О, его владыка — сильный и справедливый правитель, ибо его возлюбил Бог!
Оттон подчинил себе Италию, усмирил своих мятежных сыновей, победил жестоких угров и отобрал у них баварские земли. И в начале этого 962 года от рождения Христа короновался как император!.. Так он создал Священную Римскую империю германской нации!.. Великий Бог, истинный Бог указывает ему путь в мире — он должен превзойти власть всех на земле. Потому в благодарность Богу император Оттон в покорённых им краях возводит храмы и монастыри, создаёт новые епархии. Уже возникли такие обители и в земле польской, и в русской.
— Погоди-ка, владыка... Погоди! — наконец мягко перебивает его Ольга.— В русских землях великий Оттон ещё не успел воздвигнуть ни одной церкви, ибо не покорена им эта земля. Да и польской не покорил. Разве не так?
Адальбертово лицо стало покрываться пятнами досады, наливаться жирным блеском, краснеть.
— Но ведь будет, княгиня! Будет!.. — епископ поднял вверх указательный палец. Розово-белый, холёный перст отца-пресвитера. С длинным, округло заострённым ногтем. Насмешливо улыбался в лицо княгине. Княгиня сделала вид, что не замечает этого насмешливого жеста. Гм... Он готов уже здесь открывать целую епархию как в покорённой земле...
— Не спеши, владыка. Приглядись к нашим людям.
— Постигни их старые обычаи. Сегодня в Киеве великий праздник — Купайло. Красивый и великий праздник. Молодой праздник любви. Есть ли у вас такие? — старалась осторожными советами сбить спесь самоуверенного германца. Чтоб не натворил беды! Слишком поспешен в своих прихотях этот посол великого западного императора. Надо заставить его изучить этот народ, полюбить его и тогда уже приниматься за дело. Но способен ли он на то? Способен ли объединить в союзе их страны? Чтобы устоять против Ромеи... чтобы не повторить губительной судьбы Болгарии... Способен ли владыка Адальберт подняться до такого понимания государственных нужд? Ей кажется, что его мысли не доходят до этого уровня, его интересует лишь своё — церкви, епархия, где он сам будет властвовать.
— Языческое празднество? Негоже христианину чтить и изучать языческие суеверия! — строго и поучительно промолвил он.— Истинный Бог — Иисус Христос.
Значит, Адальберт даже не понял осторожного предостережения княгини. Нетерпеливо озирался вокруг, ловил на себе любопытные и пытливые взгляды дворцовых людей и челяди, был доволен: был уверен, каждое его слово тут ловят на лету. И он прибыл сюда с великой миссией, чтобы всех людей обратить в свою веру, под власть своего короля.
Римский папа Иоанн Тринадцатый наверняка поставит его здесь архиепископом... И возникнет новая русская епархия, которую возглавит он, Адальберт...
— Как знаешь, владыка. Но не спеши. Обживись в Киеве. А мы тем временем пошлём к твоему королю-императору дары — пусть Бог благословляет и дальше его деяния и его труд,— Ольга говорила тихо и спокойно. Но мысли её уже бежали другими дорогами.
Адальберт поклонился. Трясливо качнул головой и величаво поплыл к выходу. Присутствующие молча отступали в сторону, образуя длинный проход для этого странного гостя. Пришёл в Киев властвовать над душами народа, но не пожелал познать этот народ!..
Когда почётный гость оказался за порогом, вдруг все ощутили какую-то лёгкость. Люди заулыбались, выпрямили плечи, вздохнули, заговорили шёпотом, потом загудели... Лицо княгини стало постаревшим и усталым. Угасла синева в глазах, крепко сжатые уста обозначились подковами глубоких морщин. Будто только что потеряла свою высшую потаённую надежду, которой жила и цвела до этой минуты.
— Княгиня-матушка... — это подошёл Глеб.— С чем пришёл этот посол короля Оттона?
— С честью от короля. Слыхал, нарёк себя императором Священной Римской империи. Нашему государству отдаёт почтение. Честь нам соединиться с той империей.
— Уже соединялись с ромеями,— болезненно скривился он и отошёл. А ей самой пришлось проглотить этот его справедливый упрёк...
Нет, все слепцы! И Глеб тоже. И Святослав — тем паче. А эти люди, что наполнили её светлицу? Толпа, шум. Никто из них не думает о государстве, никто и не догадывается, с кем их государству соединяться, а с кем разделяться. Чтобы не раствориться среди более сильных и нахальных...
Воистину, каждый, кто здесь есть, и Глеб тоже, думают лишь о себе и своей выгоде, о сытой жизни. Она не станет равняться на них! Она ведь властительница, повелительница, кормчая, и ей дано вести за собой эту толпу, просвещать её и возвышать.
Вышла из светлицы во двор. Солнце слепило и брызгало в зрачки расплавленным золотом. Кияне спешат к Днепру-Славуте и Почайне. Скоро Ярило-Солнце повернёт к закату — и начнутся игрища, веселья, забавы... В поддунайских землях славянских нет такого праздника. И какие там императоры или короли в мыслях этих искренних, добрых людей? О каком будущем государства мечтает жена, девушка или муж и юноша? Это ей Судьба возложила тяжёлый каменный венец на чело, который сдавливает вот дугой ей голову, давит в виски — венец людского доверия.
— Купайло! Купайло! — Уже катится по киевским кручам и лугам.— Идёт к нам Марена! Несут к реке Марену!..
