Город Страница 24

«Сумасшедшие».

В девять часов, когда служащие разошлись по своим должностям, а их жёны — по базарам, в квартире наступила относительная тишина, которая после утреннего гама казалась абсолютной. Сев за стол под благодатной листвой старой пальмы, Степан достал из угла ящика пачку исписанных карандашом листов и начал аккуратно их раскладывать. Это были черновики рассказов, написанных ещё прошлой зимой: три законченных и один начатый. По объёму они были больше напечатанных, но объединяла их одна тема — революция и восстание. Однако кроме этого, все они несли в себе одну особенную черту, проявившуюся уже в первом его произведении «Бритва» и отразившуюся в дальнейшем творчестве: его видение сущности гражданской войны как грандиозного массового движения, где отдельные личности — лишь незаметные частицы, уравненные в общем и безоговорочно подчинённые ему. Люди здесь теряли свою индивидуальность перед высшей волей, которая отнимала у них личную жизнь и с ней — все иллюзии независимости. Поэтому героями его рассказов естественно становились предметы, в которых эта могучая идея воплощалась как бы мимоходом. И правда, главными носителями действия у него оказывались бронепоезд, сброшенный с рельсов, сожжённая усадьба или захваченная станция — всё это противостояло человеческому коллективу как выразительные персонажи. Потому и расстрелы нигде не происходили столь буднично, и трупы не ложились с такой покорностью, как в произведениях Стефана Радченко, ведь, прислушиваясь к стону разрушенного бронепоезда, автор забывал про стоны живых, задавленных его обломками.

К вечеру он закончил начатый рассказ, сам удивляясь тому, как отяжелела его рука. Те страницы, что раньше он мог набросать за час, теперь требовали полдня напряжённой работы, с досадными перерывами, когда карандаш вовсе отказывался ему служить. Ему приходилось всё зачеркивать, останавливаться на словах, которые вроде бы подходили, но в то же время были не на месте и никак не хотели заменяться. Знание языка обернулось его прямым врагом. Его разум, перегруженный чтением, стилями мастеров и завышенными требованиями к фразе, постоянно тормозил свободный полёт вдохновения. Обострённое на литературных шедеврах художественное чутьё непрестанно указывало ему на изъяны композиции, и он дважды перестраивал план, отбрасывая обдуманное и добавляя совершенно неожиданное. И, закончив, испытал злобное удовлетворение — как всадник, который наконец объездил коня, не раз сбрасывавшего его на землю.

Два дня он посвятил переписке и поверхностной правке текстов, покидая дом только чтобы поесть и посетить языковые лекции. Даже спасительное купание в Днепре он временно забросил. Ещё через день получил ответ от редакции киевского журнала — такой же краткий, как его собственный: «Просим зайти в редакцию с 11 до 2 часов дня». Слово «просим» очень его обрадовало, но навестить редакцию он не решился — странная смесь стеснения и гордости удерживала его от этого шага. Зато ничто не мешало ему привести себя в порядок и вечером направиться на Гимназический переулок, в дом, где жила девушка Зоська.

Честно говоря, большого желания её видеть он не испытывал, но надоело одиночество и появилась потребность как-то развлечься после утомительной работы над рассказами. Там он хотя бы мог услышать живое слово, а если это слово исходило от девушки — тем приятнее. Конечно, интересовали его не только слова. Физическая тоска по женщине не покидала его с тех пор, как он оставил мусеньку, и чем сильнее он отрезал себя от реальной возможности развеять это томление, тем настойчивее оно овладевало его воображением. За несколько минут до сна, как заслуженный отдых после умных книг, он позволял себе фантазии на любовные темы, и эти фантазии приносили ему удовольствие, несмотря на их бесстыдство. Он засыпал в невидимых объятиях, отпускавших только утром его бодрое тело, оставляя в нём неугасающее желание воплотить грёзы в действительность. И сны его были глубоко аморальными: цель в них обозначалась просто и прямо, материал они черпали из случайных приключений его скитальческой юности, где отношения с женщинами не подчинялись даже условной приличности, поскольку в своей сути были неприличны абсолютно. Искуситель всех поборников духа — тот самый дьявол — неустанно раздувал в его крови страстное пламя, и если юноша умел держать это в рамках фантазии, то уже это было немалой добродетелью.

Тем не менее никаких намерений по отношению к Зоське он не имел и даже думал, что, возможно, через неё удастся познакомиться с кем-то ещё, чтобы разорвать пута одиночества и фантазий, которые начинали душить. С такими мыслями он высморкался и постучал в дверь, которую сама девушка и открыла.

— Вам чего? — спросила она, появившись на пороге.

— Хотел вас увидеть, — ответил Степан.

— Я вам этого не разрешала, — строго сказала она, но через мгновение добавила: — Ко мне нельзя. Погуляйте, я сейчас выйду.

И прежде чем юноша успел что-то сказать, она захлопнула дверь. Степан вышел на улицу немного обиженный — он чувствовал, что достоин лучшей встречи, как умом, так и телом. Вот девчонка! Тем не менее он стал бродить взад-вперёд вдоль домов, читая на табличках фамилии жильцов. Зоська действительно не заставила себя долго ждать — она вышла с крыльца в жакете и шляпке.

— Вот, что я себе купила, — сказала она, показывая юноше маленький стек. — Правда, хорошенький? Просто изумительный!

— Изумительно хорош, — ответил Степан, осмотрев его.

