Видишь, всадники? То мои люди. Три десятка человек. Все как один — ловкие да бравые!
— Все идите ко мне! — обрадовался Святослав.
— Слава богам. И тебе, Святослав, слава. Будем служить верно. Не пожалеешь! — Чуриня даже зарделся от возбуждения. Его конь, которого он держал на поводу, тоже будто радостно затоптался на месте.
— Заходите на Гору, все! — пригласил Святослав дружину Чурини.
Те с криком промчались во врата. Связанных древлян остановили под сторожевой башней. Оборванные, жалкие, покрытые пылью пленники медленно ступали босиком по холодной весенней земле, безнадежно уткнув взоры себе под ноги.
— А с ними что делать? — подъехал Чуриня к Святославу, указывая на своих пленников.
— Пока оставь их под стражей. Я скажу княгине-матери.
— Пусть так,— согласился Чуриня. Он весь сиял, чуть не подпрыгивал в седле от такого неожиданного везения — сразу же княжич оказал ему такое доверие! Узнала бы об этом его матушка... Как бы она радовалась! Ведь сколько лет добивалась того, чтобы её сын-изгой оказался на Княжьей Горе! Чего только не выдумывала, чтобы уравнять его с другими достойниками и их детьми... Чтобы сделать Чуриню спутником властителей... Ведь где власть, там и куются боярские гривны, там раздаются волости, там витает слава великих древних киевских князей. Умельца и ловкача там всегда ждут удача и богатства... И вот Чуриня уже здесь, на Княжьей Горе.
— Среди тех пленников есть один чародей-ведун.— Чуриня сразу хотел понравиться княжичу.— Захочет, говорят, разгонит тучи — и дождя не будет. Захочет — на кого беду наведёт или исцелит больного...
— Это правда? Есть у него такое умение? Где он, тот чародей?
— Ну, вот этот, высокий, с таким клювастым носом. Он вожак той ватаги воров. Я их давно знал. Еле поймали их. Хи-трый!
— Добро сделал, Чуриня, что поймал.
— За ним глаз да глаз нужен. Ведь сбежит сквозь стены. Обернётся птицей — и улетит.
— А почему ж не сбежал дорогою?
— Потому что я знаю одну тайну. Не боюсь ведунов.
— Так?
Лицо Святослава начало наливаться розовостью. Ему уже начинало везти. Видно, Судьба расстилала перед ним большие и светлые дороги — потому и посылала новых необычных спутников. Вот теперь у него есть уже и своя дружина с этим Чуриней во главе.
— Слышишь, веди Малка со мной, к княгине пойдём,— подумав, сказал Святослав.
Княгиня Ольга сидела в своей светлице у стола и беседовала со старшим сыном — Глебом. Если он окончательно отказался от отцовского стола, то пусть займётся другими государственными делами, ведь у неё не на всё хватает рук. Вот в Киеве разрастается христианство, уже есть большая община христиан. Пожалуй, пора послать наставленных в Божьем слове людей в землю древлянскую, и в уличскую, и к северянам, и к тиверцам. Вера в единого Бога укрепит и доверие к единому властителю, что будет сидеть в Киеве. Где крепка вера народа — там будет крепка и держава. Кто знает, сумеет ли Святослав постичь этот опыт иных заморских стран. Потому и нужно сейчас начинать внедрять это в жизнь. Варяжские наставники Святослава этого тоже не понимают — они могут научить искусно держать меч, а не мудрости государственной. И это уже большая потеря для будущего властителя, которую не восполнишь. Святослав тянется к варяжской дружине, а государству нужна опора не на силу меча, а на силу слова, просвещения и мудрости. Глеб это понимает, он весьма смышлёный. Потому и должен взять на себя эту часть государственной работы — и помочь брату.
— Он моей помощи не требует,— печально ответил Глеб.— Слишком завладели им варяги.
Ольга быстро перебрала кисти своей чёрной хусты, которую редко когда снимала. В сердце её ударила кровь. Это ведь её винит Глеб, она же мать, виновата, что отдала Святослава Асмуду, потому что не хотела ссоры с Игорем. И не возразила ему! Но кто теперь поймёт, что если бы она тогда и возразила, Игорь всё равно бы отдал сына на воспитание варягу, потому что чёрное подозрение в измене витало над её невинной головой... Об этом теперь не скажешь Глебу. Как не скажешь и о том, сколько обидных, унизительных слов и обвинений она приняла на себя, когда отдала Глеба на воспитание Степку Книжнику, когда тот окрестил его. Сколько шёпота шипело за её спиной, сколько косых, лукавых усмешек и злых намёков... Тот Григорий, что теперь присмирел и раскачивает перед собой брюхом, когда тащится; тот Свенельд и его варяги... А киевские бояре? Они ни за что не хотели пускать новую веру в души людей... За то и убили когда-то князя Оскольда руками воеводы Олега. Ведь старые боги и их языческая вера помогали им быть властителями над людьми, и над их душами, и над их богатствами. Потому и следили за ней, чтобы в те храмы, что строили в Киеве подольские плотники, не пришёл новый Бог, опасный для них. Потому и изучали в оба её каждый шаг, радостно подхватывали все сплетни, да и сами плели хитрые и вероломные сети, в которые хотели поймать её, словно пташку в силки... Но разве всё это расскажешь сыну?
— Я пришёл к тебе от людей.— Глеб поднял на неё ясный и спокойный взгляд. Какой же он красив, свет мой. И какой по-старчески мудрый.— Киевляне просят тебя дать им русских священников. Григорий накликал греков, своих друзей, да болгар. А нужно, чтобы каждый русич слышал Божье слово своей родной речью, мама. Чтобы оно вошло в их души. Как завещал апостол Павел. Чужие слова не дают плода для размышления. Мой учитель отец Степко тоже напоминал об этом: "Дух мой молится, а ум остаётся без плода",— сказано.
