Впрочем, может, Малко хотел показать, что он умнее её?
Кого же послать гонцом в Царьград?
Царьград звал её нестерпно и настойчиво... Когда Святослав приведёт себе царевну-жену, Малушка будет у них... ключницей... Наперекор Малку... Ведь слишком уж уверен он в своём превосходстве над ней, княгиней!..
Держись же, киевская княгиня! Пусть твоя мудрость и осторожность не изменяют тебе. Умела плыть по разбушевавшемуся морю житейских страстей. Теперь волны этого моря покатят тебя к самой столице вселенской славы — Константинополю. Не утрать там своего достоинства. Одолей и там. Как всегда умела одерживать победу ласковым словом, внешним смирением и твёрдой волей.
Где гонец в Царьград? Где тот Ставро кудрявый, что умеет беседовать по-роме́йски? Ещё про него говорил Степко Книжник — его это ученик! Позовите к ней Ставра Подолянина!..
* * *
В Константинополе знали от киевского гонца, что вскоре прибудет сюда великое посольство Русской земли во главе с самой княгиней. Но когда вскоре к берегу в гавани Суд причалило несколько сотен лодий, растерялись: не ожидали, что прибудет такая сила людей — купцов, воинов, корабельной челяди и всякого люда высокого чина и рода. Хотя и было сказано, что прибудет и сама княгиня Ольга, но не верили в это. Мало кто из владык ближайших соседних держав ныне добирался до ромейской столицы. А уж чтобы из самого далёкого Киева, который, казалось ромеям, на краю земли, да ещё и женщина-правительница прибыла,— не верилось. Думали, киевский гонец говорит так, чтобы лучше подготовились константинопольские чиновники к встрече русской просьбы.
Поэтому, когда княгиня Ольга ступила своим красным сапожком, жемчугом расшитым, на берег Суда, ужаснулись. Но ещё больше ужаснулись, когда она через переводчиков потребовала говорить с самим императором — Константином Багрянородным. Какая дерзость! Добиваться встречи с кесарем и беседы с ним лично... Какая диковина! Эта немолодая женщина-владычица, что управляет великой державой не хуже любого мужа, ведёт себя так, будто она у себя дома, а не в чужой стране,— и чиновники не могут ей ни в чём отказать и всё обещают устроить!..
За спиной княгини ромеи переспрашивали у Ставра:
— Но ведь руки женщины слабы, чтобы держать меч и хранить свою державу. Они способны лишь укачивать детей!..
— Вы не знаете наших женщин-славянок, братие. Они умеют всё — и укачивать своих и чужих детей, и выколыхать мощь своей державы!
Ставро говорил уверенно, потому что знал то, чего не знали ромеи. Не поверили ему тогда чиновники. И вот уже переписывают всех прибывших. Самих купцов сорок и четыре! Двадцать два апокрисария — посланцев от самых знатных бояр и меньших князей, и восемь ближайших родственников княгини, и один анепсий — ближайший родич... Будь он княжич или племянник, для цареградских писцов одно и то же. Да ещё несколько переводчиков, один священник — Григорий, да ещё челядь, служанки и гребцы и охранники-мечники... Едва разместили всех во дворе монастыря святого Маманта. Всем же надо дать харчи на содержание и деньги... Ох, сколько хлопот с этими варварами!..
А велеможная владычица первое слово бросила к чиновникам:
— Когда я увижу императора Константина?..
Они кланяются вежливо, но на устах дрожат безмолвные слова: не хочет ли эта гордая княгиня немного подождать? Нетерпится, мол... Ничего, мы научим тебя и терпению, и ожиданию, и покорности... Ещё будешь ползать перед престолом их императора, как то ползают все послы — от персов, булгар, итальянцев, франков, немцев...
Княгине же ответили: чиновники не ведают, когда их великий император захочет принять её. Да и захочет ли, тоже не знают. Слишком много государственных забот падает на него — дерзко напирают на империю сарацины, теснят с Закавказья разные мусульманские правители, накатываются орды печенегов и мадьяр, готовит силы против Ромеи хитрая Хазария...
— А у нас с хазарами лад и мир! — смеётся киевская владычица. От её смеха чиновникам разных чинов мурашки по спине: ну как соединятся хазары со славянскими ратями против них? Здесь ещё помнят грозную силу киевского князя Оскольда, хоть уже прошло почти сто лет от его нападов.
Одни чиновники сменяли других. Переписывали и лодии, и гребцов, и дары, и припасы...
И так день за днём. Над морской гладью залива дрожало жаркое, душное марево. Солнце клонилось к зениту лета. Безжалостно жгло землю, высушивало стебли трав, скручивало листья кустов и деревьев. Только казались неподвижными чёрные кипарисовые рощи. Не было дыхания прохлады даже ночью.
Каменный двор монастыря Маманта днём словно превращался в раскалённую печь, где русичи изнемогали от жары. Поменьшало чиновников-писцов. Скоро они будто совсем забыли о прибывших. Княгиня хмурила брови, сжимала уста. Кто-то пытался выйти в град — ворота были заперты, а снаружи стояла стража. Что это? Если бы не набрали из дома съестных припасов, погибли бы от голода.
Минул апрель, минул и май. Киевское посольство, казалось, попало в западню. Не тосковал лишь Святослав. Каждый день выходил во двор с луком и стрелами, караулил стаи голубей, что время от времени кружили над куполами монастырских церквей. Его меткие выстрелы развлекали челядь и гребцов. Княгиня как-то заметила, с каким сердцем он целился в тех птиц. Казалось, что теми стрелами он выстреливал в эту их позорную неволю, в этот плен и презрение, в тех надменных писцов, чиновников и кесарей, что унизили их своим забвением. Возмущался даже Свенельдич, у которого погасли надежды выторговать у ромеев как можно больше золота за мешки с бобровыми мехами, которые он прихватил с собой.
