Седой, худенький старичок, и только. В глубоких глазах под седыми бровями затаился страх или мольба о милосердии...
— Зачем пришёл, не спросив? — княгиня сердито смотрела на Малка, но постепенно жалость к этому старику размягчала её сердце.
Малко развёл руками, не находя слов для оправдания. Добрыня шагнул к ней:
— Отец наш знает, что княгиня добра и не отказала бы ему увидеть детей!..— лукавец, хитрец этот Добрыня. Красивый собой юноша, говорят, очень похожий на своего молодого отца. Выше, правда, его, светловолосый, густые русые усы, такие же густые, кольцами вьющиеся волосы до плеч, небольшая бородка. Чем-то напоминает её Глеба. Да и ровесники они, кажется... Но что скажешь ему на такую откровенную лесть, да ещё при людях? Не отрицать же, что ни за что не отпустила бы этого злодея, если бы он попросил у неё... Впрочем, этот высохший до костей старик, кажется, уже клонится от ветра...
— Где стража любецкая? — оглянув древлян, спросила она у беглеца. Ясно, что сам он не мог оттуда выбраться. Наверное, вот эти воинственные мужи и привели его в Киев.
— Стража? — Малко растерялся, затоптался на месте. И тогда пришёл ему на помощь тот муж, что держал на плече факел:
— Мы тех чатара повязали и покидали в кладовую. А нашего князя забрали с собой.
— Зачем он вам? — Ольга удивилась искренности этого разбойника.
— Хотим, чтобы шёл княжить в свою землю. Народ наш древлянский желает, чтобы вернулся наш князь.
— Княгиня, не верь его словам. Я не вернусь в Искоростень,— устало отозвался Маломир.
Княгиня Ольга не ожидала такой отрешённости в голосе Мала. На миг снова стало ей жаль этого старого костлявого старца, у которого даже из-под серяка выпирали острые плечи. В убогом теле бывшего князя древлянского, видно, дотлевала его замученная, распятая душа.
— Княгиня, это правда! — вдруг Добрыня пал перед ней на колени.— Добрая княгиня! Позволь ему жить здесь, со мной, на конюшне!.. Боги тебе воздадут за твою щедрость. И мы с Малушей тоже век за тебя будем молиться... Верно тебе будем служить...
— Не надо просить, сынок.— Маломир положил сыну на плечо свою костлявую руку.— Я вернусь в Любеч. Там и будет моя могила... Ещё бы только увидеть ныне Малушу, доченьку... О боги!..
— Княгиня,— снова заговорил высокий древлянин с факелом, а был это никто иной, как Могута.— Княгиня... Позволь нашему князю умереть в своей земле.
— Ведь великий подвиг — его страдания, княгиня,— присоединился и Добрыня.— Поверь в его слово. И твои годы не закончатся на этой земле...
О, да, она знала это — великое благо умереть человеку в своей земле. Они просят, конечно, не ради корысти, а из человеческой жалости. В её душе что-то перевернулось. Могли бы и её сыновья так молить за неё, если бы ей пришлось быть в такой беде? Разве что Глеб... Тот мог бы... А Святослав? Вряд ли... Твёрдая у него душа, черствая, как у того варяга Асмуда, что его воспитал.
Но княгиня Ольга знала и другое: блаженны будут изгнанные за правду. И честь, и любовь потом сойдут к ним с небес и разольются среди народа; и сделает святым его имя, которое будет звать одно поколение за другим на борьбу за свою волю и землю. Нет, не позволит она Маломиру, древлянскому князю, лечь в родную землю... Не даст ему восстановить своё имя и прежнюю славу в своём народе! Ибо тогда тот народ вечно его будет помнить и нести это имя как знамя через века.
Нет, Маломир древлянский должен умереть безвестным. Забытым... И никто не должен знать даже его могилы. О, эти священные могилы! Киеву достаточно Оскольдовой могилы...
Никакие разрушения не выжигают из памяти и душ киевлян её места!
С Малком же она этого не допустит...
Впрочем, она милостива к нему. Подарит ему позволение дожить свой недолгий век здесь, в Киеве, под её неусыпным оком, возле детей.
— Я верю тебе, Малко. Оставайся здесь, если хочешь!..
Она быстро повернулась и твёрдой походкой направилась к своим палатам. Можно подарить милость давнему врагу, когда он уже не страшен. И скажут когда-нибудь потомки: была светла сердцем великая киевская княгиня Ольга. И мудра своими деяниями. Они не ошибутся — то будет правда. Ведь княгиня всё делала по велению величия своей державы и своего времени...
* * *
Старость придавила воинственного витязя Свенельда тяжестью тела и болями в костях. Больше сидел в своём тереме в Киеве да потягивал мёды. Но зорким глазом, словно старый ворон, следил за людьми на Княжьей Горе и за княгиней. Подсказывал сыну Мстише, что и к чему. Свенельдич за эти годы возмужал, стал важным и воинственным боярином. Хозяйничал в своих сёлах в древлянской земле, собирал полюдье и в Киевской земле, все те богатства свозил в Киев. А тут его тиуны уже знали, что дальше делать, каким купцам и по сколько отдавать.
Не только Свенельд оброс землями. И Асмуд, и Карло, и многие другие варяги-пришельцы обзавелись теремами, торжищами, купцами, ладьями, волочайниками, гребцами. Однако знали, что они тут люди чужие и что русичи могут им показать дорогу из Киева если что. Поэтому крепко держали мечи в руках, держались вместе. А с недавнего времени варяги обрели себе и своего князя — Святослава, ученика и воспитанника Асмуда. Потому стали смелее поглядывать вокруг, презрительно смеяться над тугодумами-боярами и перестали тревожиться о своём будущем.
