Кайдашева семья Страница 12

Он поставил им могорыча и уже в мире с ними вернулся на улицу.

Мелашка вскоре выбежала на улицу. Лаврин узнал её и отошёл с ней в сторону от остальных. Они стали в тени, под вербой у плетня, за которым виднелись широкие цветы подсолнухов. Лаврин накинул на плечи Мелашки свою свиту и обнял её за талию.

Звёзды засыпали небо. Село уснуло. Девушки пели и шутили с парнями. А Мелашка, как горлица, прижималась к Лаврину. Уже разошлась улица, на небе взошла утренняя звезда, а Лаврин всё стоял с Мелашкой, не в силах оторваться от неё.

— Когда же ты ко мне придёшь? — спросила Мелашка.

— Я бы к тебе каждую ночь ходил. Прощай, чернобровая! Прощай, моё ясное солнышко! Где ж ты, милая, из розы да барвинка сплетённая, что довела меня до самого рассвета, — сказал Лаврин.

— Как только услышу твой голос у двора, сразу вылечу к тебе, — сказала Мелашка.

— А если я на тебе женюсь, не заскучаешь в Семигорах? — спросил Лаврин.

— С чего бы мне скучать с тобой? Как лягу спать, будто твоя тень стоит у меня в изголовье. Я бы след твой листом укрыла, чтоб ветер не сдул и песок не занёс, — сказала Мелашка. — А может, ты пойдёшь за ту дубраву и унесёшь навеки свою сладкую речь?

— Не бойся, Мелашко, не покину! Послезавтра выходи на улицу. Я приду, хоть и пропаду. Прощай, милая, краше золота, краше солнца, — сказал Лаврин и поцеловал Мелашку, будто вжёг ей душу своими горячими губами.

Лаврин пришёл домой под утро и лёг спать в сарае. Уже все проснулись, а Лаврина всё не было видно. Солнце поднялось высоко. Отец нашёл его в сарае и не мог разбудить.

— Где-то он шлялся всю ночь, — сказал Кайдаш жене. — Ходит по двору, словно пьяный, и на ходу дремлет.

— По улице гулял, — сказала Кайдашиха. Прошёл день, прошла ночь, а на следующую ночь Лаврин снова улизнул в Биевцы, тёмной ночью, при ясных звёздах. Мелашка опять вышла к нему, и он вновь вернулся домой на рассвете, снова не выспался, так изнемог, что, не стесняясь, после обеда пошёл в клуню, лёг на солому и спал до самого вечера.

— Пропал парень! — сокрушался Кайдаш. — Где ты бродишь, где шатаешься всю ночь? — спрашивал он сына.

— Там же, где и вы шатались, когда были парнем, — ответил Лаврин.

Лаврин ходил в Биевцы к Мелашке через день и совсем раскис. Без Мелашки ему жизнь стала не мила. Немила стала мать, немил — отец, опостылело село. Как только вечерело, как только звёзды появлялись на небе — его тянуло в Биевцы. Он не сводил глаз с тех гор и лесов за Россю, где стояли Биевцы.

— Вот, жена, скоро жатва, а от нашего Лаврина никакой пользы, — говорил Кайдаш. — Ходит по саду, как будто отравился.

— Пусть женится, хоть сейчас. Надо же когда-то. Да где ж в нашем селе невесту брать, если уже одна ведьма в доме? У нас в Семигорах все девки теперь, как черти.

— Так пусть женится где-нибудь, не всё ж на Семигорах свет клином сошёлся, — сказал Кайдаш.

Мать пошла в сад, где под яблоней лежал Лаврин.

— Что с тобой, сынку, стал ты такой грустный? Болит что, или думаешь о чём?

Лаврин молчал, только рукой махнул. Его глаза смотрели в зелёную чащу яблонь и черешен.

— Мы с отцом говорили о тебе. Отец хочет женить тебя. Пошли, сынку, сватов к Кате Головковне. Катя — тихая, красивая, как калина цветёт.

