Объездила её от Вышгорода до Стугны, от Стугны до Волхов-реки и Новгорода. Повелела всюду определить погосты для сбора дани. Повелела установить одно время её сбора. И установить размеры дани, уроков и оброков. И повсюду велела поставить знаки на ловищах, бортах и бобровых гонах, откуда княжий двор собирал для торговли меха, свепет, рыбу, лес. И тем она утишила землю. Спокойствие пришло и в Киев. Усмирились варяжские дружины, которых она купила землями и поселениями. По всем мятежным концам поставила своих верных наместников — к уличам пошёл воеводой Претич. Воеводе Щербилу отдала древлянскую землю, там нужна его крепкая рука и крутой нрав. В Киеве под её оком воеводствовал сын когда-то мятежного боярина Дудки — Братило...
Но знала, что людям этого мало. Что её всё равно не любили, называли жестокой и суровой. И что племя завистников увеличивалось...
Не любила откладывать важные дела надолго. Подумала про тот пергамент и решила сразу же упорядочить эту необходимость. Позвала Григория.
Он явился скоро, почтительно поклонился княгине в пояс и, не дожидаясь приглашения, присел на лавку. Видно, годы давно уже отнимали у него силы. В старости пресвитер совсем переменился. Седая до белизны голова и борода делали его смуглое лицо выразительнее и торжественнее, карие глаза под тёмными бровями светились ясно и спокойно. И всё лицо было каким-то будто подсвеченным изнутри и важным. Кто бы мог подумать, что за этим мудрым взглядом и спокойствием священника стояли могилы мудрейших и прекраснейших его современников, которых он свёл в могилу?
— Давно ждал, когда позовёшь,— прогремел его нестареющий голос.
Ольга удивилась, что он ждал её зова, а не пришёл сам к ней. Может, и он начал её немного бояться? Это было бы хорошо хоть теперь... Княгиня не хотела первой начинать разговор, пусть бы он первым изложил ей свои желания.
— Знаешь ли, что к тебе во двор прибыл боярин от уличанского воеводы?
— От Претича? Знаю. Только не знаю ещё, с чем прибыл.
— Хочет сватать князь уличей свою дочь за твоего Святослава.
— За Святослава? — удивилась, ибо как-то забыла, что младший её сын уже вступил в юношеский возраст и что приходит время и ему жену искать. Но... почему этот князь, который ходит под её рукой, решается свататься?
— Позор для Киева! Позор...— гудел Григорий. Разве для Святослава не найдётся жена в какой-нибудь сторонней земле?
На скулах у княгини разлилась желтоватая бледность, потом заалели розовые пятна. Как смеют подвластные князьки оскорблять её светлый дом? Её род? Её державу?
Ольга быстро-быстро перебирала тонкими белыми пальцами кисти платка, тканого золотистыми узорами. Верно, дар ещё князя-мужа, который он привёз от греков. Ведь ныне они ничего больше не дают Русской земле — ни паволок, ни золота. Мир и ряд князя Игоря ромеи, видно, выбросили в море после смерти киевского владыки. А её, княгиню, разумеется, не считают опасной для империи.
— Что посоветуешь сделать? — будто проснулась от раздумий.
— Отослать дерзкого назад. И снарядить сольбу в Болгарию, а лучше в Угрию... Для Святослава надо брать невесту из другой державы. И будет тогда у него вечный помощник и союзник...
— Давай подумаем, отче, вместе. А может, попробуем попросить невесту для Киева из Царьграда? И дань свою возьмём, и жену для Святослава добудем. И мир на долгие годы.
Теперь удивился уже Григорий. Замахнулась княгиня! Но разве ромеи добром захотят отдавать своё золото, когда ныне Русь не размахивает мечом над их головами? А невест кесари никому не дают. Чтобы соседние державы не вмешивались в частые внутренние войны империи. Новый император — Константин Багрянородный — даже книгу такую написал о церемониях при дворе. И требовал от своего сына, Романа, чтобы и он, как и Константин, не позволял браков с варварскими владыками, не даровал им императорских одежд, венцов и жезлов... Такое родство нанесёт империи большие убытки, ослабит власть её кесаря.
— Не дают они никому своих невест, княгиня.
— Кто ныне сидит в Царьграде?
— Константин Багрянородный. Весьма мудрый и лукавый.
— Это сын Романа Лакапина?
— Нет, Лакапин правил против закона, вместо малолетнего этого Константина, который есть сын императора Льва и императрицы Зои. Лакапин когда-то насильно заточил Зою в монастырь, когда умер Лев, и правил как император. А потом его собственные сыновья сослали в обитель. И правили как цари. Их же сверг Константин, когда вырос, с помощью своих родственников. Это очень твёрдый кесарь... Не даст он Руси ни дани, ни невесты. Считает Русь варварской страной, потому что она не крестилась...
— Данью обязан платить по ряду и миру с Русью! — строго сказала княгиня.— А вера христианская разве не растёт в Киеве? Говорят, что при Оскольде был здесь митрополит... Князь Глеб уже и книги переписывает в своей школе для книгосборни. И пергамент пишет. Должен бы и ты, отче, этим заняться да митрополию добыть.
Княгиня говорит ему о той работе... Не те уже годы у него — нет сил для писания. То многотрудный труд — писание... Пусть уже князь Глеб. Он моложе. А насчёт митрополии...
— Княгиня, должна узнать, что цареградский владыка охотно примет христиан Русской земли под свою руку, но митрополитом меня не поставит. И даже князя Глеба не поставит. Я когда-то тоже надеялся на это...