Асмуд своё дело знал хорошо. Как учитель и дядька младшего княжича, он сделал всё, чтобы Святослав умел крепко держать меч в руках, ловко им рубить — от всего плеча и с хитростью выворачивать его так, чтобы враг не мог уклониться от удара.
Как только Святослав вошёл в юношеский возраст, Асмуд и вся варяжская дружина плотнее окружили его почётом и поклонением. Впрочем, княжич на то будто не обращал внимания. Желал больше быть похожим на тех отважных, суровых и неприхотливых воинов, которых издавна почитали варяги, среди которых он возмужал. О тех воинах-героях ему много рассказывал Асмуд, пересказывая бесконечно длинные саги о морских походах, о бесстрашии викингов, которые не боялись ни морских глубин, ни скал. И летали своими крутошеими ладьями, словно чайки. Налетали внезапно на богатые чужие земли, забирали большие добычи и лучших невест — даже царских дочерей. И оседали там жить.
Слушал юноша о тех подвигах — и закипала в его жилах кровь. Когда бы скорее возмужать, когда бы уже взять в руки узду отцовского коня, которого долгие годы всё ещё держат на конюшне для него — наследника киевского стола.
И вот этот час не замедлил прийти. Асмуд сказал, что мать-княгиня готовит великую сольбу в Царьград, чтобы там попросить для него невесту. Княжич удивился. Почему за невестой должна идти сольба? Почему не его дружина должна налететь на тот царский град и всё золото-серебро забрать и взять также и невесту?
— Так для Глеба привели сюда жену из Угрии. А для меня никого не надо приводить! Мы пойдём в Царьград с дружиной, постучим мечами в ворота и заберём невесту. Разве не так?
— Не так,— возразил Святославу Асмуд.— Ещё должны напомнить ромеям о дани Руси, которую они обещали давать твоему отцу. И хартию на то писали новую, и клятву на крови и на Христе давали...
— Зачем нужно напоминать? Надо пойти и забрать своё мечом. Это будет по правде. И по ряду.
Асмуд пошевелил своими мохнатыми седыми бровями, зорко взглянул на своего воспитанника и сказал:
— Это будет потом. Когда сядешь на стол.
— Но ведь настоящий воин не должен ничего выпрашивать. Должен всё брать силой! — настаивал Святослав, сверкая большими светлыми глазами.
— Так, у тебя будет с кем воевать, княжич. Прежде всего должен забрать свою отчину дунайскую — царь Пётр скоро падёт с трона. Если не возьмёшь ты, её заберут ромеи.
— Ромеям — не дам.
— Мудро поступишь. Пойдём на конюшню. Поглядим на отцовского коня. Не голоден ли наш Сивко.
— Пойдём...
Вдвоём вышли во двор и направились к небольшой хатине на далёком конце хозяйственного двора. Там в одиночестве доживал свои годы седой, в чёрных яблоках, старый конь князя Игоря. Тут же, в этой хатине, через сенцы, жил и конюх, который ухаживал за ним, такой же старый и беззубый, как Сивко. Ждали эти две сущности того времени, когда княгиня-мать положит на спину старого коня княжеское седло и наследник киевского стола вскочит в него, вставит ноги в стремя, подтянет Сивка в бока и вздыбит его. Конь заржёт и тем возвестит миру о новом хозяине Русской земли. С тех пор княжич станет князем. И будет творить всё, что подобает творить властителю.
Ещё не дошли до той хатки, как услышали за воротами какие-то крики. Чатары Княжьей Горы кого-то не впускали во двор, кто-то ругался, домогался и грозил. Асмуд и Святослав быстро повернули к воротам. Кто там ломится сквозь запреты? Чего требует?
— Какой-то Чуриня,— ответил старший чатар.— Княгиня не велела никого впускать. Да уже и день клонится к закату, солнце заходит. Что он ночью здесь будет шататься?
— А чего он хочет? Эй, Чуриня! Кто ты? Зачем ворота ломаешь? — крикнул к нему стражник.
— Я не ломаю! Разве такие ворота один кто сломает? — засмеялся за воротами басом Чуриня.— Я привёл к княгине ватагу воров и Малка Любечанина с ними. Поймал их в лесу. Хотели идти в древлянскую землю и поднимать народ на мятеж!..
— Скорее впускай их сюда! — Святослав сердито сверкнул глазами на усердного стража ворот.— Разве не слышишь, кто это?
— Мне что, как прикажешь открывать — так и открою...— лениво побрёл к засовам, не торопясь начал греметь запорами. Ворота наконец распахнулись.
Перед глазами Святослава и Асмуда стоял невысокий тонкостанный юноша с чёрными волосами до плеч, блестящие карие глаза, закрученные вверх кончики усиков. Красавец — и только. И откуда такой взялся? Почему ничего не знал о нём этот княжич Святослав? За спиной Чурини стояло несколько людей, руки их за спиной были связаны верёвками.
— Чей такой отважный ты есть? — не выдержал и Асмуд.
— Боярыни Гордины сын. А ты кто? — прищурился к Святославу.
— Я Асмуд, а это княжич Святослав,— ответил старый варяг.
— Княжич? Вот так удача! Я же к тебе добиваюсь. Прими мой плен и передай княгине. Скажи, от Чурини. Скажи, что Чуриня хочет ей верно служить.
— А... Почему не желаешь мне служить? — обиделся княжич Святослав.
— Тебе? Почему бы и нет? Как возьмёшь в свою дружину, буду служить и тебе. Ещё как!
— Возьму.
— Но я не один.