Теперь же — теперь он должен только служить ей по своему чину или не служить и уйти прочь... И как жаль! Ведь именно теперь был тот час, когда он мог бы стать настоящим кормчим Русской земли рядом с княгиней!.. О, гордость души, куда ты завела умного и отважного воеводу?! Теперь он видит, как она мстительно отдаляла его от себя. Как яд власти наполнял её... Что ж, он это заслужил сам...
От этих дум его плечи опустились, погас возносный блеск в глазах. Теперь власть будто уплывала из его рук, а княгиня отдалялась, поднималась над ним всё выше и становилась совсем недосягаемой...
Неужели его прельщение теперь не действует на княгиню?
Неужели его власть над ней окончилась?..
Распятая душа
Каждый знал, где жил бывший древлянский князь, а ныне раб, пленник княгини Ольги — Малко. Жил он в остроге Любеча. Жил за высокими валами и за частоколами, на высокой крутой горе, жил за семью замками и охранялся семью стражниками.
Добрая княгиня Ольга пожалела своего пленника: землю его прижала к киевскому столу, сына Добрыню забрала на свою конюшню, на Княжью Гору, дочь Малушу поселила в своих покоях. Ему же, князю древлянскому, подарила жизнь, хотя и без чести, вот в этом остроге, что на Любечской горе. Жил Малко в пустом тереме вместе с мышами и крысами, которые свободно и безбоязненно метались по мостинам в пустых коморках. А теперь будто все их стаи поселились вокруг комнаты, где он спал и ел, — выбирали крошки хлеба или иной еды, что оставалась в мисках. Ветер свистел и выл сквозь огромные щели окон и дверей, которые нигде плотно не закрывались. Здесь Малко Любечанин жил себе или лишь дышал — того никто не ведал. И никто не завидовал его пленной доле. И никто в глаза его не видел, ибо стерегли его как следует.
Потому, когда в Любече появилась боярыня Гордина и начала своей тройкой объезжать вокруг Любечской горы и острога, она долго думала, как встретиться ей с Малком-затворником. И придумала. Сначала послала своего конюха в острог с бочкой хмельного мёда. Будто пожалела его стражникам, забытым всем светом, сама княгиня Ольга.
На следующий день снова послали туда своего конюха с мёдом будто бы от княгини. Пока тот конюх не договорился со стражниками, чтобы какая-то родственница Малка Любечанина встретилась с ним.
Стражи-острожники были людьми добрыми и доверчивыми. Почему бы и не проведать одинокого затворника? Малко был человеком смирным, с ними не ссорился, на волю не просился, целыми днями бродил по двору и коморам. О чём-то думал, думал... и седел. Было отчего ему седеть. С такой вот вершины высоты и побед он свалился в эту любечскую пропасть. Лишь теперь князь Маломир увидел, что никаких побед у него и не было, что в те вольные его времена не хватало у него ни силы в разуме, ни чувства в сердце, чтобы признать, что он самый обыкновенный трус, какой и среди простолюдинов редко встречается, что замахнулся овладеть великой Киевской страной через княгиню Ольгу, которой изранил сердце убийством её мужа; что действовал примитивными хитростями и пользовался чужими руками, а не собственным трудом, собственной волей, собственным мечом. И вот так жаждал возвыситься даром! Да вот! За всё своё предательство получил бесчестный плен.
Лучше бы ему погибнуть в бою, как богатырю, как отважному воину, и тогда народ пел бы о нём песни, лирники разносили бы по всей земле свои думы, и был бы он славен в веках. И дух его витал бы над его землёй и звал бы людей к мести. А так что? Был себе хиленький, хитренький князёк Малко да и сгинул. Не осталось даже славной его могилы, как есть могила князя Аскольда, не осталось никакой славы. Одна бесслава...
Согнулась от тех раздумий в нём его гордость. Всё человеческое в нём было унижено. Страх охватил его душу, ибо теперь он видел свою слепоту, и немощь, и свой великий человеческий и государственный грех. Горе грешнику, который поздно прозревает. Лучше бы и не прозревал! Ибо как может теперь земля носить на себе властителя, если он истинно раб духом. Когда земля не может принять от него его покаяния... Потому он, этот прозревший грешник, обречён ещё в этой жизни сгорать на адском огне своего покаяния, которое уже никому не было нужно. Потому он пожирал сам себя в этой одинокой пустыне немоты и холода.
Седел Малко Любечанин и немел. Душа его становилась также немой и холодной. Ждал, пока она тихо оторвётся от этой жизни и куда-то унесётся на иные небеса, где его, может, поймут и простят... Сжигал своё совесть на костре собственного прозрения. И рана души его была как море... Кто исцелит её?
И вот сказали ему: хочет увидеть его какая-то жена. Родственница будто бы. Встретил эту весть равнодушно; когда увидел боярыню Гордину, не узнал сперва. Потом в равнодушных глазах мелькнуло воспоминание: наверное, это та самая боярыня, что хотела посватать для своего сына Чурини его дочь Малушу! Чего же теперь хочет? Неужели снова желает свататься? Наверное, знает, что Малуша раба, что забрала её киевская княгиня как пленницу и по милости к ребёнку держит в своих палатах...
Поднял на гостью тяжёлый взгляд. Что же тебя сюда пригнало, боярыня? Как ты добралась через любечские чащи — может, снова на метле? Так рассказывали ему некогда искоростенцы. Тогда все в один голос говорили: беду предвещала эта боярыня-ведьма. А что сейчас предвещает?