— Правду вы говорите, цветёт, как жмых под лавкой. Нет мне пары в Семигорах.

— А к кому ж ты тогда на улицу ходишь?

— А я, мамо, хожу аж в Биевцы.

— В Биевцы?! — вскрикнула мать и всплеснула руками.

— В Биевцы, мамо! Там я встретил девушку! Брови чёрные, глаза карие — любо взглянуть; личико — как калина, а как взглянет и засмеётся — у меня сердце замирает. Пошлите, если хотите, сватов в Биевцы… Чья же она дочка?

— Балашова. Зовут Мелашкой.

— А ты знаешь, что за люди эти Балаши? Знаешь, какой у Мелашки характер? Смотри, сынку, не выбери такую, как Карпо.

— Если не женюсь на ней, то в Россю брошусь, — сказал Лаврин и отвернулся от матери.

— А работящая она? Есть ли за душой у отца её что-нибудь?

— Почему ж? Балаш, кажется, человек с достатком, но я в сундук его не заглядывал.

— Ну и пошли, про меня, сватов к Балашевне, а я с отцом поеду на смотрины — погляну на твою милую, и на её родителей.

Лаврин так и сделал, как мать советовала: принарядился, взял двух сватов и пошёл в Биевцы.

Балаш не ожидал так рано сватов к своей дочери. Мелашка была очень молода. Наступала жатва, и она была нужна в хозяйстве как работница. Балаш сначала не дал определённого ответа. Мелашка стояла у печи и заливалась слезами. Отец понял, почему она так поздно с улицы возвращалась, и согласился на помолвку. Мелашка вытерла слёзы рукавом и подала сватам рушники.

В воскресенье Кайдаш с Кайдашихой собрались ехать в Биевцы на смотрины к Балашу. Лаврин, весёлый и счастливый, запрягал волов.

— А хороша ли, сынку, хата у твоей Мелашки? — спрашивала мать.

— Ого-го! Да такая, что, кажется, лучше во всём селе нет! — говорил Лаврин.

— А хорошие ли хозяева эти Балаши? Скот у них есть? — спрашивала мать.

— Там такие работяги, что у нас в Семигорах таких не сыщешь, — хвалил Лаврин, потому что ему и правда казалось, что Балаши — лучшие люди на свете.

— В Биевцах меня знают: я варила обед у попа, когда он дочку замуж выдавал. Я там на поповском дворе всю общину угощала. О, там, моё сердечко, есть хорошие хозяева. У нас в Семигорах таких и впрямь нет, — говорила Кайдашиха.

Кайдашиха надела тонкую рубашку, повязалась новой пёстрой платочкой с кистями до плеч, надела все кресты и дукаты, накинула новую юбку, белую свиту и обулась в жёлтые сапожки.

«Надо нарядиться как следует: в Биевцах меня все знают», — думала Кайдашиха и велела Лаврину настелить на телеге сена повыше и застелить ковром.

Кайдашиха уселась на весь воз, Кайдаш сел спереди и погнал волов. Лаврин шёл следом. Кайдашиха проехала мимо шинка, где стояла кучка мужиков, гордо подняла голову и «доброго дня» не сказала.

— Ого, наша панночка-экономша прямо под небеса взлетела! — загомонили мужики. — Видно, едет на смотрины.

Кайдашиха нарочно выставила на показ свои новые жёлтые сапожки. Солнце играло на коже. Сапожки светились на всю улицу.

— Да, подняла свиту специально выше колен — показывает свои жёлтые сапожки, — смеялись мужики. — Кайдаш везёт жену, будто на ярмарку — на продажу.

Кайдаши переехали плотину, выехали на гору и въехали в Биевцы. Кайдашиха вытерла сапожки белым платочком и гордо оглядывалась: смотрите, мол, добрые люди, какая к вам паня в гости приехала.

Великие хаты белели среди садов. Возле церкви стоял большой дом с новыми окнами.

