С одной стороны, вои... Ему нужна бесконечная рать храбрых воинов!.. Но ведь нужно сохранить и свои законы, нужно показать и сыну Роману пример!..
— Думай, кесарь. Я даю тебе добрый совет. А я прибуду в Киев и дам тебе знать, когда сможешь получить моих воинов.
— Мне нужно как можно скорее, княгиня.
— Хорошо. Я передам тебе через твоих послов. Ещё добавлю воска, и мехов, и кожи...
Великая дерзость в словах княгини!.. Но ведь он нарушит закон, который сам же и установил соблюдать. Роман рассматривал людей, старался не глядеть на муки раздумий, что отражались в глазах его порфирородного отца. Он понимал, что отец мечется в тенётах, которые сам и расставил для себя.
Вдруг Константин вспомнил: патриарх! Где ныне его престарелый Полиевкт? Пусть немедленно крестит княгиню со всеми почестями — и как можно больше торжественности и величия! И это будет воздаянием честолюбивой владычице Русской земли.
Кесарь повернулся к логофету:
— Пошли кого-нибудь к Полиевкту. Пусть приготовится к крещению княгини. В святой Софии.
— Благодарю тебя, кесарь,— обрадовалась Ольга.
— Я сам буду твоим крестным отцом, если Полиевкт позволит.
— А ты хорошо его попроси — он и позволит. Разве нет? — вмешалась августа Елена. Ей тоже хотелось, чтобы эта правительница великой богатой земли стала их доброй соседкой. Драгоценные камни и воины потекут тогда к ним рекой!..
Ольга, однако, чувствовала, что в этой щедрой и дружеской предупредительности августейшей семьи таится какая-то тайна. Может, только этими почестями и хотят откупиться от неё? Получить воинов и ещё кое-что... А где же их дань Руси? Она им ещё не напоминала.
Кесарь и Елена поскакивали с кресел, засуетились и все гости.
— Где логофет? — нетерпеливо озирался Константин.
— Приглашаем в залу Юстиниана,— возник откуда-то тот.
К Ольге пробился сквозь толпу людей Ставро.
— Княгиня, не уступай. Пусть дают нам невесту.
— Княгиня должна сесть за стол для гостей — придворных женщин императрицы,— перебил разговор препозит и взял Ольгу-княгиню под руку, чтобы посадить на предназначенное для неё место.— Этот стол называется усечённый, и за него садится вся кесарева семья. Великая честь для княгини сидеть рядом с семьёй наших августейших царей! — царедворец льстиво заглядывал ей в лицо... Добивался милости и даров.
Она снова смягчилась душой — ни одного посла не сажают ромейские цари за общий стол с императором. Эта честь только для неё! Её чествуют здесь выше всех чужеземных послов! Пусть видит это весь мир!..
Но волна гордости сменилась волной сомнений. Будто чей-то голос внутри предостерегал её: чтобы эта честь не унизила в тебе добродетели и разума, чтобы не согнула твоё достоинство! Берегись!
Ольга сидела за обеденным столом напротив августи Елены. И вдруг заметила, что Святослав с Свенельдичем и Асмудом пробирается к выходу. Там ещё толпились её послы и служанки, ожидая, пока и им укажут место за столом.
— Приглашаем гостей в Хризотриклин! В Хризотриклин! — верховодил и тут тот же препозит.— И вы также... Здесь остаётся только княгиня-владычица.
Но Святослав не обратил внимания на распорядителя церемонии. Со своими людьми он исчез за дверями залы. Что же задумал? Видела — парень крайне обижен. Кесарь отказывает им дать невесту... Считает их людьми низшими! Зачем было ехать? Чтобы услышать то унижение? Княгиня упрямо будет добиваться династического брака, но напрасные усилия! Он был уверен, что мечом, только силой меча нужно утверждать себя! Вот лишь дождётся, когда возьмёт кормило державы в свои руки. Пусть запомнят его имя...
Но бунт Святославовой гордой души погасила дворцовая стража, что твёрдо и молча стояла у дверей и не выпустила Святослава из дворца.
Пришлось садиться за стол в Золотой зале вместе с послами, купцами, родственниками, слугами. Княгиня беспокоилась — где же делся Святослав? Вдруг ощутила, что вокруг неё залегла напряжённая тишина. Где-то будто зашелестел далёкий шорох шёлков, лёгкий поступь многих ног. И в какой-то миг, когда тот шорох и топот затихли, с поднебесья раздалось тихое хрустальное пение. Оно усиливалось, распрямлялось, наполнялось силой, растекалось серебряными ручейками, билось мощными крыльями под сияющим мозаичным сводом, меж колонн. Ольга не сразу догадалась, что то льётся пение великого хора, что незаметно рассредоточился вдоль стен, меж колонн. Логофет, стоявший за её спиной, нагнувшись к ней, сообщил, что то певчие от церкви Апостолов и от святой Софии поют для неё и для гостей императорские гимны. Недаром на неё обратили взгляды все, кто сидел за этим столом. Константин и Елена удовлетворённо улыбались — они всё же добились своего: удивили киевскую правительницу величественным приёмом её.
В глазах княгини Ольги заблестели слёзы. Да и вправду, великую честь ей и её державе оказывает императорский двор могущественной Ромеи. Разве кто-то из других владык мира снискал здесь такие почести? Далеко нет. И как-то сквозь туман сияющего возвышения едва уловила слова логофета:
— ...а месяца октября в день восемнадцатый мы будем рады видеть тебя снова здесь, княгиня. Будем утверждать харатию о мире и любви между нами!..