Гордина тем временем улыбалась ему своими большими карими глазами, мелкие морщинки сеткой покрывали её лицо. Губы лепили умасливые слова. Какой терем имеет теперь князь Маломир, каких добрых стражей и как трудно было ей до него добраться... А чего хочет боярыня — то дело тайное. Она оглянулась вокруг, не подслушивает ли кто её слов. И говорила, говорила без конца.
Малко будто пробуждался от сна. В его окаменевший мозг вливались воспоминания. Он князь киевский?.. А так, ещё матушка когда-то так говорила. И про могилку отца Аскольда, что над Днепром, слышал... и про княгиню Ольгу.
Гордина зовёт его бежать отсюда в Киев, поднять киян против княгини, и её воевод, и её варягов, и бояр трусливых. Освободить из плена его детей. Малко встрепенулся. Дети! Его дети страдают из-за него!..
— А где же они, может, знаешь? — голос у него был тяжёлый, словно перепалённый.
— Добрыня на конюшне, за лошадьми ходит. Малуша — в палатах княгини. Служит ей как челядница.— И уж забыла доброжелательная боярыня, что недавно сватала ту девочку, что ныне челядница, за своего сына Чуриню. Теперь ни слова об этом. Что-то кольнуло его словно иглами возле сердца... Такую рабскую долю уготовил своей дочери он сам... Если бы погиб с честью, над судьбой его детей расправила бы крылья слава, и не были бы они рабами!.. Народ его древлянский, верно, весь бы поднялся и встал на защиту чести его детей...
А так княжна древлянская, как последняя служанка, как рабыня, служит киевской княгине. Есть ли на свете большее унижение, чем услышать о позоре своих детей, который из-за тебя пал на них?!
— Беги отсюда, Малко. Если будет на то твоя воля, скажу киевским боярам. Они поднимут киян против княгини. А ты придёшь в свою вотчину по закону и обычаю. Киевская земля тебя примет.
Теперь боярыня стояла за закон и обычай. А когда Олег-чужак убил его отца и силой забрал его стол и страну, какому закону и обычаю служила ты тогда, боярыня Гордина?
О, как вьются и извиваются её умасливые слова. Что же она выгадывает для себя? Хитрейшая ведьма. А о своём сватовстве ни слова.
Чего же тогда так заботится о нём? Что получит от этого?.. Наконец не выдержал:
— А тебе что от того, кто будет сидеть на киевском столе?
Боярыня засуетилась, завертелась. Какой же чудак!
Что ей от того? Разве она ради своей выгоды?
— Я же за тебя, князь, за твою правду хочу заступиться.
— За мою правду?
— А так! — заулыбалась ему.— За тобой пойдёт вся древлянская земля, и киевский люд, и бояре.
— Все бояре пойдут?
— Может, не все. Но многие.
— Ага, ты хочешь сдвинуть княгиню Ольгу.
— Хочу, князь! — вспыхнули искорками её прекрасные карие глаза. На скулах засиял лёгкий румянец, который разгладил ей морщины.— Чужачка она. Пришлая. У нас есть свои князья.
— Но ведь чужаком первым был тот злодей Олег.— У Малка уже лопнуло терпение от её коварной лести. Какая-то змея сидела в той боярыне — извивалась, корчилась, целила в кого-то какой-то отравой. В кого же? — Олег был убийцей моего отца, законного киевича. Чего же сейчас передо мной кривляешься? Ты была тому убийце кто? Кто?..
Боярыня не ожидала такой жёсткой и откровенной речи. Вместо того чтобы он ухватился за её помощь и вырвался на волю, вместо того чтобы порадоваться ей, порадоваться, что и кияне, и киевские бояре его поддержат, если он сейчас пойдёт на Киев, где сидит беззащитная вдовица-княгиня, да ещё и чужачка, он укоряет боярыню прошлым!!!
— Разве не всё равно, Малко! — заметил, что она уже и не называет его князем, а так, как простого простолюдина, Малком.
— Лживые слова говоришь, боярыня. Лесть твоя поймала тебя. Иди прочь от меня.— И первым повернулся и пошёл в свою тёмную каморку.
Одинокие его размышления научили видеть людей как-то из глубины, изнутри. Чувствовал, что им хотят торговать, использовать для себя. Кто они, стоящие за спиной Гордины? Конечно, не властный Киев и не его люди. Наверное, те, что всегда сидят тихо по щелям, словно тараканы, и выползают, лишь темень опустится на землю, чтобы кого-то укусить, что-то урвать, что-то захватить. Сквозь мусор льстивых, ласковых и сочувственных слов Малко научился видеть чужую мстительность, жадность, озлобленность, сразу чувствовал ложь и затаённую ненависть. В человеке сразу же умел различить алчного воина или лживого холуя, который притворялся добрым и услужливым. О, сколько тех лиц прошло вновь в его размышлениях за эти любечские годы!.. И князей, и купцов, и челяди, и мечников, и стражников — всех, кого видел, кого слушал, кого встречал в своей жизни.
Он будто заново прожил свою жизнь и ныне увидел глубже, больше в тех людях и доброго и злого. Потому что сам стал иным — новым. А каким? Не знал того. Только не было уже в его душе ни крупицы сожаления за свой высокий княжеский чин, была лишь боль за грехи, за позор своих детей и своей земли.
Уже добрый десяток лет живёт Малко в этом остроге. Начал понемногу забывать и лица своих детей. Сейчас услышал о них — они живы. Радовался тому.