Кайдашева семья Страница 16

С той могилы уже был виден Киев с церквями и колокольнями. Этой могилы паломники никогда не миновали.

Палажка вышла на могилу, упала на колени и начала молиться. С вершины холма виднелись на горах высокие колокольни, церкви с золотыми куполами. Вокруг Киева в долине зеленел густой лес, за Днепром синил, будто окутанный сизым туманом, бор, а между соснами местами поблёскивали широкие плёса разлившегося Днепра. В лесу сверкали золотые кресты монастырей, как дорогие камни, разбросанные сверху по бору. Солнце светило на киевские горы; золотые купола сияли и словно горели. Баба Палажка припала головой к земле, а за ней и остальные молодицы начали бить поклоны.

Палажка поднялась и, подняв руки к небу, начала рассказывать паломникам:

— Вон там большая лаврская колокольня, а рядом с ней сама Лавра, а дальше — святая София, а то — святая Варвара, — говорила она.

Молодки следили глазами за её рукой, а Мелашка стояла, будто окаменев. Эти золотые купола и белые колокольни казались ей какой-то дивной сказкой. Она впервые шла в Киев. Паломники перешли бор и дошли до заставы. На заставе стояла монахиня и обратилась к ним:

— Спасайтесь, добрые люди! Да спасёт и помилует вас Господь. Идите говеть в наш монастырь на Подоле — к святым Флору и Лавру. У нас больше мощей, чем в других монастырях: у нас есть частица младенца, убитого Иродом, есть риза Христова, кровь из Христовых ран, перо архангела Гавриила и молоко Богородицы.

К заставе подходили сотни паломников. Монахиня уговаривала и заманивала их в свой монастырь. Целая сотня паломников пошла за ней. На других заставах так же стояли монахини и завлекали богомольцев.

Баба Палажка не поддалась. Она гордо ответила, что уже идёт в Киев вкушать двадцать первую паску и знает все церкви и монастыри.

Под вечер Палажка привела паломников в Лавру.

— А тут тот лев, у которого изо рта течёт вода? — спросила Мелашка.

— Где там тебе тут! — с гордостью сказала Палажка. — Покажу тебе и льва, а это, видишь, большая колокольня, а вот это — Лавра. Здесь лежат мощи святого Феодосия…

Мелашка взглянула на колокольню и немного испугалась. Ей казалось, что она вот-вот упадёт и раздавит её.

Паломники вошли в церковь. В большой лаврской церкви шла служба. Это было в Страстной Четверг. Вся огромная церковь словно пылала свечами и была переполнена людьми. По церкви, казалось, разливалось огненное море: оно заполняло углы, шло за колоннами, поднималось на стены, вспыхивало на высоком иконостасе до самого купола, расплавляло его в чистое золото и висело под куполами огненными каплями на паникадилах. После каждого Евангелия звонили в колокола. Посреди храма выходили монахи, становились полукругом и пели страстные песнопения.

Палажка и Мелашка зажгли свои свечи и упали на колени. Сорок монахов в чёрных клобуках пели посреди церкви такие жалобные песни, будто хотели выплакать в них вселенскую скорбь. Это была не просто печаль, не плач — это был вопль, море слёз, лившееся из глубин веков, собранное за столетия страданий, и излившееся теперь песнями из груди. Казалось, в этом море текли реки народного горя с самого начала мира: горя от холода и голода, от меча, от пожаров, от татар, от царей, от панов, от евреев, от сильного и богатого, от дикого зверя…

Какая-то необычайная тоска лилась слезами из тех стародавних лаврских песен, сложенных сотни лет назад… И Палажку, и Мелашку сжало в груди. В тех слезах пения, казалось, текли и их собственные слёзы — от нищеты, от барщины, от московских и польских притеснений, от древнего польского ига, от еврейского грабежа… Палажка плакала навзрыд, а Мелашка в тех песнях вдруг услышала, узнала своё собственное горе в доме свекрови и залилась слезами.

— Спаси меня, боже! Спаси, бо я молодая — и погибаю! — молилась Мелашка, стоя на коленях рядом с Палажкой, заливаясь слезами.

Они вышли из церкви. На дворе была полночь. Из церкви высыпала толпа народа. У Лавры была гостиница только для господ. Весь народ лёг спать прямо на каменных плитах вокруг храма. Богатая Лавра не удосужилась построить приют для народа, хотя обогатилась народными деньгами.

На небе засияли звёзды. Мелашка не могла уснуть. Ей казалось, что у неё над головой висит колокольня, а в окна смотрят огромные колокола. Она и дивилась, и боялась этих колоколов, всё расспрашивала Палажку о пещерах, о святых в пещерах, о льве и перьях архангела Гавриила. Ей так хотелось увидеть все чудеса, что она не замечала боли в ногах, ломоты в коленях.

На следующий день баба Палажка повела молодиц по церквям. К ней присоединилось ещё с полсотни женщин. Все они шли за ней, будто слепые за поводырём. Палажка водила их из одной церкви в другую, так что паломники уже сбились со счёта. Они пришли в Софию. В середине храма на амвоне стояло митрополичье кресло с красной подушкой. Один звонарь положил на подушку иконку, поставил оловянную тарелку, поклонился и положил туда шаг. Баба Палажка тоже поклонилась трижды перед креслом, поцеловала образок и бросила на тарелку шаг. За ней посыпались и остальные женщины. Медяки посыпались на тарелку. Звонарь собрал деньги и спрятал их себе в карман.

— Святой сидел на этом кресле! Идите, целуйте образ и кладите по шагу, — говорила баба Палажка.

