Называют лакузы его Багрянородным, Порфирородным венценосцем. Родился будто уже в одеждах кесаря. Но, может, в царском венце и родился, человеческого достоинства не получил ни от рождения, ни от воспитания. Сколько же он будет держать её, женщину в летах, великую владычицу великой Русской земли, сколько ещё держать её как пленницу в монастырском заточении?
Кесарь Багрянородный выказывает ей презрение. Относится к ней как к какому-то забредшему владыке печенежской или иной орды, как к варварке-дикунке!.. Будто Ромея никогда и не склоняла своей головы перед Киевским государством, будто Оскольд не прибивал свой щит к цареградским воротам! Будто не бежали послы от императоров навстречу ратям Олега или Игоря и не уговаривали их заключить мир и ряд на любых условиях!..
Ольга сидела целыми днями в прохладной монастырской келье и перечитывала харатию, что списали киевские писцы с ряда-угоды князя Игоря. Вот тогда они записали, что и русичи, и ромеи желают «обновить ветхий мир» и «утвердить любовь» на все лета... Ещё записано: «А великий князь русский и бояре его да шлют в греки к великим царям греческим корабли, сколько хотят, со славами и с гостями-купцами, как им установлено». Вот и прибыло сюда посольство Русской земли. А они будто не замечают. Будто не было никогда никаких соглашений, будто и не знали, что здесь сидит сама правительница Русской земли.
Однажды утром к княгине зашёл Святослав со Свенельдичем. Решительные, порывистые, смятённые душой. Не хотят больше ждать!
— Пойдём назад. Чего тут сидим на посмешище ромеям?
— Мы должны дождаться, сын. Наш гонец заранее сообщил о нашем прибытии — ему отказа не было. И нам никто не ответил.
— Но ведь... тебя, владычицу, здесь унижают. Разве не видишь?
— За терпение Бог воздаст нам.
— Бог! Твой Бог ромеям-гречинам служит. Они его в золотые одежды одели и вон какие каменные крепости воздвигли!.. Но разве это для Бога? Это для людей, чтобы держать их в каменицах!..
— Бог для всех одинаково справедлив, сын. Он не виноват, что его одевают в золото. Правда его для всех одинакова. И защита его для всех обиженных...
— И зачем ты веришь в этого ромейского Бога?.. Когда мы уже и сухари доедаем...
— Святослав!.. Сын… Желудок не может управлять разумом человека. Тем более разумом владыки. Можно жить без хлеба, сын, но нельзя без веры!
Святослав побледнел.
— Пойдём! — бросил к Свенельдичу.— Я так и знал. Вернёмся в Киев сами.
Ольга долго смотрела на двери, что хлопнули вслед за юношами. Кипит молодецкая кровь! Бьёт в голову — и это плохо для кормчего государства. Потому что тогда он слышит лишь своё сердце и пылает за собственную честь. Нет, она чувствует, что не может вернуться ни с чем: за своей спиной она слышит великую страну, которая, затаив дыхание, смотрит на её поединок за честь и достоинство народа. И княгиня Ольга будет до конца биться за них, даже после своей смерти — именем своим, стремлениями своими. Она поднимет ввысь это поднепровское крыло славян, соединит его с крылом поддунайских славян — и весь славянский мир воспрянет и взлетит в высь духа. Тогда жадный Царьград не сможет сломить независимость славянских государств — они вместе станут против вероломной ромейщины... Вот это и будет её месть гордым императорам Ромеи за долгие унижения болгарской земли, за презрение Русской земли... А ей достанется самая великая в мире награда — память в поколениях и справедливый суд от Бога... Но как тяжело, когда тебя не понимают окружающие и даже самые близкие — родные... Кто знает, сколько нужно ей иметь в сердце мужества, настойчивости, чтобы достичь этого. И чтобы их — тех простодушных, хитрых, жадных, завистливых, бедных мыслью и вероломных — поднять выше, на ещё одну ступень познания себя и своего места в мирах... Тогда держава и народ её обретут бессмертие среди других держав и народов. И она вознесётся также вместе со своей державой. Поэтому княгиня русская упрямо будет ждать. Владыки должны уметь терпеть и выжидать. А это судьба женщин. Они, женщины, всю жизнь терпят от своей слабости, всю жизнь чего-то ждут — то любви, то пока вырастут дети, то признания своего тяжёлого труда — в детях, в доме, в государстве — и переносят терпеливо от всех обиду. Часто и презрение за то, что они, женщины, не имеют такой силы в локтях, как мужчины, особенно, когда те рвутся к власти... Конечно, никто из мужского племени и не подумает признать, что эта женская слабость вознаграждается большей силой прозрения, более глубоким рассуждением, умением найти выход, чтобы не упасть, устоять — и победить! Не признают мужчины ни за что и того, что женщины, рождая и укачивая своих детей, рождают, укачивают народ, дают ему слово, песню и совесть. И это от Неба! Ведь женщина связана с ним муками рождения человека, способностью отдавать свою жизнь своим детям.
Ольга теперь чувствовала себя матерью всей Русской земли и, как мать, в эти тяжёлые минуты раздумий прощала, словно малым детям, и злые слова, и нечестивые желания всем. И для всех желала добыть победу и величие. Тихо радовалась, что этих её мятежных мыслей никто не мог подслушать. О, если бы о них узнали, какой бунт душ поднялся бы против неё! Какая зависть и ненависть сплелись бы в тугой змеиный венок вокруг неё, чтобы задушить, уничтожить даже мысль о превосходстве женщины-правительницы! О её преимуществе в умении управлять государством!..
