Город Страница 6

Его взгляд останавливался на руках, которые в темноте, казалось ему, касались женской груди, на сцепленных локтях, на плотно прижатых бёдрах. Он провожал взглядом остриженные и украшенные косами головки, прямые и склонённые к плечу в сладостном изгибе шеи; перед ним проходили зачарованные собой пары, рассеянные одиночки — уличные гамлеты, компании парней, что гнались за девушками, бросая им первые плоские слова знакомства, что здесь обретали возбуждающую остроту; запоздалые старички, не спешившие в скучный дом, чинные дамы, искоса поглядывавшие на мужчин и ежившиеся от случайных прикосновений. Его уши слышали неразборчивый гул перепутанных слов, внезапные выкрики, случайную ругань и тот острый смех, что, вспыхнув где-то, катился, казалось, от уст к устам, зажигая их по очереди, как сигнальные огни. И вся его душа охватывалась неистовой враждебностью к этому бездумному, смеющемуся потоку. На что ещё способны все эти головы, кроме смеха и ухаживаний? Можно ли предположить, что в их сердце живёт идея, что их жидкая кровь способна на порыв, что в их сознании есть задача и долг?

Вот они — горожане! Лавочники, безумные учителя, беспечные куклы в пышных нарядах! Их нужно смести прочь, раздавить эту развратную чернь, и на их место придут другие.

В сумерках улицы он видел какую-то скрытую западню. Тусклый блеск фонарей, гирлянды светящихся витрин, сияние кино — казались ему блуждающими огоньками среди трясины. Они манят, но губят. Они светят, но слепят. А там, на холмах, куда рядами поднимаются дома и вздымается ввысь широкая мостовая, в темноте, сливающейся с небом и камнем, — там огромные водоёмы яда, логова слизняков, что наползают вечером сюда, в этот древний Крещатый яр. И если бы у него была сила, он призвал бы гром на это серое, тяжёлое болото, как сказочный волшебник.

Степан с отвращением начал пробираться сквозь толпу, толкаясь вслепую, не обращая внимания на протесты, опустив глаза, как богомолец среди шабаша ведьм. Но возле каждого кинотеатра его затягивало в водоворот. Здесь топтались сотни ног, толкались сотни тел, прилипали сотни глаз. Из широких вестибюлей, освещённых резкими фонарями, украшенных яркими плакатами и огромными надписями, выкатывались волна за волной, то растекаясь, то сжимаясь под напором встречных потоков. Это был час, когда заканчивались сеансы и в этих утробах происходил обмен веществ. Парень мрачно думал, выбираясь из этих заторов:

«Картинки смотрят…»

Он проходил, не останавливаясь, мимо роскошных витрин магазинов, где в блеске ламп сменялись большие банты, повязанный шёлк и тюль, ниспадающие лёгкими волнами с подставок на подоконники; где на стеклянных полках лежали золото и сверкающие камни, слои душистого мыла между диковинными флаконами духов, груды сигарет с живописными обёртками, турецкий табак и янтарные чубуки. На всё это он бросал, идя мимо, презрительные взгляды — огонь и лёд. Электрический магазин вдруг остановил его. За зеркальным стеклом беспрестанно вспыхивали и гасли цветные лампочки, и кристалл выставленных там люстр на миг загорался странными мёртвыми цветами. И Степан с горечью подумал — почему бы не отнести эти лампочки в село, где от них была бы польза, а не забава? О, прожорливый город!

Книжный магазин он вовсе не узнал. Неужели это те самые, дорогие, родные ему книги лежат в огромной впадине, бесконечно тянущейся в глубину боковых зеркал? Зачем их выставлять напоказ перед насмешливыми глазами бездумной толпы? Разве этим глазам нырять в глубины книги, в хранилище великих мыслей, призванных двигать миром? У них на это нет права. Он видел здесь кощунство, и острое сожаление охватывало его за эти опозоренные, заплёванные равнодушными взглядами сокровища — потоптанные в жажде развлечений зрелые жатвы.

«Здесь — лишь бы продать», — подумал он.

Он так задумался, что шум улицы показался ему ещё дикее, когда он снова двинулся вперёд. Он слышал в нём смех и угрозу каждому, кто восстанет против магазинов и огней. Эта улица завтра растечётся по учреждениям и трестам, затопит все должности, большие и малые, и всюду, где он будет стучать, окажутся закрытые двери.

«Проклятые нэпманы», — думал он.

На углу улицы Свердлова, вновь попав в давку, он на мгновение задержался и посмотрел вдоль ровного склона, по которому поднимался трамвай. Там неожиданно было тихо рядом со штормом, внезапная заводь, где толпа, свернув, рассыпалась на отдельные фигуры, замирала и утихала вдали. Он проводил взглядом трамвай, исчезающий наверху, растворяющийся в далёком мраке, и в этой голубоватой от фонарей полосе среди неподвижных, угрюмых зданий он ощутил странную красоту города. Смелые линии улицы, их идеальная параллельность, тяжёлые перпендикуляры по краям, величественный наклон мостовой, сверкавшей искрами от копыт, дохнули на него суровой, ещё незнакомой гармонией. Но он ненавидел город.