Из Софии она повела паломников в Михайловский монастырь и заказала молебен святой Варваре. За ней вслед и другие женщины начали давать деньги на молебен. От Варвары Палажка повела их к святому Андрею, а оттуда — на Подол, в девичий Фроловский монастырь.

— Заказывайте молебен святым Флору и Лавру! — шептала монахиня женщинам. — Жертвуйте на святые мощи, а деньги давайте мне в руки.

Некоторые из женщин отдали ей деньги прямо в руки. Монахиня спрятала их где-то под свою чёрную рясу.

— А ризу Господню и перо архангела Гавриила покажут? — спросила баба Палажка.

— Ключи от пера у матушки игуменьи. Сегодня вам не удостоиться его увидеть. А ризу Господню я покажу.

Монахиня повела баб к колоннам, сняла с одной серебряной раки с мощами красное покрывало. Под ним оказалось другое — дорогое, всё золотое, с золотыми кистями.

— Спасайтесь! Прикладывайтесь к ризе Господней! — говорила монахиня жалобным голосом. — В этой ризе Христа мучили евреи.

Баба Палажка упала на колени, залилась слезами и поцеловала край золотого покрывала. Мелашку охватил странный страх, когда она коснулась губами золота и бархата.

Ей показалось, что она видит самого Христа и целует его одежду. Все женщины плакали и утирали слёзы, а монахиня жалобным голосом живописала, как евреи мучили Христа, как надели на него терновый венец, как били плётками и распяли на кресте. Паломники бросали деньги на ризу, а монахиня собирала их и прятала под рясу, поглядывая на дверь — вдруг зайдёт игуменья.

В Великую пятницу Палажка повела паломников на Подол. Там они заночевали в Братском монастыре. Утреня должна была начаться в третьем часу ночи. Паломники легли спать прямо на траве под липами, возле келий. Из одних келий за ними наблюдал молодой, здоровый, полнолицый монах с длинной чёрной бородой. Он заприметил Мелашку ещё в церкви — её красота поразила его так, что он не мог отвести глаз. Он вышел следом за ней из церкви, увидел, где она села полдничать, и стоял у двери, пока не стемнело и паломники не легли на траву. Он запомнил, что Мелашка легла второй от края, и ушёл к себе в келью.

С самого края рядом с Мелашкой легла баба Палажка, будто охраняя своё стадо, как добрый пастырь. Но одна молодка из Семигоp где-то задержалась, пришла и легла с самого края рядом с бабой Палажкой, подложив под голову узел с едой. Теперь баба Палажка оказалась второй от края.

Поздно ночью, когда все паломники уснули крепким сном, от которого их не разбудили бы и лаврские колокола, монах вышел из кельи, нашёл ряд, где, как он думал, лежала Мелашка, и тихо подкрался… но как раз к бабе Палажке.

Именно в этот момент Палажке снилось, что она поднялась на лаврскую колокольню и стала под большим колоколом. Колокол оборвался и упал на неё. Она закричала во весь голос, но колокол придавил её тяжестью и закрыл рот. Она проснулась и почувствовала, что на её лице — чья-то борода, чьи-то губы вцепились в её губы, так что она не могла даже рта открыть. Она попыталась поднять руки — но кто-то прижал их к земле, словно железом. Захотела повернуть голову, но по лицу путалась густая борода, полные губы жадно целовали, аж пристали к зубам.

Баба Палажка испугалась. Ей показалось, что это не сон, а правда — будто колокол действительно упал. Но как-то она дёрнула головой и так закричала, что разбудила всех паломников. Поднялся шум. Люди завозились, зашумели, а полные губы всё ещё целовали бабу в щёки, в брови, в глаза… и вдруг чёрная фигура отскочила и пулей метнулась между липы.

«Что ж это такое? — думал монах. — Такая красавица, а лицо твёрдое, как глиняный горшок; аж губы заболели!»

— Что случилось? Воры, что ли? — спрашивали сонные паломники.

— Это тебя, Палажко, кто-то то ли целовал, то ли хотел обокрасть, — откликнулась баба с края.

— Ой, что-то убежало! — закричали женщины, и каждая начала ощупывать свой узел под головой.

— Это нечистая сила меня давила, — говорила Палажка. — Это он меня скушал, потому что я уже исповедалась и завтра хотела причащаться. Ой, какой грех! Двадцать пасок съела в Киеве, а на двадцать первой такой позор. Облизал нечистый всё лицо, и губы, и щёки. Пфу на тебя, сатана!

— Да это какой-то послушник к кельям побежал, — сказал один мужчина.

— Ага! Добрый послушник! Это, с нами, дух святой — чёрт! Цур им, таким послушникам. Придётся завтра опять исповедоваться. Вот это я подготовилась! Господи, какая мне напасть от искусителя! — причитала Палажка.

— Наверное, послушник, потому что я слышала, как он вас, бабушка, целовал, — сказала простодушная Мелашка.

— Вот выдумала! — возмутилась Палажка. — Разве может быть, чтоб в монастыре такие монахи были! Будто я в первый раз в Киеве! Говорит, как малое дитя. Ещё разнесёт по Семигорам, как домой вернётся.

Баба Палажка сильно обиделась. Ей показалось, что Мелашка подрывает её авторитет, будто бы нечистая сила уже положила на неё глаз и одарила поцелуями.

Тем не менее, на следующий день баба Палажка побоялась оставаться ночевать в монастыре и повела паломников говеть в одну церковь на Подоле, под самой Андреевской горой.