Ольга ждала... Перечитывала вьющиеся строки пергамента, где был списан Игорев ряд-угода лета 944-го от рождения Христа. Всё здесь предусмотрено: мир и любовь с греками, торговля с ними, выдача послам на содержание «хлебного» и «месячины» для купцов. Даже определено было, в какие ворота должны вводить русичей в царский град и под охраной, и какие грамоты с какими печатями — золотыми или серебряными — должны они иметь от великого киевского князя. Одного нет: чтобы русы-краинцы когда-либо торговали без пошлины. И нет, чтобы давать Русской земле дань. И нет того, как встречать кесарю владыку Русской земли... Может, это и сбивает с толку братью писцов и разных чиновников? Может, они вырабатывают для такого случая свой устав? Ведь уже скоро и осень. А на зиму здесь не оставляют ни гостей, ни послов: слишком много милиарисиев надо было бы выгребсти из кесаревой казны, чтобы прокормить силу-силенну приезжего люда...
— Княгиня-матушка, прибыл гонец от царя! — взволнованно сообщила служанка, что вошла из сеней. Вот оно! Дождались...
— Пусть войдёт,— поднялась из-за стола.— Зови княжича.
Однако служанка не сдвинулась с места.
— Ты хочешь ещё что-то сказать?
— Да... Княжич ночью отчалил на своей лодье... И не вернулся. Будто отправился в Киев.
Княгиня онемела. Не дождался Святослав этого часа. Убежал! И словно вырвал из неё душу...
— Гонец... пусть войдёт...— голос у неё был безжизненный и слабый. Почему же раньше ей не сказали об этом побеге? Служанка ниже склонила голову, будто угадав её мысль.
— Не хотели тревожить тебя. Думали, что скоро и сама так поступишь — вернёшься в Киев.
Ей не верили! А чего стоит владыка, которому уже не верят? И вот на пороге кельи гонец от царя. От самого солнцеликий, Порфироносного, Багрянородного Константина Седьмого, что ныне крепко сидит на цареградском престоле. Он ждёт её, и всех её родственников, и купцов, и знатных людей — ждёт в тронном зале. В среду — девятого дня сентября месяца... Это был 957 год от рождения Христа…
— Император Константин и его супруга Елена собирают весь двор в лучшей зале дворца Магнавра. Ждут киевскую княгиню, владычицу Русской земли — Ольгу. Со своими людьми и с княжичем и его людьми! Вы должны пройти через Южные ворота. Чиновники и воины кесаря будут охранять вас всех!..— гонец ещё дальше говорил, говорил о подробностях их пути, а она уже того не воспринимала... Осознала, что гонец уже исчез, когда за ним хлопнули двери. На пороге недвижно стояла служанка. То ли видение, то ли явь...
— Смилянка, это ты?
— Я, княгиня. Дождались!.. Какая высокая нам честь!..
— Скажи Ставру, пусть возьмёт лодьи и лучших гребцов и догонит Святослава. Сколько дней осталось до девятого числа сентября?
— Девять дней, княгиня.
— Хорошо! Пусть вернёт его назад. Кто знает, может, здесь решится его судьба... И наша всех...
— Скажу, княгиня...— и выбежала.
* * *
Золото... Золото... Везде было столько золота, что от его блеска в глазах мерцали искорки и словно сыпались, как золотой звонкий дождь, на землю, на головы и одежды людей, что толпились под золотым сводом этой огромной золотой залы. Ба, казалось, будто и люди в этом золотом сиянии теряли подвижность и становились дрожащими золотосяйными столпами или растворялись в золотом тумане. Но лишь на миг закружилась у княгини голова. В следующее мгновение она, тряхнув звонкими серебряными подвесками скифской царицы, что спадали с её высокого начельника, встрепенулась и будто отогнала от себя золотую пелену. Никакого чуда тут нет — ромейский кесарь вон сидит в конце залы на золотом стуле в золотой короне, сидит на стуле, который здесь называют троном, и лукаво следит за ней. Вот для чего он долго готовился к этой встрече! Не знал, чем удивить, чем вскружить ей голову, чтобы помнила эта дерзкая владычица, что он недосягаем, недоступен, купается в золоте, как и сам Бог на небе, и никто из владык земных не может быть равным ему. Они, эти владыки, послы, купцы, поэты, лишь могут приблизиться к трону, издали поклониться, а некоторым дозволено даже на коленях подползти к его ногам и поцеловать золотую пантофлю или край его багряного окрила,
Но! Как ведёт себя эта женщина-владычица? Она будто ничему не удивилась, лишь щурилась от сияния тысячи светильников, от сказочного блеска залы и придворных вельмож. Она двинулась прямо к нему — спокойно и твёрдо, оттолкнув евнуха, который должен был взять её под руку и подвести её на определённое — только на определённое! — расстояние к трону.
Ольга шла важно, гордо подняв свою красивую царственную голову в том скифском начельнике, что походил на корону. С него ниспадала тонкая прозрачно-золотистая вуаль; чёрный навершник, расшитый белыми жемчугами, делал её фигуру торжественной и стройной. Белые широкие рукава сорочки были расшиты драгоценными камнями. Она сама шла к императору как богиня, воскресшая из древней скифской могилы, ни страха, ни лести на её лице к его божественной особе.