Город Страница 5

Но стол был покрыт чистой серой бумагой, книги лежали на нём аккуратными стопками, сундук застелен красно-чёрной клетчатой плахтой, окно украшено кружевным рушником, а постель аккуратно прибрана. Над ней висела самая большая и ценная гордость хозяина — двустволка и кожаная патронташка. Заботливая рука, уют и покой ощущались в стройной линии портретов на стене, тоже украшенных рушниками — Шевченко, Франко и Ленин. Зависть и тревога охватили Степана, когда он увидел это опрятное жильё.

Сам хозяин, в нательной рубашке, сидел за столом над книгой, но встретил гостя с теплом, усадил на стул и начал расспрашивать, как тот устроился на новом месте. И Степан не мог побороть смущения. Он коротко ответил, что пока устроился неплохо, живёт в комнате, что летом пустует, а осенью туда должен заехать какой-то родственник хозяина; что жаловаться пока не на что, а как только получит стипендию, переберётся, возможно, в дом КУБУЧа, когда станет настоящим студентом. Экзамен завтра, и он его совсем не боится. К тому же у него есть определённый революционный стаж.

— А у вас как? Комната у вас хорошая... — неуверенно спросил Степан, проникшись глубочайшим уважением к Левко и даже обращаясь к нему на «вы».

Левко улыбнулся. Кровью досталась эта комната! Полтора года назад он получил её по ордеру, а хозяева встретили его, как дикого зверя. Воды не давали, уборную запирали. Старички тут двое — бывшие учителя. Он, значит, когда-то преподавал латынь в гимназиях, а теперь её сократили, служит в архиве за три червонца. Потом постепенно познакомились, и теперь — друзья. Вместе чай пьют, и если что сварить нужно — тоже можно. Люди хорошие, хоть и старомодные.

— Сейчас увидишь их, — сказал он. — Сейчас чай будем пить.

Степан стал отнекиваться — ведь он не голоден! — но студент его не слушал, медленно надел сорочку и, не подпоясываясь, вышел из комнаты.

— Ну вот! Как раз есть чай... Пойдём, — с удовольствием сообщил он.

И потянул за руку смущённого Степана, хотя тот только внешне изображал застенчивость, сам же глубоко жаждал посмотреть на городских людей и познакомиться с ними. Левко не мог преградить ему путь к ним, ведь, как и он сам, должен был вернуться в деревню, побывав в городе хоть и не случайным, но временным путником. Немного стыдясь самого себя и заранее готовясь больше наблюдать, чем говорить, парень переступил порог жилища настоящего горожанина, бывшего гимназического учителя.

Комната его представляла собой странное смешение самых разных вещей, будто собравшихся сюда из разных квартир от ужаса и застывших на месте. А так как им явно не хватало пространства, то стояли они толпой вдоль стен и просто посреди комнаты. Широкая двуспальная кровать выглядывала из-за короткой ширмы, упираясь изголовьем в книжный шкаф, в котором вместо стекла уныло темнел бурый картон. Рядом с этим шкафом, мешая его свободному открыванию, стоял большой резной буфет, прислонившийся верхушкой к стене, без которой он бы утратил равновесие. Дальше, под правым окном, жалась до отказа полная нот этажерка, хоть пианино в комнате не было. Наискосок к окну, слегка загораживая его, гордо высилась стройная зеркальная гардеробная — единственная вещь, что сохранила свою неприкосновенность и чистоту. Симметрично напротив огромной кровати высился потёртый турецкий диван, а на его широкой спинке, заканчивающейся длинной деревянной площадкой, одиноко поднимал к потолку свой рупор граммофон, по бокам от которого стояли ровными стопками пластинки.

Прямо у двери в углу чернела буржуйка — жестяная печка, что обогревала комнату зимой, а летом на ней готовили еду. Широкая труба, прикреплённая к потолку, тянулась от неё до середины комнаты, затем резко поворачивала и исчезала в стене над книжным шкафом. Комната была большая, но суженная завалом вещей, оставлявших в центре лишь место для маленького ломберного столика, который теперь служил обеденным и казался крохотным среди своих гигантских соседей. На нём и был сервирован чай — синий закопчённый чайник, четыре чашки, сахар в мисочке и несколько кусков хлеба на тарелке.

Левко познакомил его с хозяевами. Андрей Венедович был бодрый старичок, с головы до пят покрытый седыми волосами. В его движениях и поклонах ощущалась торжественность и достоинство. А его жена из-за отсутствия зубов говорила так, что Степан не разобрал её приветственных слов. Эта сгорбленная женщина с иссохшим лицом и дрожащими руками пригласила своей неясной речью присесть и осторожно начала наливать чай.

Андрей Венедович похвалил Степана за намерение учиться, но выразил недовольство современной системой образования и тем, что от образовательных дел отстранили старых, опытных педагогов. Затем неожиданно спросил:

— А вы знаете латинский язык?

Степан, который и так чувствовал себя неловко под пристальным вниманием хозяина, теперь совсем покраснел. Он честно признался, что знает о существовании латинского языка, но сам его не изучал — теперь он вроде как не нужен. Последние слова задели Андрея Венедовича. Латинский — не нужен! Пусть молодой студент знает, что только классика спасёт мир от современного мрака, как она уже спасла его от религиозного! Только вернувшись к ней, человечество снова обретёт ясное восприятие мира, целостность натуры и творческий подъём.