— Почему? Был же тут якобы когда-то...
— Может, и был, да свой — грек. И снова пришлют сюда своего — грека. Как в болгарской земле и в иных землях это делают цареградские владыки. Всюду посылают только своих верных людей — другим не доверяют. Чтобы не скрывали богатств и больше дани давали цареградским церквам. Чтобы знать, какие коварные замыслы у здешних владык есть против Царьграда. Свой может скрыть это, грек — никогда. Ведь это угрожало бы и его власти здесь... Не надо спешить нам с митрополией — теперь я так думаю.
Мудро рассудил пресвитер Григорий. Действительно, он имел всё, что хотел ныне: и соборную Ильинскую церковь, и богатые приношения прихожан, и свою уже многочисленную паству, и своих подручных священников и дьяков — из русичей, или из болгар, или из греков. Все они слушали его и подчинялись ему...
Текут годы, меняются времена, глубже смотрят глаза, шире простирается мысль...
— А пергамент я буду писать, когда повелишь. Хочешь — начну новый, хочешь — пусть князь Глеб отдаст мне старый, я продолжу.
— Хорошо, отче. Я повелеваю так — продолжать старый пергамент. Чтобы ничего не пропало, что уже было записано.— Она поднялась на ноги, за нею тяжело поднялся и пресвитер. Всё же княгиня умеет повелевать — вот и он стал её покорным слугой. Хотя раньше, когда ещё был жив князь!.. О!.. То были другие времена. Теперь их нет. Настали новые... И пришли новые заботы и нужды.
— А ты говоришь правдиво, княгиня, за русскую дань. Ромеи так же обязаны её платить Киеву.
— Вот уже скоро Днепр войдёт в берега. Будем готовить в Царьград великую сольбу, отче. Думаешь, сколько людей надо взять?
— Покойный князь Игорь посылал пять десятков и одного.
— Тогда возьмём... сто человек. Как думаешь, это будет хорошо?
— Думаю, что хорошо. Большая сольба — больше величия... Но кто возглавит это посольство?
— Я пойду сама с послами... Как владычица Русской земли.
— Бери и меня. Великие владыки не ездят без своих духовников.
— Да будет...
И настали для княгини горячие дни и ночи. С утра до вечера призывала к себе то бояр, то купцов, то сторонних гостей. Отбирала для сольбы людей смышлёных и сведущих. Воеводам приказала прислать со своих земель лучшие ладьи и самое белое полотно для парусов. А ещё посылала во все концы земли тиунов, биричей, емцов, отроков, мечников, чтобы по селам и погостам отобрали лучшие меха и шкуры, тонкие полотна и душистые мёды, серебряные фибулы, колты, начельники русских мастеров-ювелиров. Русская княгиня знает, что богатые дары всегда открывают двери и самые крепкие ворота, приносят почтение и самые тайные вести.
Русичи и болгары и все другие владыки научились у тех же ромеев давать мзду, быть корыстными и жадными без меры. В том же мировом граде, что стал пристанищем блудников, мздоимцев и убийц, научились, что за дары можно всё и всех купить, ибо там народ больше поклонялся не своему великому Богу и его святым апостолам, а кошелю, туго набитому золотом и серебром. Что поделаешь — идёшь в логово воровского племени, должен уподобляться ему и ещё думать, как себя уберечь в случае беды...
Княгиня заботилась о дарах. А её конюхи на княжеских конюшнях подкармливали овсом коней. По обычаю берегом Днепра следом за ладьями пойдут русские конники. Приднепровские степи неспокойные и коварные — то и дело возникают в них какие-то кочевые орды — то печенегов, то угров, то булгар.
Конюшни были недалеко от палат. Пошла княгиня посмотреть, как кормят коней, добрый ли приплод дают этой весной кобылы. В таких случаях ходила без свиты и без служанок.
Почти дошла уже до крайней конюшни, как увидела... А может, то ей показалось, что это Добрыня стоит, а возле него Малко, любецкий затворник, и какие-то люди. Малко Любечанин здесь? Она уже и забыла про него! Была уверена, что его уже нет на свете — будто растаял где-то в том Любече.
А кто же те люди? Как они попали во двор её? Хотела повернуть назад, чтобы разыскать стольника, пусть-ка узнает, что здесь происходит. Но её уже заметили. Почтительно расступились, ждали приближения. Пошла прямо к ним. Чувство опасности где-то затаилось под хребтом и ступало рядом с ней — след в след... Малко, значит, сбежал. И те люди — древляне. Она тогда уже насмотрелась на них в Искоростене... Те самые свитки и войлочные шапки. Каждый из них держал в руках копьё или обух. Один самый высокий, самый крепкий муж на плече держал факел... Может, это они и освободили Малка? Чего же теперь они хотят?
Она остановилась перед этой группой странных людей и гневно взглянула на Маломира, потом — на Добрыню. Ждала объяснений.
— Это мой отец,— первым заговорил Добрыня и поклонился княгине. Как и подобало челяднику.
— Вижу,— сурово произнесла Ольга и начала пристально рассматривать сутулую фигуру Малка. Это тот самый, который мог когда-то стать её мужем!.. Старец, нищий, убийца... вор!..
Малко выдержал этот взгляд, но не поклонился. Не забыл, значит, что он князь по роду. Но что осталось от того его княжения? Вместо княжеских одежд — какие-то лохмотья.