На берегу Днепра, где Почайна сливает своё плесо с великой рекой жизни, уже стояли ряды высоких разряженных чучел — то Марены, сделанные из соломы, жгучей крапивы, колючих ветвей боярышника и терна. На них навешаны сплетённые из цветов венки, ожерелья, ленты. Девушки собирались в стайки, брались за руки и возле самой высокой Марены водили хоровод:
Ой на Купайла-Купайла
Купалась ласточка, При
берегу сушилась, Девка
Малуша тужилась... Ой бедная
моя головушка, Что я
рушников не напряла, Да уж
князя себе избрала!..
Вот так-то, люди добрые! Уже про Малушу песню поют, про князя Святослава вспоминают. А людей всё прибывает, словно половодье к берегу. Кто-то из юношей прорывается сквозь девичью цепь хоровода, хватает в охапку чучело — Марену — и уносит к своему гурту. А тут парни быстро дают лад той кукле — разрывают на клочья и топят в реке...
Утонула Маренушка, утонула.
Да коса наверх всплыла!
Вот тебе, водо-река, подарок,
Чтоб Купайло не топил наших девчат...
Ту жертву — Марену — приносили реке-воде, чтобы та не скупилась поить землю, когда на ней зреет урожай. А когда-то, очень давно, люди и вправду топили в реках самых красивых девушек, чтобы задобрить властителей урожая — землю и воду.
Но минули те времена. Вместо девушки теперь топили наряженное чучело. Но от тех времён остались грустные песни, что ныне поют девичьи хороводы:
Девиц мать общину собирала,
Общину созывала, всем запрещала;
"Не берите, люди, у брода воды,
Что и в броду вода — дочки моей краса,
Не ловите, люди, в Дунае рыбы,
Что в Дунае рыба — то дочери тело,
Не косите, люди, по лугам травы,
Что по лугам трава — то дочкина коса..."
Девушки и сами ломают Марену, чтобы каждая принесла домой веточку, поставить на грядки с огурцами. Будут расти и плодоносить щедро!..
Солнце уже скрылось за усталые сизые облака. Парни начали разжигать высокие костры. Кипит гулянье. Юноши всё ближе кружат возле девичьих стай, приглядывают себе пару — с кем захочет он перепрыгнуть через то кострище? А то уже намёк и на брак. Волнуются, смеются девичьи голоса. Разбрелись берегом юношеские гурты. А тем временем девушки одна за другой подбегают к Днепру и бросают на волны реки свои венки. В какую сторону поплывёт — оттуда и жениха ждать. А если волной прибьёт к берегу — увы! Лучше и не видеть такого!..
И в это напряжённое, тёмное пространство, упоённое чарами, гаданиями и надеждами, жаждой любви и ожиданиями, откуда-то падает отряд всадников. Поднятые вверх мечи блеснули против высоких костров. Кто это? Колдуны? Оборотни? Волколаки? Откуда явились? С неба спрыгнули?! Выплыли из подземных Пековых глубин?!
Они хватали всех, кто попадался под руку, накидывали на шеи верёвки, сбивали с ног и волокли куда-то во тьму. Сначала подумалось, что это кто-то шутит, но визг и вопль, разнёсшийся над рекой, ужаснул всех. Гулянье рассеялось.
А когда всадники исчезли и к кострам осторожно вышли те, кто прятался в ближних зарослях, немо смотрели друг на друга: кто это? Кто посмел разрушить счастливый напиток чудесного вечера, когда соединяются пары, когда люди очищаются от злых замыслов и их души становятся чистыми и честными... А земля и воды, укрощённые и умилостивленные людской почтительностью и жертвой, мягко раскрывали им свои объятия.
Кто это встал против человеческого в людях? Кто посмел сломать волю Неба?
Верно, снова на Киев кто-то накликал в этот колдовской вечер нечистое племя, которое и сеет смуту и вражду между людьми. Кто это — латинин?
Будьте же осторожны, люди!..
* * *
Перуновы громы сотрясали над Киевом небо. Горячие ливни обрушились на землю животворящей силой. Настали грозовые ночи. Испуганно попискивали пташки под крышами хат и гумен — не спали ни днём, ни ночью. И людям в душу упала тревога: не сожжёт ли Паликопа уже зрелые в поле хлеба? Потому молодицы принялись печь шуляки с маком, высылали дочерей к рекам, чтобы те задобрили водную стихию: пусть своими излишними щедротами не сгноит урожая! А ещё посыпали свои бедные жилища маком-видюхой — то от коварных ведьм лучшее зелье. Все хитроумные чары злых ведьм теряют силу.
Наконец утихли небеса. Высохла земля, позолотились нивы. Люди кинулись в поле — надо поспешить снести урожай во двор. Ливень — то первая весть, что лето заканчивается, что грядёт осень, а за ней длинные-длинные зимние ночи и дни.
Люд занялся своими ежедневными заботами. Позабылись весенние игрища, набеги неизвестных всадников, Малуша, которая, говорили, уже родила сына. Однако не могли забыть латинского пресвитера Адальберта. Он всё ещё жил в тереме Щербила и изо всех сил пытался оторвать древних киевских христиан от болгарских и русских священников. Старый Ольжин пресвитер Григорий тяжко раздумывал — что делать? Княгиня о нём забыла. Некому было заступиться за христианскую общину киян перед латинином. Молодые священники были отдалены от Ольги и побаивались что-либо ей говорить: ведь это она его пригласила в Киев. Лишь Глеб ходил печальный и растерянный, молча кусал кончик своего золотистого уса и наблюдал за тем пришельцем. Вот и соединились с великой империей! Как и Ромея, Германия следила только за тем, чтобы как можно больше богатых земель урвать себе, как можно больше добра и имущества прибрать к рукам...