Казацкое нападение изображено кратко, но сильно:
Ревёт Скутари пушками,
Ревут, лютуют вороги...
Ревёт, бушует Византия...
Вспомним дальше, как в «Гайдамаках» Шевченко подобными музыкальными образами рисует свои мечты об Украине:
В моей хатинке, как в степи без края,
Казачество гуляет, байрак гудит,
В моей хатинке синее море играет,
Могила грустит, тополь шумит,
Тихонечко «Гриця» девушка поёт...
Таких отрывков у Шевченко набралось бы немало, но мы не будем перечислять их все, а приведём только те, где поэт с помощью исключительно слуховых образов придаёт пластичность другим, более абстрактным понятиям. Вот, к примеру, в «Княжне» он показывает с помощью двух слуховых образов контраст барского роскошествования и народного бедствия:
Ревут палаты на помосте,
А голод стонет на селе.
Дальше от буквального значения такие слова, как: «слава громко орёт над нашими головами», или те, в которых поэт в раздражении описывает молчание своих знакомых:
Никто не гавкнет, не крикнет,
Словно и не было меня.
Или когда он передаёт жалобное настроение своей души: «поёт и плачет сердце», или когда желает своей душе такой силы,
Чтоб огненно заговорила,
Чтоб слово пламенем зажглось, —
где сочетание слухового образа со зрительным придаёт всей фразе необычный, яркий колорит. То же касается таких оборотов, как: «елеем слово потекло», «арена зверем заревела». Ожидаемый крах общественного и политического беспорядка в России поэт изображает как падение старого дуба:
Аж заревёт, загрохочет,
Казак безверхий упадёт,
Разрушит трон, разорвёт порфиру,
Растопчет вашего кумира.
Уже из этих примеров видно различие между поэзией и музыкой. Разница есть и в объёме каждого из видов художественного творчества, и в способе действия. Ведь если музыка может изображать лишь конкретные звуковые явления (шум бури, свист ветра, рев воды, голоса зверей) и только косвенно, можно сказать — символически, передавать состояния души: серьёзность, печаль, мольбу, гнев, радость и т. п., а недоступными для неё остаются целые царства мыслей и рефлексий, абстракций, пейзажей, движения и действия (за исключением тех случаев, где их можно обозначить некими характерными звуками — например, марш войска), то для поэзии доступны не только все те явления, которые доступны музыке, но и те, что ей недоступны. Только музыка изображает всё это звуками, шкала и разнообразие которых весьма ограничены, но зато она использует их по мере необходимости — по отдельности или в виде аккордов, вызывая в нашей душе такие эффекты, которые невозможно передать словом. В этом смысле поэзию можно сравнить с яркой, но одинокой нитью, а музыку — с искусно сотканной тканью. Поэзия в один момент может передать лишь одно впечатление и по своей природе не может ускорить смену этих впечатлений быстрее, чем позволяют органы речи и восприятие. Музыка же способна одновременно вызывать неограниченное количество впечатлений и менять их гораздо быстрее. Значит, впечатление, которое производит музыка, не только непосредственное (не связанное с условными звуками конкретного языка), но и бесконечно богаче, интенсивнее и сильнее, чем впечатление поэзии. Но, с другой стороны, оно более общее, охватывает всю нашу сущность, но не касается конкретно ни одной духовной струны. Собственно, оно затрагивает ярче только некоторые наши органы, ускоряет кровообращение, вызывает дрожь или «мурашки по коже», но высшие духовные силы при этом обычно дремлют. Совсем иное дело — поэзия. Хотя её воздействие в каждый отдельный момент слабее, чем у музыки, однако, обращаясь не только к чувству, но и к разуму, она пробуждает все высшие душевные силы, возбуждает чувства, и хотя проникает в душу словно капля за каплей, она вызывает образы куда более яркие, чёткие и оставляет более глубокий след, чем музыка. Конечно, поэзия тоже вызывает в нашем организме те же изменения, что и музыка, и порой — даже более сильные: она заставляет нас дрожать, замирать, смеяться, плакать, чувствовать тревогу, удовлетворение, ненависть, презрение и т. д. Но главное её свойство — не успокаивать, а возбуждать к активному действию наши высшие душевные силы, и именно это и есть её характерная черта.
Интересно взглянуть, как музыка изображает определённые состояния и душевные переживания, а как — поэзия. Имея возможность обращаться исключительно к слуху, музыка располагает несколькими категориями приёмов, с помощью которых она передаёт свой настрой нашему восприятию. Самой подходящей, самой естественной её сферой является воспроизведение звуковых явлений природы: бури, дождя, воды или листвы, криков разных живых существ и т. п. Правда, эту самую естественную свою область музыка открыла сравнительно недавно и пока ещё не достигла в ней больших успехов. Главные природные явления в музыке по сей день остаются слабо выраженными, лишь слегка обозначенными или слишком условными, «стилизованными», как цветы на народных орнаментах и тканях. На мой взгляд, именно здесь лежит пространство для будущего развития музыки. Приёмы, которыми она пользуется для этой цели — подбор инструментов и тонов, гармонизация, усиление или ослабление, плавное или резкое прерывание отдельных звуков или целых звуковых комплексов.
