Джуры казака Швайки

Джуры козака Швайки

КНИГА ПЕРВАЯ

Часть первая.

Побег из родного дома

СМЕРТЬ ГАФУР-АГИ

(март 1487 года)

— Беги, Ветрик, — с хрипом выговорил всадник. — Сейчас или пан, или пропал…

Косматый конь взглянул на всадника глазом, полным изнуряющей усталости. Из удила срывались клочья розовой пены. Уже который день Ветрик скакал почти без передышки — с самых берегов Ворсклы, с тех пор, как его хозяин отвлёк на себя внимание большого сторожевого отряда татар-ногайцев. Тогда у него был ещё один такой же косматый и быстрый конь. Но вчера после полудня его настигла татарская стрела… Тогда же был ранен и всадник.

— Давай, Ветрик, — прошептал он из последних сил. — Ну же, друг…

Ему было плохо. Жгучая боль затмевала сознание. Время от времени всадника качало из стороны в сторону. Но он всё же находил в себе силы выпрямиться и даже оборачиваться назад, хотя перед глазами стоял такой туман, что ничего нельзя было разглядеть. Левая рука безвольно висела вдоль тела. Одежда была пропитана кровью.

Он крепко зажмурился, а потом открыл глаза. Казалось, стало чуть светлее. Слева тянулись бескрайние днепровские плавни. В любое другое время там можно было бы укрыться. Только не сейчас. Недавно растаял снег, и подступы к камышам поглотила липкая чёрная грязь.

Справа простирался бескрайний степь — рыжий от прошлогодней травы, ровный как стол. От зоркого татарского глаза в нём и мышь не скроется. Оставалась единственная надежда — на верного Ветрика. Но надолго ли его хватит?

Правда, скоро должны начаться первые байраки вдоль Сулы. Но вряд ли и они станут надёжным укрытием. Не потому что малы, а потому что следы не унесёшь с собой. А по свежим следам клятые ордынцы кого хочешь найдут. Из-под земли достанут.

Но иного выхода нет. Нужно попытаться.

— К Барвинку, Ветрик, — с трудом выдавил всадник. — Я велел ему ждать где-то здесь… К Барвинку!

В ответ Ветрик мотнул головой. Барвинок — это значит уйти в такие дебри, что и развернуться негде. Но хоть немного передохнуть получится…

А ногайцы были совсем близко. Широкой подковой они окружали одинокого беглеца. Те, что по краям, — молодые, лёгкие всадники. Их задача — отвлекать внимание, как гончие, окружающие медведя.

А в центре летел сам Гафур-ага — грузный, седоватый татарин со шрамом на щеке. Он не сводил глаз с беглеца. Стрелять в него он запретил ещё с утра: и так было ясно — этот гяур никуда не денется.

На губах Гафур-аги время от времени появлялась злобная ухмылка. Слишком уж досаждал ордынцам этот урусский разбойник, этот неуловимый казак. Нет, убитый он не нужен — его надо взять живым. Содрать кожу, посадить на кол рядом с улусом — пусть все видят, что ждёт того, кто вредит орде!

А вреда от него было немало. Каким-то чудом он узнавал время и направление татарских набегов на урусские сёла и предупреждал своих. Среди всех урусских разведчиков он был самым неуловимым. Его следы появлялись то у Хортицы, то у Очакова, а то и в самой Кафе — сердце непобедимого Крыма. Сколько раз устраивали на него засады, сколько кавалерийских отрядов бросали в степи — всё напрасно. Ускользал, как змея. Прокрадывался, как волк. Или как оборотень, меняющий обличье.

А почему бы и нет? У этих гяуров всё возможно. У них колдунов и оборотней больше, чем где-либо. Он, Гафур-ага, сам убедился в этом позапрошлым летом. Тогда они с Саид-мурзой остановились в ложбине, окружённой курганами. Посреди ночи Гафур-ага проснулся, огляделся — и остолбенел: на вершине кургана вместо сторожа чётко виднелся волк. Огромный, с телёнка ростом. Не успел он протереть глаза — волк исчез, будто растаял. А на его месте промелькнул силуэт уруса. Бросились охранники — и ничего. Только сторож, могучий янычар, истекал кровью, дёргаясь в агонии. И рана у него — не от стрелы и не от ножа — разодрана волчьими клыками!…

А беглец, за которым Гафур-ага сейчас гонится, — это Швайка. Молва говорит: ордынцев он «швайкой» колет. Об этом сообщил надёжный урус. Он же указал, какой дорогой Швайка должен был возвращаться от Перекопа к своему хозяину, переяславскому старосте…

Качнулся, захрипел измученный конь. Гафур-ага с визгом перескочил на другого и снова понёсся следом. Хорош конь у этого гяура! Уже третий сменяют татары — а догнать не могут. Когда поймают Швайку (а в этом Гафур-ага уже не сомневался), то коня он оставит себе. Да, перед султаном на таком не покрасуешься — но в походе лучшего не сыщешь.

Швайку поймают. Он ведь ранен ещё вчера. Крови, может, целый кувшин истёк. Только бы успеть до заката — и вся слава будет Гафур-аге!

