Побеждена не она, а ты. Ведь победа измеряется не золотом. Мир и ряд с Царгородом сделали тебя беспечным, довольным и равнодушным к государственным делам. Горе беспечным! Они приближают торжество насилия и превратят твою правду в горечь. Беспечных и равнодушных одолеет тот, кто живёт тихо, в мире и труде, а не мечом, постоянно множит достаток...
А Григорий всё ещё рассказывал о своём путешествии. Она встрепенулась, стряхнула задуму, когда пресвитер сказал:
— Дунайская Угрия становится христианской. Князь ихний Такшонь крестил своего сына Гейзу и четырёх дочерей. Ромея боится его меча, княгиня. А младшая княжна очень славная...
— Откуда знаешь?
— Я же уже рассказывал... Тогда пошёл я из Царгорода в Пешт. К мадьярскому владыке.
— Когда? — невпопад переспросила княгиня. И Григорий с досадой повторил:
— Ну, когда дали отказ в Царгороде.
— Хорошо сделал, отче...
— Владыка мадьярской страны охотно отдаст нам свою дочь-красавицу. За Святослава. Я договорился.
— Почему за Святослава? Он же ещё мал. Глеб же...
Григорий покачал головой.
— Глеб хочет стать монахом, брака не хочет. Желает строить в Киеве монастырь.
Княгиня переменилась в лице. Она это знала, но всё ещё не теряла надежды, что княжич Глеб душой вернётся к владычеству. И будет из него великий князь-просветитель, как болгарский Симеон... Только своим мечом он создаст Слово... А Святослав — ещё отрок, можно и подождать. Вот она поговорит с Глебом.
— Как же зовут мадьярскую княжну?
— Сфандра.
— Мудро сделал, отче, что договорился о невесте. Вижу, заботишься о будущем киевского князя.
Пресвитер вытер влажный лоб — княгиня всё же упрекнула его за прошлое. Конечно, он заботился и о себе, когда оттеснял от неё того Степка Книжника, царство ему небесное. Ведь тот замахнулся на его святое место, на его первенство — именно он, Григорий, должен стать киевским митрополитом. Он! Ученик цареградских школ, хранитель княжеской чести и будущего их детей. А Степко что — всего лишь его ученик. Всю жизнь ходил в постолах, а как только у него научился грамоте, уже обул болгарские сапожища...
— Княгиня, время уже выпросить у цареградского патриарха, чтобы поставить в Киеве митрополию.
Княгиня строго взглянула в лицо пресвитеру. Вот почему он преследовал Степка! Теперь Григорий один становится пастырем всех христиан-русичей... Но правда и то, что Руси не обойтись без христианского архипастыря.
— Я тоже думаю об этом, отче... Надо послать нам просьбу к патриарху. Кого отправить?
— Может, пусть сам князь попросит...
— Не знаю... У князя свои заботы, согласится ли он. Ныне собирается на полюдье в древлянскую землю. Кто знает, когда вернётся. Подумай...
Княгиня пошла в палату Глеба. Венгерская княжна — это мир и союз с великой державой, это всегда поддержка киевского двора и честь для Киева и для Пешта. Угрия входит в христианство. Русь идёт той же дорогой. Глеб должен это понимать. Монастыри можно строить и без него, если правители к этому расположены. В Киеве уже немало христиан и охотников до святых, подвижнических трудов также достаточно.
Когда переступила порог Глебовой светлицы, решительно сказала:
— Глеб, пусть гордыня твоего сердца не обманет тебя. Бог посылает тебе добрую жену — венгерскую княжну. Ради блага Русской земли должен её принять.
Глеб удивлённо поднял глаза от книги. Мать смотрела на него с надеждой и уверенностью. Он знал, что за её словами скрывается её твёрдое решение. И также — правда. И что она уже всё взвесила на весах государственных нужд. Значит, он должен поступить согласно пользе своей державы. Ведь он сын владыки великой страны.
— Я...— хотел что-то сказать, но слов у него не нашлось. Какая-то глубокая обида вдавливала его душу в землю. Он знал, что только должен... только обязан исполнить волю своих властных родителей. Другого пути у него нет...
— Её имя Сфандра.— мать-княгиня была счастлива. Она одолела Глебово упрямство! Ведь он умненький мальчик у неё.
Глеб закрыл книгу. Должен склонить свою голову перед Судьбой и перед Богом. Ведь никто не откроет ему тайну мира и человека. Никто не услышит голоса его совести, никто не увидит, как убивается в тебе веление и стремление твоего сердца.
Оглушительное молчание опустилось вокруг него.
Ольга вышла на крыльцо и только тогда почувствовала то молчание окрест. Молчали мрачные небеса. Молчала и земля, уже прикрытая посеревшим пористым снегом. Напряжённые ветви верб и калин ни единым листочком не дрогнут. В этой тишине она вдруг услышала звонкий крик синицы. Да это же весна снова приходит в Киев!
И вдруг загудело, зашумело в висках — уже в который раз она встречает киевскую весну! В ответ дохнул лёгкий повев ветерка. Подставила ему свои уста и шею, срывая тёплый платок с головы. Киевская весна уже пахла подтаявшим снегом, ожившей корой сосен, елей, клёнов и берёз. Как-то не заметила этого игриво-нежного, мягкого подкрадывания весны-шалунишки.
