужого ей мужа. Меньше будут свататься те боярчата — Чуриня, Ставро и Свенельдич. А особенно Чуриня. Верно, мать его постоянно наставляла, потому что так увивался около девушки, что уже и княгини не стыдился. Стоял под Малушиными окнами, бывало, целую ночь. Одним зимним утром его нашли её служанки едва живым. Еле оттёрли парня снегом. А Малуша только и думала о Святославе. Даже слегла, когда у него родился сынок... Ныне всё же добилась любви молодого князя...
Но ещё грызла Ольжину гордость давняя цареградская обида. Если бы высокомерный кесарь тогда дал ей невестку — какую-нибудь царевну из своего рода, не было бы ныне у неё хлопот со Святославом. И юноша, чуяло её сердце, затаил в душе обиду: его не признали наравне с царским родом, считали дикарём, ничтожеством, варваром, озорником, необученным дитём, жалким слюнтяем, который не достоин стать рядом с царевной цареградской!.. Потому что нехрещённый, словно скотина в стойле... Она понимала сына, и ей ещё больше жгла та давняя обида. Потому и прощала Святославу всё. Потому так и надеялась на приезд епископа Адальберта: мечтала соединить в союзе Страну Руси с Германским королевством против Ромеи. Вот это и был бы её наилучший ответ гордому Цареграду.
Германский король Оттон в то время уже захватил Северную Италию, разгромил воинственных угров. И, наперекор всем владыкам мира, венчался на трон своего нового государства — Священной Римской империи. К нему теперь тянулись польские княжества, Дания, Болгария, Чехия... Страна Руси должна была также связаться с ним и быть союзницей против натиска Ромеи на Европу. О, как тогда завертелся бы цареградский император на своём золотом троне...
Епископ Адальберт был невысоким, угловатым в плечах, быстрым в движениях человеком. Безусый, безбородый... Странно было смотреть в его голое бабье лицо. Словно и не муж, лицо — как у женщины. Да ещё то пухленькое подбородье, что, как мягкое тесто, качается на груди. Прости, Господи!..
Княгиня едва сдержала себя от тех грешных мыслей, чтобы не рассмеяться ему в лицо. А всё же он посланец великого императора великой империи на Западе. И это могущественное государство надлежащим образом уважило её просьбу и мольбу. И вот он перед ней, почтительно склоняет голову и мямлит какое-то славословие... Ставро и Асмуд один перед другим передают ей те слова приветствия и величания "королевы русов" от самого Оттона...
— Хорошо... Спасибо...— быстрым взглядом окинула Адальберта и большую громаду его пресвитеров. Немало священников привёз отец Адальберт. Верно, собирается много храмов своих здесь поставить и монастырей.
И вдруг поняла, почему Святослав не является ей на глаза: не может терпеть тех длиннополых проповедников, которых полно нашло в Киев из Болгарии, Моравии, Царьграда, а теперь вот ещё из Кведлинбурга. Глеб тоже ничего ей не говорит: видно, затаил на неё обиду из-за этого Адальберта. А уж что православные отцы священники!.. Григорий, говорят, слёг в постель, умирает от обиды и от старости.
В лицо ей дохнул какой-то холодок. Какое-то тяжёлое предчувствие дохнуло ей в лицо и в сердце — предчувствие ещё не осознанной измены... Выходит, что от неё из-за этого Адальберта отстранились все. Она осталась один на один на голой крутой скале, что взметнулась над бездной, которую можно назвать — власть...
Отошли от неё её сыновья, греческие священники, которые плотно окружали её здесь со своей христианской общиной. Спрятались по щелям раздражённые варяги. Язычники-язычники теснее окружали Святослава...
И выходит, никто не понимает её государственного желания — совместно с Оттоном и его союзными странами вытеснить владычество Ромеи над другими державами, уменьшить её презрение и посягательства на чужие земли, признать Страну Руси равной их государству.
А что же кияне? Конечно, им недоступны эти её желания и намерения. Они видят только этого латинина, его священников, которые только и мечтают вытеснить отсюда ромейского бога и поставить своего — латинского.
Чужая она, значит, всему Киеву. Её намерения никого не интересуют. А ведь она это хотела сделать ради них, ради их будущего... О люди... Почему ваш разум ползает по земле, а не взлетает ввысь соколами? Почему думаете лишь о дне сегодняшнем и забываете заглянуть в свой завтрашний день?
Или, может, вы доверили тот труд своим владыкам? Верно... Простым людям хватает труда — сеять нивы, растить хлеб, лелеять детей. Так значит, каждый должен нести в этой жизни свой крест и свою корону... Её корона тяжка, как каменный крест... И ты, княгиня, тяжесть её хотела бы переложить на кого-то другого? Нет, должна нести её сама…
Адальберт, откланявшись, свысока поглядывал на киевскую княгиню-королеву. Чувствовал себя здесь нужным и желанным, ждал высокой благодарности и высокой чести.
Иначе и быть не могло. И всё рассказывал, рассказывал... Ведь он посланец великого Оттона, сына знаменитого короля Генриха Птицелова. Его король — знаменитый рыцарь всех великих рыцарских турниров, благочестивый и милосердный к народу, который возвысил своё государство над миром. Он победил восставших чехов и венедов, подчинил себе мятежных баварских и франконских герцогов, одолел неблагодарного своего брата, мятежника Генриха, которому помогали король французский, герцоги Франконии, Лотарингии и Майнца!..