Вдруг конь беглеца начал забирать вбок — почти навстречу правому крылу. Гафур-ага моргнул в недоумении: что, с ума сошёл Швайка? Сам в плен просится? Нет, похоже, гяур уже не может управлять конём — голову опустил на гриву и не поднимает.

Но на расстоянии полёта стрелы конь Швайки выровнял бег. И тут Гафур-ага понял: впереди — дубрава.

— Не выпускайте его! — завопил он. — Обходите!

Поняли приказ. Захлестали кнуты по вспотевшим крупам. Татарские бахматки рванулись вперёд. Но конь Швайки успел: скрылся за деревьями.

— Обходите дубраву! Не выпускайте! — снова крикнул Гафур-ага, сам устремившись по следу. Следы были чёткие, жирные. Только слепой не заметит. Впереди него мчались двое проверенных телохранителей — Мустем и Мустафа. Эти знают, что делать. Не выпустят. Или погибнут. Хотя зачем им гибнуть? Этого Швайку теперь можно брать голыми руками, как перепёлку. И сделать это он — Гафур-ага — хочет сам…

Он резко рванул вперёд. Обогнал Мустема, обошёл Мустафу. Один поворот тропы, второй… Гафур-ага пригнулся к гриве, чтобы не задеть ветки. Где-то рядом фыркнул конь. Гафур-ага усмехнулся: не иначе — гяур. Рука потянулась к аркану. Через мгновение донёсся тихий свист…

Это было последнее, что он услышал.

Мустем, Мустафа и остальные вдруг увидели, как на дыбы встал и в отчаянии взвизгнул конь их повелителя. В тот же миг из кустов вылетела серая молния и вонзилась в шею Гафура-аги.

И исчезла. Будто и не было.

С расширенными от ужаса глазами татары смотрели на умирающего агу, на огромные волчьи следы, отпечатанные в сырой земле. Говорили, что гяуры умеют обращаться в волков. Но чтобы у них на глазах урусский оборотень разорвал старого воина?!

Такого ещё не бывало.

Кто-то из татар завизжал и стал разворачивать коня. Подальше от этого места, где в тени деревьев прячется чудовище-оборотень, готовое впиться в горло…

За первым беглецом с визгом понеслись остальные. А через минуту никто уже не знал, где у татар лево, а где право.

Когда же грохот копыт затих в мартовских сумерках, с другой стороны дубравы вышел измождённый Ветрик. Он направился к старому городищу Воронова, что поднималось над обрывом.

На Ветрике, уронив голову на спутанную гриву, лежал без сознания Швайка.

ПРОВОДЫ КАЗАКОВ

Санько стоял посреди двора и сердито фыркал носом. Снова мать велела ему стеречь цыплят!

Все воронковские мальчишки, наверное, уже у реки. Кто купается, кто раков ловит, кто сидит в воде с тростинкой в зубах, будто от татар прячется.

А Грицик, лучший друг Санька, пасёт за селом панских телят. То есть лежит на спине в траве и свистит в небо. Или ищет на опушке гнилые грушки.

А он, Санько, как малое дитя, должен пасти цыплят.

— Чтоб вам добра не было, — пробурчал Санько, чтобы мать не услышала. — Чтоб вас коршун унёс!

Хотя именно от коршунов он и должен их стеречь.

Санько догадывался: дело не в цыплятах. С тех пор, как весной пошёл слух о новом татарском набеге, мать совсем потеряла покой. Правда, не за себя — за сына. В прошлом году она сражалась рядом с мужчинами. Говорят, троих татар уложила.

А за сына — сердце болит. Санько сам слышал, как она жаловалась соседкам. Ей мерещится, будто татары придут именно за ним.

А он, Санько, уже не малыш. Зимой ему исполнилось двенадцать. Он и сам может постоять за себя. Саблей (деревянной, конечно) владеет не хуже других. А на коне, говорят, держится лихо. Только Грицик и может его перегнать.

А ещё Санько умеет то, чего никто не знает. Он умеет мысленно отдавать приказы и просьбы.

«Коршун!» — мысленно крикнул Санько — и тут же наседка встревоженно закудахтала, а цыплята, как пушистые шарики, стремглав помчались к ней.

Да что там цыплята! На прошлой неделе Санько мысленно попросил маму не пороть его прутиком. Лучше бы не просил: она отбросила прут и влепила рукой. А у неё рука тяжёлая — лучше бы уж лозиной досталось.

Про это Саньково умение даже Грицик не знал. А если бы и знал — не поверил бы. Скажет: «Подумаешь — ударила рукой, а не лозой!» И про цыплят: зачем их пугать мысленно, когда можно просто крикнуть «кыш!»?

Стоило Саньку вспомнить про Грицика, как из-за плетня показалась его всклоченная голова.

— Ты чего дома сидишь? — спросил Грицик. — Разве не слышал? Наши идут в казаки!

— В казаки?!

Ноги Санька сами понесли его к воротам, но из сеней тут же раздался мамин голос:

— А куда это ты намылился?

Она что — сквозь стены видит?!

— Мам, да это же ребята — в казаки идут! — взмолился Санько.