— А может, это дом Балаша? — спросила Кайдашиха у сына.

— Нет, мамо! Это дом дьячка. Балаш живёт немного дальше, — сказал Лаврин, указывая на улицу, куда надо было свернуть.

Телега свернула за церковь. В одном из садов белела большая хата с расписными дверями и косяками.

— Наверно, это Балашова хата, — сказала Кайдашиха.

— Нет, мамо, Балаш живёт вон там, в конце, в овраге, в Западинцах.

Они уже проехали почти всё село. Домов становилось всё меньше. Дорога спускалась с крутого холма в глубокий овраг. В овраге кое-где белели бедные хатки, как овцы на привале.

— Вот, мамо, и Западинцы, — сказал Лаврин, и глаза его весело заблестели.

Кайдашиха нахмурилась. В Западинцах не было видно ни одного зажиточного дома.

— Куда ж ты нас везёшь? Мы уж, кажется, и село миновали, — сказала мать.

— Слезьте, мамо, с телеги, тут очень крутой спуск, — сказал сын.

Кайдашиха не успела сойти. Волы побежали с крутого, как печь, холма. Кайдаш спрыгнул с подножки, побежал за волами, стегал их по морде, но тяжёлые волы не смогли остановить воз. Телега подталкивала их сзади, и они рванули со всей силы вниз. Кайдашиха схватилась за борта и тряслась, как в лихорадке. Воз наехал на кочку и перевернулся. Кайдашиха вылетела, как мяч. Сено накрыло её сверху. Волов понесло по низине.

— Тпру, серый! Тпру, рогатый! Чтоб ты сдох! — кричал Кайдаш, мчась за ними сломя голову, а волы неслись, как кони, задрав головы, и только рогами вертели.

— Вот завёз меня в эти Западинцы, чтоб они пропали! — кричала Кайдашиха на весь овраг. — Чуть шею себе не свернула!

Кайдашиха лежала в сене и в пыли, только отряхивалась. Сено прилипло к платку, залезло за ворот, за пазуху, запуталось в крестах и дукатах. Пыль набилась в нос, в уши, даже в рот. Она расстегнула пояс, вытряхивала сено из-за пазухи и чихала, как кошка, понюхавшая перцу. Борт повозки испачкал её жёлтый сапожок и оставил полосу через всю халяву.

— Чтоб эти Западинцы провалились, лучше бы совсем не ехала! — ругалась Кайдашиха, вытаскивая сено из-за пазухи, из волос. — Оделась, как овца, обвешанная репьями! Это проклятое сено колет в спину — хоть юбку снимай!

— Тут хоть раздевайся и бегай по оврагу! Никто не увидит — и хат тут почти не видно, — сказал Кайдаш.

Лаврин снова уложил сено на телегу, застелил ковром. Кайдашиха привела себя в порядок, села обратно и продолжала ругаться на Западинцы.

Телега поехала дальше. Овраг извивался в разные стороны. Домов становилось всё меньше, и были они всё беднее.

— Эти проклятые Западинцы так закручены, что у меня уже голова кругом! — жаловалась Кайдашиха. — Где же хата твоей Мелашки? — спросила она у Лаврина.

— Вон та, третья от края, — ответил он.

Высокие, совсем голые горы стояли по обе стороны, как стены. Сверху была видна только узкая полоска неба. В самом конце виднелись три бедных хатки.

— Завёз ты нас, как в муравейник. Это не Западинцы, а чёртов мешок. Сюда только чертям и собираться кулаками махать, а не хозяйским людям ездить. Так это те твои «здоровенные» хаты! Тут, видно, нищие живут, а не хозяева.

Телега подъехала к воротам. Хата Балаша была малая и старая, покосилась, раздвинулась, будто присела отдохнуть, словно старая бабка. С торца хата была подперта двумя столбами, обмазанными белой глиной. Маленькие окошки еле светились.

Кайдашиха сидела на телеге и не хотела слазить. Она была совсем зла. Лаврин открыл старые ворота…