Кайдашева семья Страница 14

Кайдашева хата была просторной, с большими светлыми окнами, с новыми иконами, с вышитыми рушниками на стенах и на иконах. И зеленый садок, и маленькая пасека в саду под горой, и колодец под грушей, и левада, и зелёная дубрава на холмах, и разговор с Лаврином за пасекой — всё словно зацвело цветами и наполнило свекровкин дом ароматами. Неделя пролетела, как один час.

Мелашка будто не замечала, как пьяный свёкор ругался с свекровью, будто не слышала, как свекровь сыпала в её адрес неласковыми словами.

Кайдашиха встретила старшую невестку сначала сладкими, медовыми словами, а потом уже дала попробовать полынь. С Мелашкой она обошлась иначе: сразу угостила её полынью. Она невзлюбила Мелашкиных родителей и, только возьмётся за темя, — сразу вспоминала Западинцы и свои смотрины в Балашах. Мелашка была молодая, не способная к тяжёлой работе, а Кайдашихе очень уж хотелось на старости полежать да отдохнуть.

Только неделю после свадьбы Кайдашиха молчала и искоса поглядывала на Мелашку, показывая ей, что делать. На второй неделе она уже ругала невестку и насмехалась над ней.

Однажды, ещё с рассвета, Кайдашиха разбудила Мелашку и велела ей замесить тесто, а сама возилась у печи. Мелашка залезла руками в кадку, но никак не могла вымесить тесто со дна: кадка была большая, а она сама — низенькая, и не доставала руками до дна.

— Лаврин! Подставь жене под ноги стульчик — гляди, не достаёт даже до половины кадки!

Лаврин взял маленький стульчик и подставил Мелашке под ноги. Мелашка встала на стульчик и, прикрывшись белой фантиной, словно боролась с огромной кадкой, тыкая в тесто маленькими кулачками и тонкими руками. Лаврин не сводил глаз с Мелашки и любовался, как проворно она орудовала руками, как стульчик шатался под ногами. У неё на лбу выступил пот.

— Лаврин! Отри жене пот со лба, а то ещё в кадку накапаешь, — опять сердито сказала Кайдашиха.

Лаврин отёр горячий Мелашкин лоб своим рукавом. Мелашка, как ребёнок, глянула на него своими тёмными глазами и улыбнулась. Свекровкин упрёк пролетел мимо ушей и не задел души.

— Лаврин! — снова крикнула Кайдашиха. — Утри своей жене нос. Вон, глянь, дядьки из носа выглядывают! — уже насмехалась свекровь, глядя на детские Мелашкины руки.

Мелашка улыбнулась, но как-то жалобно посмотрела на Лаврина, будто не дослышала свекровкиных слов, хотя полынь уже попробовала.

Лаврин молчал и только глянул на мать.

В хату вошёл Кайдаш. Он проголодался за работой и начал ворчать, что Кайдашиха опоздала с хлебом.

— Опоздала. А как же не опоздать, если понабирали в дом невесток из Западинцев. Если с Довбышами не могла управиться, то с Балашами и подавно... Вон ковыряется с кадкой с самого утра, будто ребёнок в печке рыщет.

Кайдашиха заглянула в кадку. Тесто было совсем не вымешано: на нём виднелись пузырьки, будто орехи.

— Слазь из кадки, бо сегодня и обеда не будет! — крикнула Кайдашиха на Мелашку.

Мелашка вытащила руки из теста, спрыгнула со стульчика и встала посреди хаты. У неё на лбу блестели крупные капли пота. Кайдашиха вымыла руки до локтей и с яростью набросилась на кадку, как на врага. Тесто в кадке аж запищало и будто захлопало губами под её руками. Мелашка знала, что не угодила свекрови, и стояла, как вкопанная, посреди хаты, глядя на испачканные руки.

— Чего стоишь, будто сегодня привезённая? Вон, теста на руках — на целый хлеб! Обскобли ножом тесто в кадку и займись печью.

Мелашка вздохнула. Она почувствовала, что родная мать и бьёт — не больно, а свекровь словами бьёт хуже, чем кулаками.

Мелашка мыла руки, но тесто плохо отмывалось.

— Что ты там возишься? Быстрей мой руки, бо как отец во второй раз в хату зайдёт — спину нам обоим намнет! — уже крикнула Кайдашиха.

Мелашка затрепетала ручонками, как птичка крыльями. Ещё толком не отмыла тесто, вытерла руки как попало полотенцем и кинулась мешать лемешку. Она села на пол, поставила на колени горшок, обёрнутый тряпкой, и так торопилась, что копистка застряла в густой лемешке, хрустнула и переломилась.

— Ой боже ты мой, с этим недотёпой! — крикнула Кайдашиха, взглянув на Мелашку. — Теперь, по мне, суй руку в лемешку и мешай!

У Мелашки задрожали руки. Она схватила ложку и начала мешать лемешку ложкой.

— Твоя мать, видно, ложкой лемешку мешала, вот и тебя так научила! — крикнула со злостью Кайдашиха.

Мелашку сдавило в горле. Она заплакала. Только что Кайдашиха выплеснула хлеб, а Мелашка его посадила, посыпая лопату мукой, как снова вошёл в хату голодный Кайдаш и начал ругать жену и невестку.

— Что вы за бездельницы такие, вдвоём не можете обед приготовить вовремя! — крикнул Кайдаш. — Иди, Мелашко, к Мотре, да позич хлеба на обед.

Только Мелашка ступила на порог, как Кайдашиха завопила, будто на неё кипятком плеснули:

— Не ходи к Мотре за хлебом, а не то ноги тебе кочергой переломаю! От неё зимой и снега не выпросишь! В Карповой противоположной хате дверь была открыта. Мотря услышала эти слова.