* * *
И был месяц октябрь, что у полян-русов называется жовтень, и был день восемнадцатый — в воскресенье. Снова встречали княгиню Ольгу в прохладных сияющих залах царского дворца придворные и чиновники, и красавицы зосты, и сам Константин Багрянородный и его жена Елена. Логофет сам поднёс княгине на золотом блюде, украшенном крупными жемчужинами, кучу серебряных монет — было там пятьсот міліарисиев. Каждому из её посольства также дали деньги, соответственно его чину при княгине: родственники и послы получили по тридцать и по двадцать міліарисиев, переводчики и писцы княгини — по двенадцать и пятнадцать, слуги и люди Святослава — по пять міліарисиев.
Теперь всё то вспоминалось, как в головокружительном сне. Далеко уже был златоглавый Царгород с его дворцами и храмами. И святая София словно растворилась в голубом мареве, где маленький старый человек в золотой рясе с редкой бородкой осенял её крестным знамением и окроплял святой водой.
Патриарх Полиевкт доживал своё девяностое лето. Умом ещё был быстр, как и в движениях резв, хотя ноги едва держали его сухое, согбенное тело. Он освящал киевскую княгиню тщательно и торжественно, хотя, читая над ней молитвенник, клонялся от бессилия набок. Тогда двое молодых крепких священников подхватывали его под руки и вновь ставили ровно на пол. А он, будто и не замечая того, читал дальше со слезами в больших карих молодых глазах, и взывал к Господу Иисусу Христу, и возлагал руку ей на голову, и у груди, и на челе выводил в воздухе горящей свечой по три крестика.
— Помоги ей, владычице великого народа, хранить, о Господи, твои заповеди, ибо они даруют жизнь. Запиши её имя в книге своей жизни и присоедини к стаду своих наследников, чтобы в ней прославить святое имя Твоё и Твоего возлюбленного сына, Господа Иисуса Христа, и Твоего животворящего Духа... Какое святое имя хочешь взять? — вдруг обратился Полиевкт к Ольге.
— Елены, как звали мать великого Константина...— Хотела ещё добавить, что так уже её нарекли когда-то при крещении ребёнком: Елена она, Олена... Но патриарх мыслью витал высоко, слушал только себя и весь был в своём деле.
— Взирай милосердно на Елену, рабу свою, и услышь её мольбу... и дай ощутить радость в труде своём и в потомках своих...
Ольга слушала патриарха и едва уловила миг, чтобы повернуть его мысль в иной лад.
— Велика твоя молитва, владыко. Пусть продлятся твои дни под небом. Каково твоё слово, чтобы взять киевских христиан под покров Иисуса Христа и Пречистой Девы, Богоматери его? Вели, владыко, митрополитом в Киеве поставить моего пресвитера Григория.
Полиевкт задумался. Ему было тяжело спуститься с небес к земным делам. Вероятно, уже душой жил иным, потусторонним бытием, потому нелегко было сразу и понять земные заботы. Видимо, в таких случаях его заменяли те двое молчаливых священников. Один из них сразу и ответил ей:
— Княгиня, патриарх наш с радостью возьмёт под свою руку киевских христиан. И освятит на митрополита достойного пастыря. Вот отец Фока уже готов взять на себя сию службу!..
На те слова второй священник почтительно и низко поклонился ей. Откуда он взялся, такой проворный, этот Фока? Смотри-ка, не хотят Григория поставить!.. Своего подсовывают!.. Какие же назойливые эти ромеи!..
— Благодарю Господа Бога и патриарха Полиевкта за милость к нашим христианам. Мы... будем у себя советоваться с боярами об отце Фоке...
Священники переглянулись. Это было так неожиданно! Ольга смиренно опустила взор, будто и не заметила ихнего смятения. Но ведь снова были у неё... дела к патриарху!..
— Владыко, прошу за сына своего. Помоги кесаря уговорить, чтобы дал моему Святославу жену.
Полиевкт отрицательно покачал головой: то не его дело. Священники молча торжествовали.
— Проси у Бога. Он смилуется,— патриарх снова качнулся так, что его едва успели подхватить и повести к царским вратам.
Ольга-Елена осталась один на один с Господом Богом и своими неосуществлёнными замыслами. Если бы Святослав здесь тоже крестился!.. Иначе бы говорили с ней. А может, так же... Кто знает!.. Но ведь он и слушать об этом не хочет! Асмуд, и Свенельдич, и Чуриня, и Рулав — закоренелые вои, упрямые мужи, крепко держатся своих кумиров. Что им благо властителя или державы? Им прежде всего на глазах собственное возвышение, собственные желания и удобства. И никто из них не поймёт своим простым умом, что если хочешь подняться над другими, должен отказаться от собственной гордыни и удобств для себя. Должен мерить всё высокой мерой будущего своих поступков. Да, должен и испытать поражения, но уметь эти поражения превращать со временем в победы...
Ей горько, что никто, кроме неё, не поймёт её замыслов. Косятся украдкой: зачем крестилась ещё раз? Зачем веру наших пращуров ставишь в зависимость от ромейского Бога? Видит, что после того её крещения и служанки, и гребцы, и купцы, и послы-бояре как-то отстранились от неё, стали подчеркнуто почтительными, сдержанными. Но сколько презрения в той сдержанности! Тянутся больше к княжичу, к Святославу. Горят его обидой, ловят каждый его порыв, каждое слово, преданными взглядами согревают его душу.
Святослав ещё больше ожесточился в своей ненависти к ромейщине.