Джуры казака Швайки Страница 37

Дед Кибчик согнал их с коня и сам сел в седло. Рядом с дедом замер Демко Манюня. Хотя он стоял пеший, всё же головой почти сравнялся с дедом. Опершись подбородком на свою кованую дубину, он молча наблюдал за татарскими разъездами в просвете между деревьями.

Тем временем Вырвизуб созвал десятников и сотников и начал раздавать приказы.

— Ты со своими ребятами направишься к табунам, — приказал он Василию Байлему. — Снимешь стражу и пастухов, чтобы не заметили, перегоняй сюда сотен три коней. Остальных гони в сторону плавней. Справишься?

— Постараюсь, — ответил Василий. — С десяток ребят затаятся под конскими животами и подберутся к стражам. А дальше главное — чтобы ни один татарин и пискнуть не успел…

— Пискнет — голову сниму, — посуровел Вырвизуб. — Понял?

— Что тут непонятного, — ответил Василий и направился к своей сотне.

Вырвизуб проводил его взглядом и продолжил:

— Ты, Мацик, отбери с десяток братчиков и, как стемнеет, постарайся пробраться к пленным. Раздай им ножи. Пусть перережут путы, а как только заварится каша — пусть бегут в сторону Днепра. Нечего им зря шею подставлять под сабли. Ну как, справишься?

— Кто его знает, — уклончиво ответил Мацик. — Мало людей даёшь. Сам знаешь, охрана у пленных всегда строже, чем где бы то ни было. Ещё ввяжемся в бой…

— Я тебя ввяжу, — сказал Вырвизуб. — А людей не дам, они тут нужнее. Так… теперь осталось главное — снять хотя бы тех стражей, что напротив нашего холма. Как думаешь, Пилип, кого послать? — обратился он к Швайке.

— Так пошли меня, — ответил тот. — Я уже и братчиков толковых подобрал.

— Смотри же, друг, не подведи, — почти с мольбой произнёс Вырвизуб и обратился к другим. — А вы — ждите моего сигнала!

Грицик с Саньком, разумеется, крутились среди сотников. Услышав последние слова Вырвизуба, они отошли в сторону.

— Грицик, давай попросимся к Швайке? — возбуждённо зашептал Санько. — Ну давай, а?

— Ничего не выйдет, — грустно ответил Грицик. — Прогонит он нас. Там, кроме всего, ещё и сила нужна. А мы с тобой, Санько, ещё мало каши съели.

Санько промолчал. И правда, Грицик прав: им с их силой с крепкими стражами не справиться.

— И с Василием не стоит идти, — рассуждал Грицик. — К охране он нас, конечно, не подпустит. А как снимет её, так и скажет: гоните, ребята, табуны к Днепру, а мы здесь и без вас справимся.

— Так и будет, — вздохнул Санько. — Значит, остаётся только Мацик. А он скажет то же самое: идите, дети, не путайтесь под ногами.

— Это он может, — согласился Грицик. — Только просить мы его не будем.

— Как это — не будем? — не понял Санько.

— А вот так. Потихоньку пойдём за ними. Понял? А дальше видно будет.

Санько подумал-подумал — и согласился. Действительно, другого выхода у них не было.

После этого друзья не отходили от Мацика и его товарищей ни на шаг. В конце концов Мацик это заметил. Подозрительно посмотрев на ребят, он спросил:

— Чего вы тут крутитесь? Хотите с нами? Не выйдет.

— Нет, мы просто так, — поспешно успокоил его Грицик.

Как только стемнело, Мацик с товарищами отправились к болоту, в обход ордынского лагеря. Тут, по расчётам Мацика, стражи не было. А если и была, то не такая бдительная, как на холмах.

В лагере ярко пылали костры, и это позволило быстро определить, где именно находятся пленные. Но, увы, добраться до них было невозможно. Татары разместили пленных на ровном, как ладонь, участке. Рядом с ними сидел верхом крепкий татарин и зорко оглядывался по сторонам. Чуть поодаль в мерцающем свете маячили силуэты его товарищей. К тому же трава здесь была настолько редкой, что казалось, и мышь не проскользнёт незамеченной.

Товарищи Мацика лежали в углублении и не сводили глаз с охранника. Им казалось, что они лежат уже вечность, а охранник даже не шелохнулся. Только вертел головой туда-сюда, прислушиваясь к каждому шороху.

— Чтоб ты с ума сошёл, — тихо выругался Мацик. — Что будем делать? — обратился он к товарищам.

Те только пожали плечами.

— Может, снять его стрелой? — предложил один.

— Ты что — рехнулся? — возмутился другой. — Тогда вся татарва поднимется на ноги!

— Стрела не годится, — подтвердил Мацик. — Думайте дальше, ребята.

— Где ваши ножи? — вдруг раздалось сзади.

Братчики вздрогнули, словно ошпаренные.

— Ребята, откуда вас принесло нечистой силой? — тихо вскрикнул Мацик. — Швайка ж нас за вас головы поотрывает!

— Где ножи? — повторил Грицик.

— Вот, — растерянно ответил Мацик и хлопнул по мешку перед собой. — Эй, вы что делаете?

Но было уже поздно. Грицик схватил мешок, и они с Саньком, как два ужика, струйкой поползли к охране.

— Всё, теперь пропали! — прошептал в отчаянии Мацик. Он не верил, что мальчишки смогут проскользнуть мимо охранника, как не верил и в то, что Швайка простит ему их гибель. Но что теперь делать — не знал. Оставалось лишь нацелиться на охранника и ждать, что будет дальше.

До охранника было шагов сто. Уже на полпути Грицик понял, что Мацик был прав: мимо него и мышь бы не проскочила.