Всегда любила именно эту раннюю пору пробуждения земли в березоле, когда над снегами начинают клубиться белые дымы от сожжённых берёз, ведь тот пепел ратаи сыплют на нивы. Потому такая плодородная и урожайная эта днепровская земля. Щедро наливается колос пшеницы и ржи, ячменя и овса. А вишни! Какие сладкие и сочные, как любовь... И таких душистых яблок нет нигде в мире. Наверное, нет и такой любви, какая наполняет людей на этой земле.
Вдруг испуганно оглянулась — не услышал ли кто этих её грешных дум? Не подобает ведь великой княгине, владычице богатой и цветущей Русской земли даже мысленно предаваться соблазнам любви. Хотя в последние годы эта грешная страсть не давала её душе покоя, смущала мысли, будоражила сердце. Единственное, чего она боялась — чтобы никто об этом не догадался. И чтобы не догадался тот молчаливый, суровый на вид тысяцкий Щербило. Давние подозрения князя-мужа из-за прежних намёков пресвитера Григория жгли её и доныне. Оскверняли и топтали величайшую святыню её сердца... Нет, она никому не пожалуется на это.
Теперь, когда её великие лета спустились на плечи тяжёлыми крыльями, в ней проснулась зависть. Зависть к простым женщинам, к простолюдинкам и служанкам. Ведь она не может так просто жить, как они, — легко и непринуждённо. Никогда не могла так смеяться звонко, беззаботно или воркуя, сладко-устало. Никогда не могла позволить себе бежать легко, упруго, с подпрыгом, как коза. Должна была всегда идти величаво и царственно. Не дозволялось ей скользить ящерицей или ступать ласково-крадучись, даже идя к мужу-князю. Должна была ступать твёрдо, с высоко поднятой головой, на голове нести тяжёлый из серебра и драгоценных камней головной убор с подвесками, что звенели и переливались всеми красками радуги. Одежда всегда должна была быть на ней не простой и удобной, а украшенной шёлковой вышивкой, жемчугами, что оттягивали подол и рукава сорочки.
Но самым тяжёлым было то, что она не могла никому выказывать своих чувств. Никому. Никто не знал, как ей жилось в тяжёлые и длинные осенние ночи, особенно же ранней весной... Разве что служанка Смелянка немного догадывалась, заметив припухлость под глазами или исцарапанную грудь. Князя-мужа никогда не бывало дома — то на охоте, то на полюдье, то в походах. С ней всегда оставались одиночество, дети и держава. Та великая Русская земля, которая постоянно требовала хозяйского ока и заботливых распоряжений.
За этими заботами она прятала женское одиночество и тоску. О себе думать не позволяла. Вокруг неё было немало мужей, таких как Степко Книжник, которые охотно отдали бы за неё жизнь. От них она принимала советы, но не замечала их преданности. Так было ей легче. Таким казался ей поначалу и воевода Щербило. Часто вспоминались ей его слова о преданности русской княгине и русской земле. Чувствовала, что в тех словах было сказано больше, чем он сказал. В душе гордилась собой. Скупой на слова и такой суровый муж, который когда-то добился великого владычества над властной боярыней Гординей и который властвовал в Киеве после Олега, бросал к её ногам свою верность!..
Что-то потом случилось. Поход, болезнь — и какое-то словно полное равнодушие к ней. При встречах глаз не прятал, плеч не опускал, но во взгляде появилось что-то величественное и неприступное. Смотрел на неё и будто сквозь неё.
Это её обижало. Даже возмущало! С какой лёгкостью он отрёкся от своих больших слов и от её славы. Или, может, прятался душой от неё за ту свою случайную откровенность. Ведь знал же, что русская княгиня для него недосягаема!.. Ольга терялась в догадках. Всё больше молилась и исповедовалась перед иконой Божьей Матери. Но чем больше исповедовалась, тем загадочнее становился для неё воевода Щербило, тем дальше он отдалялся от неё. Тогда в её сердце пришёл отчаяние. Жизнь её уже проходила, ничего уже не обещала ей для утешения души и тела. Тяжкая, великая обида подавляла её и старила не по годам...
И вот эта крадущаяся весна снова легкомысленно порхает по Киеву. И снова в душе ударили тревожные колокола — колокола величайшей утраты: настоящей любви воеводы Щербила. Чего хотела княгиня? Сама не знала. Он не мог быть ей ни мужем, ни любовником. На то она не имела права. Но без него у неё закрывался мир в глазах. Без его преданности, расположения, без его взгляда и голоса... без его присутствия. И чем дальше он отдалялся от неё, тем больше от неё удалялась сама жизнь. Ей ничего не было нужно. Порой хотелось оставить и свои палаты, и заботы о детях и державе. Где-то укрыться в чаще, в снегах, среди дремучих сосен и нелукавых зверей — и раствориться где-то в бездне земли... Кто она на этой земле? Всего лишь мгновенный всполох искры в мирах. Никто её искренне не оплачет, никто не затоскует. И что миру или людям до неё, до её страстей и любви? Она создана страдать так, чтобы этого никто не знал. И создана — чтобы властвовать. Но она не хочет ни того, ни другого. Хочет быть простой, обычной, очень обычной женщиной, для которой открыты все радости сердца и праздник души... О, как бунтовала в ней сильная и страстная женская жажда! И владычица, что жила в ней — спокойная, рассудительная и отважная,— ничего не могла поделать, не могла накинуть на ту бунтовщицу узду смирения...
Тогда княгиня падала на колени перед иконой Божьей Матери с младенцем на руках и била земные поклоны. И взывала эта сильная, могучая славянка на свою седеющую голову болезни и старость. Не могла больше терпеть мук неразделённой тайной любви.