Вот она, матушка-княгиня, крестилась там, из рук самого патриарха приняла истинное крещение. А что это ей дало? Ничего! Кроме унижения перед тем престарым Полиевктом, который уже не человек, а мешок с костями. А что дало крещение её болгарской земле? Зависимость от ромейских кесарей и патриархов. Наслали в стольную Преславу своих людей, опутали весь двор и всё государство своими чиновниками, монахами, учителями, управителями, которые всё тянут в свою столицу — и людей разумных и образованных, и церковное серебро, и хлеб, и воинов, и славу прадавнюю болгарскую топчут... Так что, мать-княгиня, не тужи и не склоняй головы, не гнись от презрения. Верно люди говорят: что ни случится, всё во благо!..
Сомнения терзали душу княгини: может, Святославова правда правдивее, чем её. Может, прадавняя вера русов-краинцев сплотит народ сильнее, чем новая, хоть и высшая, и благодатная вера? Ведь в новую веру, в нового Бога ещё надо поверить и принять его в душу. На всё это нужен долгий срок...
Шумит и бурлит за кормой ладьи тоскливая и холодная днепровская волна. Встречный осенний ветер брызжет в глаза каплями, что веером взлетают с вёсел. Весело стучат весла в уключинах. Серое тяжёлое небо клубится, крутит серыми тучами, сыплет мелкой крупой. Скоро-скоро завоет над этими безбрежными приднепровскими плавнями и степями вьюга. Быстрее в Киев! Что там? Как её встретят теперь? Везёт она домой лишь высокое звание архонтессы своего народа и «дочери» ромейского царя. Как то имеет царь болгарский... Впрочем, она не обмолвится ни словом о тех новых титулах — они чужие киевлянам и ни о чём им не скажут. Беспокоит и другое: как там древляне — под рукой Щербила не взбунтовались ли? А киевские бояре? Впрочем, от Глеба не было никаких гонцов, значит, в Киеве спокойно.
Ольга плотнее закуталась в горностаевые меха, спиной прислонилась к высокой корме. За её ладьёй медленно и тяжело двигались другие ладьи. Плыли они против течения. Скоро уже и пороги. Там придётся сходить на берег и тянуть ладьи волоком, пока не обойдут все большие каменные скалы. Император Константин при второй встрече сказал, что знает названия всех семи порогов, мол, написал об этом в своей книге со слов ромейских купцов. Что ещё написал этот царственный писец о русах-краинцах?
Течёт за кормой осенний берег Днепра-Славуты. Текут и вьются её думы. Сжимается душа, когда воображает, что скажет она Житяне и Мальве. А Малку что ответит? Будто в ту же минуту всплыли перед ней его усталые, погасшие глаза. Взглянули на неё печально и... насмешливо...
Скажет она всем: невесты не дали; дань пообещали отдать позже, а ныне только харатию написали; а дали ей крещение и высокий титул архонтессы своего народа и дочери императора. А они ей в ответ: имеешь и без того высокое имя великой княгини Русской земли — и от бояр, и от купцов, и от пахарей, и от ремесленного люда. Зачем так долго сидела в Царьграде? Какие договоры-угоды заключала с царём ромейским? И чем будешь платить за те свои чужеземные титулы, что ничего не дали ни тебе, ни нам?
Она должна им тогда сказать правду: царь обещал прислать дань, а она обещала царю послать много воинов. Своими животами они должны защищать блеск его золотой короны. Должны проливать свою кровь, усеивать чужие земли своими белыми костями, чтобы могучая Ромея и дальше возвышалась над всеми и называла её и её сынов варварами, дикарями...
Стукнуло днище ладьи о подводные камни. Вскочили гребцы, стали вёслами отталкиваться. Наконец сошли с того каменистого места, причалили к берегу. Начинался первый днепровский порог, которому ромеи дали имя Струкун. Княгиня сошла на скалистый берег. Ветер рванул полы её горностаевой мантии, ударил в лицо холодным и мокрым крылом. Позади неё семенила её верная служанка Смилянка, бояре и купцы. Кто-то сзади легко взял её за локоть. Её гонец — Ставро! Быстрый глазом, проворный, этот ученик Степка теперь верой и правдой служил княгине русской. Будто через него говорил с ней другой человек, Степко! — такой же статный, светловолосый, синеглазый, только вот этот имел тёмные, закрученные вверх усики.
— Княгиня, киевские бояре имеют к тебе слово,— почтительно и вежливо сказал он ей. Душа её сжалась. Доброго слова от бояр ждать не приходится... Но Ставро успокоил её: — Мы все заботимся о твоей чести и о нашем государстве. Послушай их совета.
— Хорошо, я уже слушаю,— она остановилась, ожидая, когда приблизятся к ней бояре и послы,
— Не можем войти в Киев без невесты для княжича. Вели сейчас же, княгиня, послать посольство в какую-то землю — болгарскую или мадьярскую — пусть найдут твоему сыну невесту. И не будем иметь позора ни от киян, ни от всей нашей земли,— сказал ей боярин Мостило.
— О, да... Мудрый ваш совет! — обрадовалась Ольга. Она вмиг выпрямилась — они всё-таки понимают её! — Где пресвитер Григорий?
— Вот я, княгиня. Рядом с тобой,— отозвался Григорий. Он тоже носил в своём сердце обиду на высокомерие Царьграда. Хоть и знал, что так будет, однако не мог простить того нахальства священников и сподвижников Полиевкта, которые, казалось, управляли всеми церковными делами за его спиной.
— Василевс Константин кого более всего ныне боится?