Ольга словно онемела. Свенельдич бушевал сам и бушевал вокруг себя; можно перелезть через эти высокие стены, а там легко нанять проводников на торги у кого-нибудь из велеможцев! Чего же сидеть, когда можно ещё и заработать!.. Киевские бояре советовали: нельзя ничего нарушать. Надо выждать! Ведь началась уже борьба за честь русов-краинцев. Они не могут ничего ни у кого просить. Бесконечно их не будут держать здесь: это означало бы вызвать великую обиду в Русской земле, которая придёт на первый заклик своей владычицы. А Ромее не до войны с ними...
Одним вечером на дворе монастыря объявился молодой монах. Сначала он показался старым, сгорбленным и склонённым. Но странно было, что имел молодое лицо, а в бороде и усах ни одной седины! Глаза блестели интересом и какой-то страстью. Медленно обходил монастырский двор, заглянул в соборную церковь, в трапезную. Кого-то будто ожидал. Увидев, как Святослав метко бьёт стрелами голубей, подошёл к нему. Заговорил по-славянски.
Княжич заинтересованно рассматривал монаха. И вдруг согбенный монах выпрямился, стал выше и величавее.
— Княжич, к тебе я пришёл. Давно ожидаю тебя.
— Кто ты? От кого пришёл?
— Я Калокир. И пришёл ни от кого — лишь от себя. А раньше, бывало, ходил и от царей.
— От каких же?
— От болгарских. От Петра и его шурина Сурсубула. Ходил часто в Царьград. Мой отец когда-то сватал царю жену — Марию. Так захотел тогда Сурсубул.
— Ту, что ныне его жена, Ирину?
— Ту самую. После венчания сменили ей имя.
— Ты болгарин? — обрадовался Святослав.
— Нет, я из армян. А всю жизнь прожил мой отец и я в Болгарии. Своего языка уже забыли. Так что будто я теперь и есть болгарин.
— Но ведь ты говоришь, как и мы, по-славянски!
— Да, болгары все говорят по-славянски, а некоторые, что образованные, по-роме́йски: бояре, да цари, да их дети. Древние болгары, что пришли в славянские селения Подунавья, исчезли, стали славянами. А теперь исчезает и Болгарское царство.
— Как так? — удивляется Святослав.
— Разве поймёшь: Болгария гибнет в объятиях Ромеи. Кесари Ромеи на словах признали её равной себе, но лишь младшей. В Царьграде болгарских послов сажают за столами, что стоят выше других. Их зовут на все церемонии. Поят винами, лестью и наградами — и уже приучили так, что все болгарские бояре забыли величие великого Симеона. А он ведь переворачивал империю мечом!.. Хотел, чтобы стояли рядом Ромея и Болгария! Потому и заводил своих просветителей и школы...
— А зачем? — снова не понимает Святослав. Лицо Калокира вдруг вспыхнуло гневом:
— И ты это говоришь? Ты, потомок великих скифов!..
— Мы не скифы!..— возмутился Святослав,— Мы русы-краинцы.
— Ромеи называют вас гордыми скифами! И я думал... Я ещё хотел говорить с тобой о великом! А ты... Как дитя... Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Уже бы пора созреть государственным разумом! Ну, ладно. Расти!.. Вижу, не поймёшь моей речи...— Калокир с сожалением посмотрел на княжича и пошёл прочь сердитыми шагами...
Солнце адски палило. И жгло на душе у Святослава. К нему... Именно к нему приходил этот странный монах по имени Калокир. Зачем же он приходил? Что хотел сказать?
Одним прыжком догнал Калокира, схватил его за руку.
— Подожди же, отче. Я хочу... тебя понять. Я пойму! Скажи, с чем приходил ко мне?
Калокир смотрел на него недоверчиво. В его чёрных бездонных глазах отблескивали какие-то скрытые искры сомнения.
— Может, и так. Я хотел тебе сказать: не бери в жёны гречанку. Она погубит и тебя, и твою державу. А возьми болгарскую царевну. И приди возьми болгарскую землю. Будь в ней царём — ты же из рода великого Симеона. Даже похож на него. Знаешь ли о нём?
— Слышал от княгини-матери. Она так же говорит: забери в болгарской земле своё наследство.
— Твоё наследство — венец болгарских царей. Будешь владыкой славянского царства.
— А ты? Кем хочешь быть ты?
Калокир улыбнулся одними глазами:
— А я перехвачу венец заносчивых цареградских кесарей. Они устранили мой древний род от двора. Я хочу вернуть свою правду.
— У нас с тобой единая правда. Это мне нравится.
Калокир снова улыбнулся своими загадочными глазами. Он был доволен: княжичу понравилась его мысль. Но уж слишком он какой-то ещё мальчишеский. Верно, пришёл к нему рано.
— Отче, скажи княгине-матери, пусть возвращает домой. Хочу домой. Надоело здесь голубей стрелять.
— К княгине приду в другой раз. Когда станешь мужем и возьмёшь в руки отцовский меч.
Он оставил Святослава в смущённых раздумьях.
* * *
Ольга упрямо ждала. Никого ни о чём не просила, крепко сжимала затвердевшие уста. Она должна встретиться с кесарем! Она останется здесь до тех пор, пока не переговорит с Константином.