Голос бывшего учителя поднялся и задрожал от страсти. Всё больше разгораясь, Андрей Венедович засыпал Степана именами и изречениями, смысла и значения которых тот совсем не понимал. Он говорил о золотом веке Августа, о римском гении, покорившем мир и сияющем в темноте современности, как путеводная звезда. О христианстве, которое предательски пожрало Рим, но и само было побеждено им в эпоху Ренессанса. О своём любимом Луции Аннее Сенеке, наставнике Нерона, гонимом интригами и кознями, несравнённом философе, приговорённом к казни и добровольно умершем, вскрыв себе вены, как и подобает мудрецу; о его трагедиях, единственных, дошедших до нас от римлян, о его «Dialogi», из которых «De providentia» он мог цитировать наизусть. И Сенека, объединивший в высшем синтезе стоицизм с эпикурейством, этот гений римского духа — и ему приписывают связь с апостолом Павлом, ограниченным адептом тюремной религии, что разрушила Рим!

В комнате вечерело, и в полумраке голос учителя звучал почти пророчески. Он всё обращался к Степану, и тому невольно становилось жутко. Но, заметив, что Левко спокойно потягивает чай, Степан приободрился и тоже выпил свой стакан, уже не обращая внимания на пророчества хозяина. Хозяйка же сидела тихо, почти исчезая за пузатым чайником.

— Я стар, но бодр, — провозглашал старик. — Мне не страшна смерть. Ведь дух мой — классически ясен и спокоен…

В комнате Левка Степан сказал:

— Ну и дед... мощный!

— Он немного чокнутый на этой своей латыни, — ответил студент, — а человек он добрый. И помочь может — умный дед, всё знает.

Уже на выходе Степан спросил:

— Ну а латинский, разве он кому-то нужен?

— Чёрту он нужен, — засмеялся Левко. — Сказано же — мёртвый язык.

Он проводил товарища до самых ступеней, позвал заходить, если что — по делу или просто так.

IV

Спускаясь по улице Ленина к Крещатику, Степан многое передумал. Встреча с Левком укрепила его. Он говорил себе, что путь Левка — и его путь, и завидовал товарищу невольно. Трудно представить себе что-то лучше, чем такая опрятная комната! Тихо и упорно трудится там Левко, сдаст все нужные экзамены, получит диплом и вернётся в село новым, культурным человеком. И привезёт туда с собой новую жизнь. Так же должен поступить и он. Сейчас Степан ясно чувствовал всю важность своих обязанностей, чувство которых на миг утратил, ступив на чужую городскую землю. Он вспоминал, как его провожали в районе, и это воспоминание повеяло на него тёплым ветром. Как он мог даже на минуту забыть товарищей, что остались там — без надежды вырваться из глуши? Он улыбнулся им вместо привета.

Радостным ему было и первое знакомство с городскими людьми. Первый — сухой лавочник, которого он мог бы задавить двумя пальцами, второй — полубезумный учитель, изгнанный из школы с его языком и причудами. О первом Степан не стал много думать — мелкий нэпманчик, у которого жена по утрам доит коров, а вечером надевает шёлковое платье и пьёт чай у знакомых. А сам он — трус, дрожащий желе за свой домишко и лавку, где вся его жизнь и надежды. Степан с наслаждением раскрывал сам себе духовную пустоту хозяина сарая, в котором он вынужден временно жить вместо той комнаты, что жила в его воображении как чистая идея. Что может быть в душе этого лавочника, кроме копеек и селёдки? Что может он чувствовать? Он живёт, пока ему дают жить. Чудак, сорняк, мусор, который исчезает без следа и памяти.

А учитель был интереснее. Он хоть что-то думал и чем-то жил. Но его комната — Степан весело засмеялся, вспомнив её. Он тут же вообразил судьбу этого добряка. Учитель когда-то владел большой квартирой, и революция, отрезая ордерами комнату за комнатой, загнала его вместе с недореквизированным и недопроданным имуществом в этот угол, напоминающий остров после землетрясения. Она разрушила и гимназию, где он учил буржуйских детишек угнетать народ, и швырнула его, как крысу, в архив ковыряться в старых бумагах. Он ещё жив, он ещё кричит, но его будущее — угасание. А в сущности — он уже мёртв, как и та латинь, что, как верно сказано, только чёрту нужна.

Вот они, эти горожане! Всё это — старая пыль, которую надо смести. И он для этого призван.

С такими отрадными мыслями Степан незаметно дошёл до Крещатика, сразу оказавшись в гуще толпы. Он оглянулся — и впервые увидел город ночью. Он даже остановился. Сверкающие огни, грохот и звон трамваев, что пересекались здесь и разбегались, хриплый вой автобусов, что легко катились тяжёлыми тушами, пронзительные гудки мелких авто и крики извозчиков вместе с глухим гулом людской волны враз прервали его погружённость. На этой широкой улице он столкнулся с городом лицом к лицу. Прислонившись к стене, прижимаемый нахальными наплывами толпы, парень стоял и смотрел, блуждая глазами вдоль улицы и не находя её конца.

Его толкали девушки в тонких блузках, ткань которых сливалась с наготой рук и плеч; женщины в шляпках и вуалях, мужчины в пиджаках, юноши без шапок, в рубашках с засученными до локтей рукавами; военные в тяжёлых, душных мундирах, горничные, взявшиеся за руки, матросы Днепрофлота, подростки, форменные кепки техников, лёгкие пальто франтов, масляные куртки босяков.