Енеида Страница 11

Изображённые на щите Энея персонажи украинских народных сказок размещены и названы в порядке их популярности — от Ивасика-Телесика до ныне совсем забытого, заимствованного из переводных рыцарских романов Марципана (V, 45).
Впрочем, не будем предвосхищать комментарий и множить примеры. Добавим лишь, что даже отсутствие в том или ином жизненном ряду какой-то реалии или персонажа, который, с современной точки зрения, должен был бы там присутствовать, — вовсе не случайность, а имеет историческое объяснение. Так, среди выстроенных вдоль дороги в ад грешников есть и «семейная группа» (III, 46). Тут жёны, свекрови, мачехи, отчимы, тестьи, зятья, девери, шурины, братья, золовки, невестки, ятровки — все, кто мог отравлять жизнь родным. В длинной шеренге отсутствует лишь та, кому современный читатель отдал бы первое место на правом фланге, — тёща. А всё потому, что в патриархальной семье (а иной Котляревский и знать не мог) мать невестки, жены, не имела никакой власти, никаких прав. Она могла быть только ангелом-хранителем, утешительницей и советчицей своей дочери и внуков — именно в таком образе она и предстает в народных песнях прошлого. Роль тёщи в семейной структуре стала возрастать позже, с усилением женской эмансипации и упадком патриархальных устоев.
Разумеется, Котляревский не был первым, кто пользовался построением словесных рядов, подсказанных самой логикой жизни. Это характерно для народной речи, которую писатель возвёл в ранг литературного языка. Взять хотя бы простое «хлеб-соль», «борщ да каша» — в первом случае порядок отражает значимость, во втором — порядок потребления.
Или обратимся к портретам и характеристикам персонажей. Тринадцать слов и словосочетаний использует Котляревский для портрета «старой бабищи» Сивиллы, шестнадцать — на описание внешности Харона (пять из них только про рубаху), восемнадцать — для изображения девичьей красоты и доброты Лависы и т. д. Вся поэма держится на словесных блоках, каждый из которых имеет собственную микроструктуру и внутреннюю целостность. Эти блоки — ряды реалий, людей, событий. Признаки и последовательности, по которым они строятся (пространственные, возрастные, историко-хронологические; иерархии: социальные, семейные, церковные, военные, цеховые и т. п.), столь же многочисленны и разнообразны, как и в тогдашней реальной жизни. Именно в этом — высокая ценность реализма Котляревского и неизменная познавательная значимость его поэмы. Составитель комментария стремился это отразить.
«Энеида» [3] — это и энциклопедия культуры смеха украинского народа. Смех по своей природе противостоит однозначности, стабильности, заданности. Наибольшие трудности для составителя комментария вызывает не столько объём поясняемого материала, сколько его бурлескно-иронический характер, неисчерпаемая изобретательность, коварно-остроумная комичность, неожиданное смешение реальности и вымысла, высокого и низкого, серьёзного и нелепого, а также обусловленный жанром травестии двойственный характер изображения. Как в двойных наложенных картинках, где от едва заметного изменения ракурса античная богиня превращается в украинскую молодицу, а воины Вергилия — в запорожских казаков. В ряде случаев сложно определить, на чём основано изображаемое.
Так, старая нянька Аматы — жены царя Латина — за аренду хутора, где был «пруд, плотина и садок», платила «чинш ко двору», то есть подать царю. Уточняется состав этой дани:
Ковбас десятков з три Латину,
Лавинії к Петру мандрик,
Аматі в тиждень по алтину,
Три хунти воску на ставник;
Льняної пряжі три півмітки,
Серпанків вісім на намітки
І двісті валяних гнотів. (IV, 76)
Размеры чинша здесь комически преуменьшены. Колбасы и мандрик (сладкий хлебец) на Петра — скорее подарки, угощение, с которым приходили в гости. Алтын — мелкая монета, равная трём копейкам. «Три хунты воску» — это чуть больше килограмма, тоже капля. Только восемь серпанков и двести фитилей — ещё хоть как-то напоминают чинш. Этот размер дани усиливает комизм концовки строфы:
Латин од няньки наживався,
Зате ж за няньку і вступався,
За няньку хоть на ніж готів. (IV, 76)
Можно с уверенностью сказать, что дань была преимущественно натуральной. Подобные случаи в поэме не единичны.
Котляревский опирался на старые традиции украинской литературы. Возьмём произведение, близкое по жанру к его поэме, — «Казание руське». Это пародия на православную проповедь, впервые опубликованная и проанализированная в книге Леонида Махновца «Сатира и юмор украинской прозы XVI—XVIII вв.» (1964). «Казание руське» написано во второй половине XVII века, как минимум за сто лет до первой «Энеиды», на живом разговорном языке северо-западного Полесья неким дьячком-бакаляром. Язык частично ритмизирован в духе пословиц и народных песен и, что важно, полон структур, близких к словесным рядам «Энеиды». Библейская тема — сотворение мира Богом — дополнена апокрифической историей «побратания, покумания» Люцифера с архангелом Михаилом. Вот фрагмент:
«Перед началом, мои деточки, света не было вовсе. Хоть зажги — ничего бы не стряслось. Никто ничего не видел, не ведал… Скажите ж мне, детушки, где тогда Господь Бог пребывал, что ел и пил и что делал, если ни неба, ни земли не было?.. Молча молчите, ибо не знаете… Наперво Он сотворил небо и землю. На небе — ангелов серебряных, золотых, расписных, с соколиными очами. Под небом — птиц: ворон, сорок, галок, воробьёв, глухарей. На земле — свиней, коров, волов, медведей, волков… Также лисиц, горностаев, котов, мышей и прочую забавную живность. И устроил им Господь рай, оградил его крепким частоколом и подпёр. Насеял там дубы, грабы, лещины, ольхи. В огородах — свёклу, репу, редьку, морковь, пастернак и прочую капусту. И ходит себе Господь, смотрит, чтобы поросёнок не сбежал. Глянет одним глазом — аж небо замутилось, солнце уши спустило и повесило…»
Недаром Леонид Махновец [4] писал, что «Казание руське» — «это просто новая страница в истории древней украинской литературы, её образов и идей, которая заставляет пересмотреть устоявшиеся взгляды». В частности, это касается мнения, что пародийно-травестийная литература развивалась только в XVIII веке. Ведь «Казание руське», написанное в XVII веке, — уже зрелый образец этого направления. В нём тонко пародируется проповедь наивного, неграмотного, но самодовольного попа. Он говорит свысока, снисходительно: «Скажете вы мне, детушки, где был Господь… А молчите, бо не знаете…» Далее он несёт (с точки зрения ортодоксальной церкви) ересь. Но как живо, правдиво передан в проповеди мир, в котором живут люди! Ангелы — «золотые, расписные» — взяты прямо с икон. Бог, спускаясь всё ниже, создаёт птиц, зверей, огород — всё, чем окружён был человек. В каждом ряду — система, порядок, логика жизни.

В апокрифической истории Михаил «побратался, посватался, покумался» с Люцифером — глаголы ритмичны, но смыслово не сочетаются. В этом — комический эффект. Герои — архангел и дьявол — бьются, как пьяные мужики. Михаил «скочит с криком», Люцифер «хопит в щеку», Михаил «кидается на нож, мачугу, бич, самопал» — и бьёт его до изнеможения. Тут же — эпический ритм и стиль героической сказки.

Особо ярко в «Казании» проявляется бурлескный стиль: пародийно занижен не только старший ангел, но и сам Бог. Всемогущий Творец — в роли свинопаса. Профессия эта считалась презренной, а «свинарём» называли глупца. «И ходит Господь, глядит, чтоб поросёнок не сбежал» — и мир в его глазах видится «по-свинарски». Даже солнце — это «каплоухая свинья».

Такое изображение связано с освобождением европейского мышления от религиозных догм, с идеями Ренессанса, свободомыслием и сатирой нового времени. Но для понимания юмора «Энеиды» важно и другое: в фольклоре осмеяние святого — не обязательно отрицание. Всё в мире — неоднозначно, имеет как высокие, так и смешные стороны [5].