— Если хоть одна из вас ступит на мой порог — ноги вам обеим переломаю этой кочергой! — крикнула Мотря со своего порога и показала кочергу. — Сами спят до обеда, а меня ещё и судят! Судите уже Мелашку, а меня не трогайте.

Мотря захлопнула двери так, что чердак загудел. Мелашка побежала к соседке одолжить хлеба на обед.

Мелашка взяла хлеб и возвращалась через сад. Она увидела в саду Лаврина.

— Обижает тебя, сердечко, мать, — сказал Лаврин, и будто смягчил материнский гнев своими ласковыми словами.

— Даром, что мать ругается, лишь бы ты утешал меня своими глазами, — сказала Мелашка, глядя Лаврину прямо в синие глаза.

Шла она за хлебом — садок будто увял для неё, листья пожелтели, а как возвращалась, глянула милому в глаза — сад снова расцвёл, зазеленел, и солнце весело заиграло в листве.

И снова в Кайдашевом доме началась свара. Кайдашиха стала злой и бранчливой. Она накидывалась на Мелашку почти каждый день, точила её, как вода камень. Мотря не любила Мелашки и всё время словно подкапывала под неё, как река под крутой берег. Мелашка жила с Кайдашихой в одной хате, а через неё Мотря была недоброй и к Мелашке.

Настали жатвы. Кайдашиха запрягла Мелашку в работу, как в телегу. Мелашка уже тосковала по Биёвцам, по отцу, по своей доброй матери. Она просилась у свекрови в гости к отцу, та не пускала.

Каждое воскресенье просилась Мелашка в гости — и каждое воскресенье Кайдашиха находила ей работу. Мелашка загрустила.

— Чего ты, Мелашко, грустишь, будто с лица спала? — спрашивал у неё муж.

— Скучаю по матери. Уже и жатва минует, а я ни разу не была у матушки в гостях. Этой ночью приснилось, будто я стала кукушкой и полетела в Биёвцы. Прилетаю в сад к отцу, села на вишню. Отец будто выходит в сад и зовёт в дом. Я влетаю, смотрю — а моя мать лежит на лавке мёртвая, укрыта чёрным покрывалом, руки сложены на груди, и так жалобно глядит на меня...

— Если мать не пускает, я попрошу отца. Вот уберём огород — может, и поедем в гости.

— Проси, Лаврине, отца, бо от тоски не знаю, куда деться. Шумит дубрава на горе, да только боль в сердце приносит. Каждый вечер гляжу на заросянские горы, каждый вечер душа рвётся! Будь у меня крылья, давно бы навестила свою маму. Такая тоска берёт, что, кажется, если бы я кукушкой летела — то и леса бы высохли от моей печали, крыльями сады побила бы, степи опалила бы сухотами, зелёные луга слезами залила бы.

Молодая жена залилась слезами, как дитя. Лаврину стало жаль молодой жены.

Он прижал её к себе, уговаривал ласковыми словами.

— Кажется мне, что к матушке моей дорога заросла терном да колючей ежевикой, — сказала Мелашка.

Лаврин таки уговорил отца, а тот начал уговаривать Кайдашиху. Кайдашиха пустила невестку к родне, а сама не поехала. Даже попадье пуховые подушки и наливка не заманили её в Западинцы. Кайдашиха уговаривала ехать к сватам Кайдаша. Кайдаш не захотел — в Биёвцах была плохая горилка.

— Возьми, Мелашко, паляницу отцу, а детям я передам гостинец. Вон, какая паляница! На Западинцах, пожалуй, и не видели таких, не то что ели, — сказала Кайдашиха, подавая Мелашке пышную паляницу.

Мелашка взяла паляницу. Из-за свекровкиного упрёка она показалась ей тяжёлой, как камень.

Лаврин пошёл с Мелашкой в Биёвцы.

Только Мелашка ступила на родной порог — и залилась мелкими слезами, бросившись матери на грудь.

— Я думала, дочка, ты уж нас и забыла. Ждала я тебя, в окна выглядывала — уже и перестала ждать.

— Не пускал нас отец, не пускала и мать, — сказал Лаврин, — в страду было много работы.

— Чего ж ты, дочка, так разрыдалась? Видно, сильно тосковала по Биёвцам и по нам, — говорила мать. — Привыкай, сердечко, к чужому селу да к новой родне. Ведь люди как-то привыкают. Недаром говорят: девушка, как ива — где посадишь, там и приживётся.

— Не так-то легко, мама, прижиться, — говорила Мелашка, — если посадили будто на горячий песок.

Мать задумалась: догадалась, что это за горячий песок был.

— У нас была, как роза цвела, а теперь — как вянущий цветок, — сказала Балашиха словами песни, разглядывая дочку. — Чего ты, дочка, побледнела и будто пылью покрылась? И голос у тебя стал тихий и грустный.

— Не от чего мне цвести. Если бы не Лаврин, я бы, кажется, и вернулась к вам.

— Нельзя, дочка! Завязала головушку — не развяжешь вовек, — сказала Балашиха, улыбаясь сквозь слёзы.

Матери всё казалось, что Мелашка скучает в Биёвцах, что она ещё очень молода и тоскует по девичьей красоте и чёрной косе. Она и не думала, что Мелашке тяжело у свекрови.

— Привыкай, сердечко! Я как вышла за твоего отца — тоже плакала, а потом привыкла. Такая уж женская доля.

Мелашка поцеловала маленьких братьев и сестёр, развязала платок с гостинцами. Дети облепили платок, как мухи мёд — а там было всего: и орехи с семечками, и груши, и яблоки, и медяники. Дети аж хлопали в ладоши и щебетали на всю хату.Балашиха застелила стол скатертью, поставила бутылку с горилкой.