— Дунайских угров, княгиня...
— Далеко ли отсюда до Пешта, отче? И знаешь ли ты, как туда добраться?
— Княгиня! — чуть не закричал от радости Григорий.— Я знаю туда путь. Я же туда уже ходил!..
— К чему много слов, готовьте своё посольство к уграм. Ставро, хочешь пойти вместе с пресвитером?
— Я уже иду, княгиня! — радостно метнулся Ставро.
Ольга лишь усмехнулась. Что ж, царь Порфирородный, Багрянородный и ещё какой-нибудь там! Русы ныне соединятся с теми страшными твоими врагами ещё крепче. Ты пренебрёг союзом с великой Русской землёй, и теперь получишь не союзника, а врага в ней!
Бояре и послы взволнованно загомонили. Быстрая и находчивая на размышление их княгиня. Действительно, теперь Киев станет особняком против империи вместе с Угрией. Ведь они предлагали кесарю мир, и любовь, и помощь воинами, и просили так мало: чтобы их страну Ромея трактовала как равную себе, без подчинения, и чтобы выплатила все долги, в которых сама обязывалась. Ромея же возгордилась. Теперь по всему свету разнесётся, что их василевс, кесарь, император, царь не захотел породниться с киевским княжеским двором, потому что он, Константин, выше всех правителей и владык, которых купил за золото!..
В ответ на это Русская земля противопоставит им союз и двойное родство с непобедимыми воинами-ординцами!..
Ольга почувствовала, как повеселела вокруг неё толпа лучших мужей Руси, как они заулыбались, и показалось ей, что даже порывистый осенний ветер стал тёплым и дружеским, и даже просветлело низкое мрачное небо над Славутой-Днепром.
— По старому обычаю наших пращуров, должны мы здесь принести жертву,— сказала княгиня. От неожиданности все замерли.
— Живы ли наши когути? — обратился к гребцам молодой боярин Кривченя. Всё время молчал, лишь теперь отозвался...
— Живёхоньки! Кормлены же просом! — весело ответили те.— Мех проса склевали!..
Все засмеялись, свернули к великому старому дубу и удивлялись: их княгиня — христианка, только что во второй раз крещённая величайшим в мире волхвом, наместником ромейского Бога на земле Полиевктом, предлагает исполнить древний обычай русов-полян — принести в жертву петухов под тем дубом. Откуда она узнала, что кияне и все славяне, приплывая к этому месту, идут к тому раскидистому дубу, что на вершине острова, и приносят кумиру Перуну свои жертвы — петухов, чтобы испросить у Неба защиты и удачи.
Оттого, что княгиня-христианка не отреклась и сама от их обычаев, она стала им ближе и понятнее. Ольга шла молча, ведь слова тут были лишними. Чувствовала себя слитой с этим холодным, бурным ветром, и с разбушевавшимся небом, и с этой весёлой и торжественной толпой людей, которые её понимали, сочувствовали и болели её болями. Что может быть выше такой единости человеческих помыслов и душ?
А уже кто-то опередил толпу. Когда она с боярами и послами оказалась под тем ветвистым старым дубом, увидела, что под ним были воткнуты кольцом стрелы. В середину круга кто-то бросил куски хлеба и копчёности, и какой-то пожилой гребец, державший мех с запихнутыми туда петухами, давал советы:
— Сначала нужно спросить у пращуров, какова их воля: выпустить петухов на волю, или заколоть в жертву, или съесть всей общиной.
— На волю отпускай! — крикнул кто-то,
— Откуда знаешь? Может, лучше зажарить? Да всем нам хорошо пообедать! — отозвался со смехом Ставро.
— Ха-ха!..
— Выпусти, пусть живут, пока придём следующей весной! — звонко крикнул Свенельдич.
— А если не придём?
— Теперь уж непременно придём. Царь ромейский скоро помощи попросит!
— Откуда знаешь?
— А вот Перун сказал.
Вокруг стихли, подняли головы вверх. Княгиня тоже взглянула наверх и замерла: на толстенном стволе дуба под самым чёрным верховьем торчали два огромных клыка дикого вепря. А над ними сияли два блестящих чёрных глаза. Не сразу догадалась, что то были два огранённых драгоценных камня, что мерцали в мрачных сумерках. От неожиданности вздрогнула, когда вокруг неё начали падать ниц пришедшие с ней люди и головами прижиматься к земле.
В тот момент старый гребец, видно, тоже пал на колени и забыл, что его мех с петухами был не завязан. Петухи с криком и шумом выпорхнули на волю и побежали, подпрыгивая, в сухие бурьяны. А может, и впрямь такова была воля пращуров?
Ведь знали, что не раз ещё русы-краинцы будут ходить этим путём...
* * *
Всякий труд и всякий успех всегда вызывает у недотёп зависть и осуждение. И когда эти, слабы умом, соединяются между собой, — становятся тупой воинственной силой, и никакой мерой не измерить тогда их вероломства и подлости.
Боярыня Гордина была счастлива недолго, когда её Чуриня стал первым сподвижником молодого князя. Как только киевское посольство вместе с княгиней покинуло Почаиново пристанище, будто какой-то бес вселился в её вечно бунтовское сердце. В Киеве ведь никого не осталось у кормила. Свенельд сидел тихо в своём тереме, поджидая своего сына Мстишу Свенельдича с добром и золотом. Бояре также ждали большой мзды от княгини, ведь должна была привезти дань Руси. Малко древлянский ушёл в Любеч со своими древлянами, которых водил за собой Могута, сын Велини-чародейки.