Все они чужаки. А Малко наш будто бы...
— Все властители одинаковы. Только одни глупее, другие — умнее.
— Как ни крути, а лучше жить с умным.
— Кто знает: может, люди правду говорят — за добро добром и воздаётся. За зло — злом... Твёрдая рука у нашей княгини.
— Злодеяниями устлана дорога властителей. А платить нам или нашим детям. Пойду-ка лучше домой.
— Это правда: за наши грехи воздаётся нашим же детям.
Кияне так порассуждали да и стали расходиться. Жестокость мало радует простолюдинов, даже если она есть справедливая месть. Люди издавна уверены: за каждый неправедный поступок придётся платить, если не самому обидчику, то его детям.
Княгиня всё ещё смотрела на огонь, который пожирал стены мыльни. Все были уверены, что она мстит за смерть своего князя-мужа. Только сама она не знала, кому мстила и за что.
Князь Игорь был для неё мужем, а для людей — свирепым волком, чужаком, неприкаянным, что всегда покушался на чужое добро, не заботясь о своём. Ей он тоже не принёс ни счастья, ни судьбы. Разве что научил страдать и бороться за собственное утверждение. Потому и закаляла своё сердце, прятала от людей слёзы и обманчивые надежды. Научилась мужской натуре — идти навстречу жестокой толпе, становиться в поединок с коварством. Так зачем же она столь жестоко мстит за убитого Игоря? В яму бросили одних, теперь в огне умирают другие. Вот какой смрад и жар рассеивается над толпой. Может, боялась быть ославленной как неверная жена, может, кто вспомнит ей Степка Книжника или воеводу Щербила? После такой жестокой мести — кто осмелится бросить в неё этот зловещий камень? Никто, даже Григорий...
Прошлое мелькало перед её глазами мгновенно. Всё же немало научила её жизнь с князем, а прежде всего — терпению. Иное чувство, иная сила теперь входила в её душу — чувство высоты власти. О, да! Эта жестокость и возносила её теперь над всеми. Начиналось её новое бытие — владычицы великой Русской страны. Пока подрастёт и возмужает Святослав. Так должны теперь все знать, что она настоящая властительница. Что рука её твёрдая и несокрушимая. Кто осмелится теперь подняться против неё?
Только ведь как недобро — эта её власть рождается в крови, в великом грехе, в жестокой мстительности. Но какая власть рождается в добре? Лишь в сказках добрые и ласковые вершители решают людские судьбы. В жизни всё бывает наоборот...
Это она поняла тогда, когда впервые её именем кияне расправились с первой древлянской сольбой. Тогда внезапно притихли все киевские бояре и даже варяжская дружина. Теперь ещё больше забьются в щели.
Княгиня впервые почувствовала силу жестокости и страха. Нет, Бог свидетель, она никогда не хотела вставать на этот путь. Так вышло. Значит, так надо, так определено Судьбой. Вот что такое власть! Вот почему люди веками борются за неё — она приносит покорность, поклонение, уважение, и лесть, и... любовь! Какой сладкий хмель власти!.. Вот почему люди устилают трупами дорогу к ней. Власть делает человека недосягаемым, а все его грехи простительными. Все!..
И человек кажется себе тогда всемогущим, добрым, мудрым и... вечным... Не замечает, когда в нём вырастает гордыня... Как дурманит и окрыляет это чувство... Как поднимает над гнётом этот яд!..
А куда занесёт её крылатая сила власти? Княгиня об этом не хотела думать. Как и все властители на свете. Раньше знала, что воздаяние всегда найдёт тебя, ибо сказано: единственная мера человека — чем заплатишь за содеянное тобой, тем тебе и будет воздано. Но теперь эта мудрость отдалилась от неё. Появилась для неё иная правда — правда великой властительницы, русской княгини. Это совсем не то, что правда обиженной или забытой князем жены или матери, которая борется за жизнь своих детей. Теперь по-иному выглядел для неё мир, и люди оценивались другой мерой.
Она в душе ныне прощала всем своим гонителям и обидчикам, подслушивающим и лгущим, ибо сама нуждалась в их умении против своих — больших! — врагов. Прощала давние обиды Григорию, что теперь рвался всеми силами добыть митрополичью корону для себя и для Киева. Теперь знала: та митрополия поднимет и её державу, и её саму. Прощала и боярину Дудку, и боярыне Гордыне — они должны ныне служить ей, давать советы и, когда нужно, помогать избавляться от коварных людей. Прощала и равнодушие к ней воеводе Щербилу, и заносчивость варягов — ведь их меч, их твёрдая рука должна охранять её престол, её княжение.
По-другому смотрела на Святослава. Именно он должен из её рук принять и государственное кормило, и славу и бесславие Русской земли. Радовалась теперь, что сын имел твёрдую руку и несокрушимое сердце.
Ольга смотрела невидящим взглядом на костёр, что уже охватил сухую гонту мыльни. Уже те послы-возносцы никогда не выйдут из дверей догорающего строения. Огромный костёр рвался в небо, гудел и стонал; балки рушились и падали с треском вниз — облака искр взрывались в небо и слепили глаза. Щербиловы и Претичевы мечники подсовывали в огонь брёвна, что выкатывались из костра, громко и весело переговаривались, словно делали обычную приятную работу. Словно и не было под теми горящими балками и брёвнами людей, что бесследно исчезли. Рядом с воеводой вертелся и Святослав и тоже помогал в той нехитрой работе дружинникам, подсовывал в огонь обгорелые жерди. Делал он это сосредоточенно, ловко и споро.