Мимо наглых дверей питейных заведений, откуда доносилась пьяная музыка, мимо арки, зазывавшей на лото, и крокодильей головы над входом в казино он прошёл мимо окрисполкома и замедлил шаг на пустынном вечером участке Крещатика между площадью Коминтерна и склоном улицы Революции, где только одинокие проститутки скучают под тёмными подъездами. Позади шумел Крещатый яр, справа звучала музыка из Пролетарского сада, слева шелестели тенями людей Владимирские холмы. И трамваи здесь не казались такими назойливыми.

Степан впервые за этот вечер, оторвав взгляд от земли, поднял глаза к небу, и странная дрожь проняла его, когда он увидел вверху рог луны среди знакомых звёзд — той самой луны, что светила ему и в деревне. Спокойная луна, такая же, как он, сельский странник, друг его детства и хранитель юношеских мечтаний, утишила в нём то злобное чувство, которое навеяла улица. Город не надо ненавидеть — его надо завоевать. Ещё миг назад он был подавлен, а теперь ему виделись безграничные перспективы. Таких, как он, тысячи приходят в город, ютятся где-то в подвалах, сараях и бурcах, голодают, но работают и учатся, незаметно подтачивая его гнилые основания, чтобы положить новые и нерушимые. Тысячи Левков, Степанов и Василей осаждают эти нэпманские жилища, сжимают их кольцом и обрушат. В город вольётся свежая кровь села, что изменит его облик и суть. А он — один из этой перемены, которой судьбой суждено победить. Города-садки, села-города, завещанные революцией, эти чудеса будущего, о которых книги оставили ему неясное предчувствие, в этот миг были ему близки и понятны. Они стояли перед ним задачей завтрашнего дня, великой целью его учёбы, итогом всего, что он видел, делал и должен сделать. Плодородная сила земли, пронизывавшая его жилы и мозг, могучие ветры степей, что его породили, придавали страстную яркость его мечте о блистательном будущем земли. Он растворялся в своей безмерной мечте, что овладела им сразу и полностью, разрушал ею всё вокруг, как огненным мечом, и, спускаясь по улице Революции к грязному Нижнему Валу, вздымался всё выше и выше — к жгучему мерцанию звёзд.

V

Город — странный. Снаружи он подвижен и стремителен, жизнь в нём, кажется, бьёт ключом и сверкает молнией, мчится, а внутри, в хмурых кабинетах учреждений, он тащится старой телегой, опутанный тысячами правил и распорядков. Удары этого городского формализма Степан ощущал на каждом шагу, и как бы ни оправдывал их объективными причинами, они от того не становились менее мучительными. Наученный горьким опытом, он за два часа до начала экзамена занял очередь, глубоко уверенный, что сегодня вопрос с институтом будет решён окончательно и он получит полное право навестить Надейку с важной, пусть и незаметной, отметиной студента на своём френче. Правда, вчерашние впечатления заслонили ему на время образ любимой. Вернувшись вечером домой, он долго сидел, курил и размышлял о городе, его судьбе и настоящих задачах. Но утром проснулся, как всегда, бодрый, полный молодой силы, что, словно спасательный круг, не давала ему утонуть в той неуверенности, что неожиданно охватила его здесь. Уже немного привыкнув к новому жилью, он смело попросил у хозяйки вёдро и вдоволь умывался. И тогда снова воспоминание о Надейке залило ему душу заботливым теплом.

«Экзамен — вот в чём дело», — весело думал он.

Имея непреодолимую склонность анализировать свои мысли и поведение, он по-дружески бранил себя за вчерашний гнев и расплывчатые грёзы. Он наставлял себя, что мечтать — глупость, что надо действовать, неутомимо преодолевая все преграды на пути, сосредотачивая все силы на очередной точке сопротивления. Первая из них — это институт. Надо поступить в институт, а не играть в мечты, какими бы высокими они ни были. И вправду, экзамен казался ему барьером, перескочив через который он обретёт и королеву, и королевство. Он отправлялся на него, как доблестный воин в поход, который может дать победителю ключ от волшебной пещеры сокровищ. И именно потому, что он был настроен победить одним рывком раз и навсегда, его ужасно уязвил тот факт, что экзамен продлится два дня — сегодня письменный, завтра устный. Ту объяву, где это было указано парой коротких строк, его юношеский порыв, его страстное стремление сразу решить всё, совершенно не трогали. И он был вынужден им подчиниться.

Сев на подоконник, Степан собрался закурить — табак был ему верным товарищем и утешителем всех бед, — но напротив, на стене, висело ещё одно короткое объявление, что отнимало и это удовольствие. Два часа он просидел, скучая, безразлично поглядывая на толпу своих будущих товарищей и вновь думая о самом себе. Он чувствовал, хоть и неясно, какую-то перемену в себе. Он не мог не заметить, что в груди у него загорается новый огонь — неустойчивый, дрожащий от каждого порыва внешнего ветра. Он был бодр с утра, а теперь его овладела грусть, которую он не мог унять. Ведь он не устал от работы, по сути, с ним ничего плохого и не случилось. И не он ли сам пару часов назад учил себя быть стойким? Его пугали эти незнакомые ранее колебания настроения. Он начинал понимать, что прежняя жизнь, простая, деревенская, где все вопросы ясны и слишком практичны, была чем-то совершенно иным по сравнению с днями, что он начал в городе.

Из всех тем, предложенных на экзамене, он сразу остановился на «Смычке города и деревни». Писал быстро и свободно, заранее составив в голове план изложения. Все свои тезисы он развернул широко, осветив одновременно экономическую и культурную необходимость союза, его задачи и желаемые последствия.