— Поведай сие пресвитеру Григорию.
— Григорий!.. Он ничего не хочет делать. Боится, что русичи отнимут у него первенство. И власть, и богатство. Руси нужен свой главный священнослужитель — русич... Вот ты собираешься в Царьград — возьми с собой моих нескольких отроков. Попроси патриарха посвятить их. Русская церковь станет тогда сильнее, будет быстро расти. Христианство станет опорой твоей власти, как то было в болгарской земле при царе-крестителе Борисе-Михаиле.
— Знаю сие... Но ведь Григорий...
— Григорий хоть и болгарин, славянин, но ученик ромейский,— перебил её Глеб.— Накликал он много из чужих земель. Да чужакам главное не рост могущества Русской земли, а рост их богатств. И греки, и болгары, и варяги только за тем и гонятся... Властитель же должен заботиться о благе и богатстве всей державы. Тогда народ благословит его...
— Мудро говоришь, Глеб. Но Григорий говорит, что...
— Оставь того Григория! Он печётся о своём брюхе.
— Однако есть правда и в его словах: ромейская церковь даст нам своего митрополита-грека, чтобы нами через него управлять.
— Но пусть патриарх посвятит нам хоть нескольких русичей-священников. Без веры нет человека, мама. А без человека не будет и державы...
На пороге вдруг появился Святослав. Ольга испугалась — он почти никогда не переступал порога её светлицы. Какая-то беда?
— Тут привели пленников-древлян. С князем Малком. Поймали в лесах. Хотели, будто бы, поднять мятеж.
— Кто привёл? — удивилась княгиня.
— Чуриня с дружиной. Теперь он будет в моей дружине.
Сын боярыни Гордины? Уже здесь, у Святослава, очутился? Всё-таки влетела та ведьма на метле на высокую Княжью Гору!.. Но что с Малком? Она же ему позволила жить в Киеве. Сам пошёл в Любеч вроде... И снова речь идёт о мятеже...
— Куда его? — нетерпелился Святослав.
— В поруб! — сказала Ольга. Обманул её Маломир. Говорил о смерти, а думал о борьбе с нею.
— Не надо в поруб,— вспыхнул Глеб.— Я заберу его к себе, мама. Зачем нам плодить новых врагов. Добром нужно его смирить.
— Не добром, а мечом! — вскипел Святослав. Его большие светлые глаза сверкнули желтоватым блеском. Ну точно отец в минуты гнева. Какие разные её сыновья. Кто же из них идёт по стезе правды? Нелегко ей, княгине-матери, постичь ту истину. Должна же она смотреть на них не как обычная женщина, а как государь, что крепко держит кормило всей страны и заботится о её будущем. Скоро это кормило нужно будет отдавать в руки сыновьям. Так что должна взвешивать свои деяния и их слова с оглядкой на пользу Русской земли. Кто сказал, что это лёгкая ноша? Почему ей завидуют здоровые, тучные, пузатые мужи и их пустозвонные жёны? Разве они поняли всю тяжесть этого бремени, что запишется в летописи времени как слава её державы или как её хула...
Впрочем, некогда было раздумывать над тем, что скажут про неё потом — после неё. Ей некогда было думать об этом, нужно было всегда решать дела немедленно, сразу, в ту же минуту, как вот и теперь. Пока другие не решили в следующую минуту. И нужно было немедленно же найти такое решение, которое было бы наилучшим,— другого быть не могло.
Потому она сказала, вздохнув:
— Твоя правда, Глеб. Врагов лучше смирять добром и словом...— Только она знала, сколько страданий и раздумий стояло за теми её простыми словами. И ещё было за ними извинение, мольба к Глебу простить ей жестокость. Глеб склонил голову — он понимал мать умом. Не сердцем. Но он был истинным христианином и потому простил её...
Святослав крутанулся на месте и вылетел из светлицы — лишь хлопнули двери. Его раздражал тот слащавый братец Глеб, что нарядился в священническую рясу и шутовствовал вместе с теми бородатыми священниками, которые понаехали в Киев неизвестно откуда. Не мужское это дело. Всё-таки и вправду, не может Глеб быть властителем. Властитель — это тот, кто сильнее, ловчее, жестче... Пока матушка твёрдой рукой расправлялась со своими врагами, дотоле и боялись её. А ныне снова речи о доброте, смирении... Нет! Не государцы они. Асмуд правду говорил: властитель тот — кого боятся. И Свенельд так же говорит. Потому они и нажили здесь и земли, и власть. Он будет также всё иметь. Лишь бы вскочить ему в седло отцовского коня!.. Лишь бы загнуздать в его уздечку власть, волю и тугой ветер бесконечных дорог...
Асмуд скользнул взглядом по возбужденному лицу Святослава — и всё понял.
— Пойдём к витязю Свенельду, говорят, вернулся его сын с дружиной. Добрая дружина у Свенельдича!
Асмуд не хотел, чтобы Святослав приближал к себе Чуриню. Меньше русичей надо подпускать к князю — и будут они, варяги, всю жизнь править с ним, Святославом.
— Пусть Чуриня тоже идёт со мной,— твёрдо сказал Святослав.
— Чуриня — сын боярыни-злодейки, что отравила Степка,— напомнил Асмуд. Мол, берегись и ты, княжич!
Но Святослав имел твёрдый нрав:
— Чуриня пойдёт со мной тоже.
Старый варяг скрыл под веками тревожный взгляд.