Вторая область музыки, гораздо более древняя, — это символическая музыка, музыка человеческого чувства и настроения. Изначально она была неразрывно связана с поэзией (древнейшие гимны, песни и т. д.) и, вероятно, никогда полностью от неё не отделится. Чтобы изобразить человеческие настроения и чувства и вызвать у слушателей те же эмоции, музыка, кроме слов, давно использует два главных, чисто музыкальных способа: темп и мелодию. Мелодия — это определённая симметричная группировка музыкальных фраз, которая уже сама по себе, благодаря сочетанию тонов, вызывает в душе напряжение, интерес, наращивает его и в конце приводит к состоянию относительного покоя и умиротворения. Темп же придаёт этой мелодии выразительность: живость или торжественность; существуют темпы торжественные, печальные, плачевные, благоговейные, радостные, весёлые, юмористические и т. д. Пользуясь всеми этими средствами, музыка, не выходя за пределы искусства, не превращаясь в клоунскую эквилибристику, способна охватить весьма широкую шкалу явлений внешнего и внутреннего мира.
Поэзия располагает очень немногими чисто музыкальными средствами. Человеческая речь использует крайне мало чистых тонов, её диапазон весьма ограничен, к тому же сами тоны (гласные) сопровождаются сложными шипящими. Строфическая и ритмическая структура стиха лишь отчасти может компенсировать это. Но зато поэзия превосходит музыку тем, что с помощью языка способна управлять всем запасом чувственных образов, какие только есть в нашей душе, и с помощью этих образов вызывать бесконечно большее количество и разнообразие переживаний, чем музыка. Возьмём, к примеру, как Шевченко изображает тяжёлую задумчивость узника, в которой перемешиваются тоска по утраченной свободе, упрёки себе, тихая покорность судьбе:
За думою дума роем вылетает,
Одна давит сердце, другая терзает,
А третья тихо-тихонечко плачет
В самом сердце — может, даже Бог не видит.
Как видим, основной мотив — чисто музыкальный: изображение определённого душевного состояния. Композитор разобрал бы этот мотив на музыкальные части: основную, торжественную мелодию, к которой внезапно присоединяются жалобные, даже пронзительные ноты; затем — фрагмент какой-то радостной темы и вновь — возвращение к основной скорбной линии, а завершение — диминуэндо. Поэт достигает этой цели, поочерёдно задевая разные наши чувства. В первой строке он показывает рой каких-то неуловимых существ, улетающих вдаль; во второй — он затрагивает чувство осязания; в третьей — мы слышим тихий плач и т. д. И хотя читатель, следуя за поэтом, и не осознаёт, куда он его ведёт, а просто воспринимает отдельные импульсы его слов, — он не заметит, как, прочитав эти строки, почувствует именно то состояние, в каком находился поэт, сочиняя их, или в каком он хотел видеть своего читателя.
Возьмём ещё один пример, где поэт пытается проникнуть в чисто музыкальную область — в сферу неясных чувств, общего душевного упадка, не проявляющегося никакой физической болью, но всё же мучающего и изнуряющего душу, словно предчувствие великой беды. Музыка прекрасно умеет передавать такие настроения и вызывать их в душе слушателей; поэзия же, уже тем, что оперирует словами, каждое из которых имеет определённое значение и в большинстве своём вызывает конкретные образы, плохо подходит для изображения подобных состояний, а если и пытается, то вынуждена использовать разнообразные средства. Посмотрим, как это делает Шевченко:
Я не болею, не дай Бог,
Но что-то видит моё око,
И сердце ждёт чего-то, болит,
Болит, и плачет, и не спит,
Словно дитя голодное ночью.
Присмотримся к этим удивительным строкам! В первой описано физическое состояние поэта — но как? С помощью двух отрицаний. Мы понимаем его, но наше воображение не получает никакого зримого образа. Во второй строке поэт как бы апеллирует к нашему зрению, но снова не даёт никакой картины; зрительный нерв возбужден, зрачок расширяется, но не видит ничего. В третьей строке он так же касается нашего внутреннего чувства: сердце чего-то ждёт, бьётся чаще — и снова никакого пластичного образа. Это напряжение нарастает до ощущения неясной боли. Лишь один орган чувств получает более определённый импульс — слух. Он улавливает далёкий, грустный, монотонный голос — как будто плач голодного ребёнка ночью. Этот голос сам по себе, даже без предварительной подготовки, мог бы вызвать у нас грустное и тяжёлое настроение, если бы поэт мог передать его так чётко и сильно, как композитор. Но именно потому, что он не может сделать этого напрямую, он достигает цели косвенно, другими, присущими поэзии средствами: он вызывает в нас нервное беспокойство, расширение зрачков, учащённое сердцебиение, ощущение смутной боли — так, что единственный пластичный образ, который он даёт нашему воображению — плачущего от голода ребёнка — приобретает особую силу и словно подавляет все прочие.
Стоит также взглянуть на ещё одну особенность как музыки, так и поэзии — изображение тишины. Переход от громких звуков к всё более тихим, градация этой тишины до предела, на котором ухо ещё различает звук, — это именно сфера музыки; поэзия такими средствами не располагает и может лишь слабо конкурировать с ней в этом.