И вдруг княгиня увидела, что к пылающей мыльне пробивается Глеб со своими учениками. Он что-то кричал, рукой указывал на огонь, отталкивал людей, что столпились вокруг пожара и радостно смотрели на него. Глеб что-то кричал во все стороны, дёргал людей за плечи — несколько горящих балок упало, но ещё можно было вскочить в мыльню, ведь там горели люди...
Никто его не слушал. Тогда он сам проскочил первую линию огня, где пылали стены, за ним вслед пробежали ещё двое отроков из его школы... Они остановились — дым забивал дыхание и резко бил по глазам. Они завертелись на месте, уже не видя никакого выхода — ни вскочить в мыльню не могли, ни вернуться назад, ибо ничего не видели.
Глеб хотел спасать тех послов!.. Люди забегали вокруг мыльни, дёргали за руки мечников и воеводу Щербила. Но те не двинулись с места. Княгиня закричала. Отчаянно, высоко, по-женски болезненно... Ей показалось, что Глеб уже горит, что никогда он не вынырнет из того смрада и жара, что пламя уже слизало с него одежду, что она будто слышит, как трещат у него волосы... В тот миг с треском рухнули обугленные горящие балки — и снопы искр разлетелись во все стороны. Одновременно с этой трескотнёй из огненного ада вынырнул Глеб — он тащил какого-то боярина, на котором дымился кафтан. Двух его отроков не было видно, и люди снова подняли вопль. Наконец один из них тяжело выполз, таща за руку ещё какого-то из недогоревших древлянских бояр. Второй отрок не появился. Тогда в огонь бросился Щербило с мечниками, которые раскидывали вокруг него горящее жердьё. Он нашёл того ученика, что уже был без сознания и на котором уже горела рубаха. Парня вытащили на воздух, сбили пламя покрывалом и облили водой... Он открыл глаза.
Ольга смотрела на всё это ужасными глазами. Жгло в зрачках, жгло в сердце... Глеб! Сын!.. он был милосердным и к врагам. Такой когда-то была и она... Пока не стала владычицей... Но ныне она не может быть такой. Как жаль!.. Ныне она должна быть похожей на своего младшего сына — на Святослава. Его детское сердце уже не имело ни жалости, ни милосердия...
— Княгиня... княгиня... Тебя зовёт воевода! — дёргала
её полу горничная.
Воевода зовёт её? Но ведь... он сам должен приходить на зов князей, а не звать их! Какая-то новая горячая волна гордыни ударила ей в виски. Она сердцем ответила:
— Воеводу я жду здесь. Я хочу услышать его слова.—
Горничная метнулась к группе мечников, что всё ещё крути
лись вокруг догорающей мыльни.
Щербило нехотя подошёл к княгине и не поклонился.
— Я тебя слушаю, воевода. Ты хотел мне сказать слово.
— Хотел,— воевода горделиво откинул голову назад. Взглянул исподлобья на княгиню и... осёкся! Всё же перед ним теперь величественно стояла русская княгиня, ожидавшая его речи. Это была уже не Ольга, не жена русского князя, это была уже владычица великой Русской страны, и он, воевода, служил ей. И должен был об этом помнить...
С его горделивой фигуры постепенно испарялось его холопское тщеславие. Ведь только холопы от рождения, достигшие вершины государственного чина, любят показывать своё превосходство перед теми, кому служат или служили когда-то, если почувствовали, что их властители нуждаются в их помощи и расположении. Однако Ольга уже не слишком нуждалась в его поддержке. Она теперь могла заменить его кем угодно, даже тем услужливым и остроумным простаком Претичем. Теперь она стала повелительницей и милостиво слушала совет своего мудрого воеводы.
— Хотел сказать... Надо скорее с ратью идти к Иско-
ростеню. Пока Малко не узнал и не собрался с силой.
Надо забрать Малка и его семью в Киев. А землю
древлянскую прижать к киевскому столу...
Ольга с доброжелательным удивлением взглянула на Щербила.
— Верно говоришь, воевода. Собирай тогда рать... И веди
на Искоростень. Я пойду с тобой... На могилу князя-мужа
гляну...
Воевода поклонился. Он был доволен. Княгиня также удовлетворённо подумала, что как хорошо, когда твои подданные понимают тебя с одного взгляда. И понимают своё место при владычице. "Вот мы и квиты, возносный воевода..." Что ж, пусть будет так. Если кто хочет оставаться при ней, должны быть полезными и искренними её советниками. Это единственный выбор для них, ведь теперь они не хотят опуститься туда, вниз, откуда когда-то поднялись в люди.
Ольга свела брови и уже видела что-то далёкое, что-то великое и важное, что лежало на её дороге. Сказала то ли воеводе, то ли себе:
— А ещё надо упорядочить нашу страну. Как другие
державы то имеют. Должна быть одна мера дани... И одна
мера уроков, оброков и продаж. А ещё одно время и одно место
сбора. Оттого наша страна получит спокойствие и мощь.
Воевода только глазами моргнул. В самом деле, он видел такое и в Болгарии, и в цареградской земле. Единая мера и единое время полюдья и дани даст порядок во всей земле полян, и у дреговичей, и у смолян, и в древлянской стране. Княгиня разумно решила. Почему же он сам не догадался об этом и не подсказал ей? Теперь бы стал рядом с ней — и вместе бы управляли державой. Как высоко вознёсся бы Киев!
Но, похоже, он прозевал своё время. Когда княгиня хотела приблизить его к себе, он горделиво отошёл от неё, ему было приятно показать ей, что он хоть и простолюдин, но своей любви не отдаст ей за власть.