— А как бьёт, знаете?

— Только не бейте, пожалуйста, — сказал он, видя, как она замахнулась.

— Это для шпица. У нас шпиц есть. А где соска?

— Я выбросил её.

— Мой подарок?

Она возмущённо остановилась.

— Нет, нет, — добавил Степан, испугавшись, что она уйдёт. — Я шучу. Я в ящик её спрятал.

— Принесите её мне, — сказала Зоська. — Я прикреплю её к стеку.

«Придётся купить, — подумал он. — Да и к ней соска как раз подходит», — окинул взглядом её детскую фигурку.

Через четверть часа Степан торжественно покупал билеты в кино на лучшие места, надеясь этой тратой заложить прочный фундамент их сближения. Он совершенно логично рассуждал: если девушка что-то получает от парня — она уже ему что-то должна.

С рыцарской учтивостью он пропустил её в фойе и вежливо с ней разгуливал, рассматривая афиши и выставленные кадры.

— Вот дурень, — сказала Зоська, указывая стеком на молодца, скачущего верхом на фотографии. — В кино надо на автомобиле ездить, а он верхом, как милиционер.

Степан чувствовал себя важным: впервые в жизни он пришёл в приличное место с настоящей девушкой. Его лишь немного смущало, что спутница чересчур размахивала стеком и слишком много оглядывалась по сторонам, а на него почти не обращала внимания. Всё-таки она должна бы глубже чувствовать, что пришла сюда благодаря ему.

Но когда в зале погас свет и на экране замелькали кадры, Степан взял её маленькую руку и сжал. Девушка не ответила, но и не отняла руки, и он через несколько минут положил её к себе на колени и прикрыл своей ладонью, решив на этом пока остановиться. После окончания последнего акта Зоська сказала:

— Какой чудесный фильм! Аполлон, купите билеты ещё на один сеанс!

— Меня зовут Стефан, — обиженно ответил он. — Подождите, сейчас куплю.

Он быстро вернулся с билетами, исподтишка опасаясь, чтобы она не сбежала.

— Ах, вы божественный, — сказала Зоська.

Но едва начался следующий фильм, как она устало промолвила:

— Фу, какая гадость! Хочу домой. Тут душно.

На углу своей улицы она выдала ещё одно пожелание:

— Хочу на лодке покататься.

— Пожалуйста, — ответил Степан. — Вечер такой тихий. Поплывём куда-нибудь далеко.

— Только чтобы по нашей улице.

— Где же здесь вода?

— Так сделайте её! — вскрикнула она с тоской.

У него лопнуло терпение, и он, оглянувшись, украдкой поцеловал её.

— Какая наглость! — воскликнула Зоська.

— Я люблю вас, — жалобно пробормотал Степан.

— Я вам этого не позволяла, — как можно строже сказала она, уходя.

— Зоська, когда я вас увижу? — крикнул он ей вслед.

— Никогда, — бросила она.

Но юноша только улыбнулся этим словам и пошёл домой, полный разнообразных приятных чувств. Это решительное «никогда» даже обрадовало его, дав надежду на скорую встречу, может, даже с важными последствиями, ведь несложно было понять, что перед ним — капризная интриганка, сама не знающая, чего хочет, а это даёт широкое поле действия для человека с устойчивыми желаниями. Особенно его порадовала её привычка говорить «не позволяла» тогда, когда дело уже было сделано. Такая «запрещённость», как известно, не является настоящим препятствием.

В целом девушка понравилась ему больше, чем он мог подумать несколькими часами ранее. Когда он на миг прикоснулся к ней на улице, то ощутил в себе внезапный переворот, убедившись, что низкий рост ничуть не мешает женскому телу сохранять свою притягательную силу. Напротив, в суховатых очертаниях он уловил утончённое, порождённое городом очарование — такое тело не могло бы существовать в деревенских условиях. Именно городскость её и привлекала, ведь стать настоящим горожанином было его первейшей целью. Он будет с ней ходить повсюду — в театры, кино и на вечеринки, попадёт с ней в сугубо городское общество, где его, разумеется, примут и оценят.

В институте, наверное, уже начались лекции, и он то и дело обещал себе туда наведаться. Однажды утром, одеваясь, он уже окончательно решил, что это произойдёт именно сегодня, но вдруг спросил себя: «А зачем я туда пойду?» — и не нашёл ни одного ответа. Немного удивился, потом сильно обрадовался, восхитившись своей смелостью, и целый день чувствовал себя победителем. Ну зачем ему тот институт? Степан Радченко хорош и без диплома.

Фортуна посыпала ему из своего старого рога изобилия, что изображён на вывесках булочных: через неделю он получил ответ от харьковского журнала вместе с денежным переводом на восемьдесят семь карбованцев. Письмо он ждал, а вот денег никак не ожидал. Выходит, литература — вещь не только почётная, но и выгодная, а значит — вдвойне достойная внимания. Юноша с радостью расписался в получении, был бы рад расписываться и без конца, если бы того требовала почта — это великое достижение человеческой культуры, которое не только позволяет людям издалека переписываться, не только доставляет журналы с напечатанными рассказами, но и пересылает деньги.

Письмо из харьковского журнала было очень интересным. В нём коротко, но ясно отмечались достоинства его рассказов и предлагалось прислать ещё, если возможно — несколько, чтобы из них можно было составить сборник объёмом от трёх до шести печатных листов.