Грицик остановился, подождал, пока к нему подползёт Санько, и прошептал:

— Санько, заворожи его! Сделай так, чтобы он заснул, или что-нибудь…

— Попробую, — пообещал Санько.

А Мацик с товарищами не отрывали взгляда от стража, который, как и прежде, насторожённо вертел головой, вслушиваясь в каждый звук. Вдруг он замер, будто что-то почуял… Мацик поднял лук и натянул тетиву.

— Только он двинется — стреляйте, — скомандовал он товарищам.

Но охранник не спешил двигаться. Как и прежде, он сидел боком в седле, склонив голову набок, будто вслушивался в происходящее в траве.

Казалось, прошла вечность. Наконец охранник встряхнул головой и выпрямился. И в ту же минуту Мацик услышал шорох — это возвращались Грицик с Саньком.

— Всё в порядке, — прошептал Грицик Мацику. — Я передал ножи самому крайнему дядьке.

Мацик жестом подозвал ребят в глубину балки, крепко обнял их и растроганно прошептал:

— Ну, ребята… век за вас Бога молить буду!

И тут же отвесил им по доброй затрещине.

— За что? — вскрикнули Санько с Грициком.

— Сами знаете… Сердце чуть не разорвалось. Ну разве так можно? А если бы с вами что-то случилось — что бы я Швайке сказал?

В казачьем лагере тем временем оживление нарастало. И было от чего: к балке со стороны, незаметной для татарской охраны, подводили первые табуны. То тут, то там слышалось:

— Кось… кось… На хлебушка…

Так пешие казаки приманивали коней.

А за холмом татарский стан начал стихать. Лишь на лёгких облаках отражались отблески ордынских костров, да на гребнях холмов маячили силуэты всадников. Но так как в степи десятки лет никто не тревожил орду, то охрана больше дремала на своих конях, чем следила за простором. Потому Швайке с десятком смельчаков удалось без особых трудностей снять их с седел. У костров даже не заметили, что на одном из холмов теперь дежурят вовсе не их товарищи.

Только дед Кибчик и Вырвизуб, которые знали, что должно произойти, успели заметить, как одного из татарских стражей будто языком слизало. Но и глазом моргнуть не успели, как в седле вместо него появилась другая фигура. Она взмахнула рукой.

— Пора, — сказал Вырвизуб.

Из балки к холму подкрадывались без звука. А когда сотни выстроились в линию, Вырвизуб крикнул:

— Вперёд! Бей ордынцев!

Саид-мурза не мог уснуть. В голове крутились всякие мысли. То вспоминалось, как при старом хане Хаджи-Гирее он, Саид-мурза, дружил с гордым Переяславом, а в Черкассах и Каневе его принимали как брата. То перед глазами вставали события пятилетней давности, когда новый хан Менгли-Гирей покорился турецкому султану и, подстрекаемый Москвой, объявил войну своим прежним киевским и переяславским друзьям. Вспоминались первые набеги и первый ясыр, когда на одного нукера приходилось по два-три пленника. Орда богатела от продажи невольников, и Саид-мурза не отставал. Как же — он ведь ближайший сосед переяславцев и может в любую минуту собрать свой улус для набега. Не то что другие: пока там в Крыму договорятся, пока выйдут за Перекоп — черепаха спрячется, не то что эти неверные…

И всё же с каждым набегом пленных становилось всё меньше. Похоже, соседи начинают приходить в себя. И хотя, слава Аллаху, пощёчин пока не получали, застать их врасплох становится всё труднее. Наверное, у них и в самом деле есть свои лазутчики в орде.

А этот поход оказался едва ли не самым неудачным. Всего пятьсот пленников на десять тысяч ордынцев — это же слёзы, а не ясыр! Прямо хоть возвращайся снова к Суле…

Саид-мурза возбуждённо сел на кошме. А что, почему бы и нет? Неверные, поди, думают, что орда ушла, и вернулись по домам. Их лазутчики, наверное, тоже отсыпаются. Ещё бы — никто ж никогда не видел, чтобы орда вернулась через два дня после нападения. Что ж, не видели, так увидят…

Саид-мурза вышел из шатра. Похлопал по крупу коня, которого всегда держал при себе, и велел сторожу, что возник из темноты как призрак:

— Немедленно зови тысяцких!

Ага, мысль хорошая. И кони уже отдохнули, и у воинов руки чешутся по новой добыче. Сейчас он, Саид-мурза, отдаст приказ тысяцким — и тихо, словно этот самый привиденьческий страж, орда двинется обратно. Ночью перебьются в каком-нибудь безлюдном лесу под Сулой, а утром, как гром, обрушатся на головы неверных…

И гром грянул. От топота сотен копыт задрожала земля, ночную тишину разорвал оглушительный крик тысячи глоток. Луна вырвалась из-за туч и осветила тёмную волну, стремительно накатывающуюся на спящую орду. Одного взгляда хватило Саид-мурзе, чтобы понять: остановить эту волну невозможно.

— За мной! — взвыл он и, нещадно стегая коня, помчался во тьму, подальше от того, что должно было сейчас произойти.

Заголосил, завыл стан. Сотни стрел с подожжёнными пучками полетели в шатры знатных ордынцев — и те вспыхнули, как свечи. Кто-то спросонья подбросил хвороста в костёр, и тот осветил толпу пленных, сбившихся за повозками. С криками вскакивали со своих лежанок татары, кидались туда, где должны были пастись их кони, но коней уже не было. Часть табунов Байлем погнал в сторону днепровских плавней, а оставшиеся, оседланные казаками, скакали навстречу своим бывшим хозяевам. В отблесках костров криваво вспыхнули клинки сабель. Казаки широким веером пронеслись сквозь стан от края до края — и развернули коней обратно.