Джуры казака Швайки Страница 2

— Я только посмотрю — и назад! Ну, мам, пожалуйста…

— А цыплята?

— Так они... ты ведь пока дома побудешь, правда? Коршуны же увидят — цыплята не одни. А я быстро, мам, правда же…

— Вот же репей, — вздохнула мать. — Ну ладно, можешь сбегать. Только смотри у меня — чтоб ночью тебя не искала!…

Но Санько уже ничего не слышал.

В Вороновке заведено было с давних времён: как только в землю засеют зерно — самые ловкие мальчишки собираются в вата́гу и идут в днепровские плавни — охотиться на зверя или ловить рыбу. Раньше это называли «добычничать». А теперь, хоть делают то же самое, называют «казакованием». Почему — никто уже и не скажет.

Хотя Санькин дальний родственник и сосед — однорукий дед Кибчик — иногда говорил так:

— По-татарски «казак» — это свободный человек, которому и сам чёрт не брат. Захотел — пошёл на зверя, захотел — взял саблю и двинул на ногайцев. А нынешние... — тут дед Кибчик с презрением сплёвывал, — скорее от козы пошли. Всё обгрызут в плавнях, а нос из камыша не высунут. А то вдруг татарин заметит.

Кто его знает, может, и был он прав. Ведь казаковал он всю свою жизнь. Говорят, аж до самого моря добирался. Такое разве только Швайке по плечу. Да только Швайку в Вороновке никто не видел, а дед — вот он, рядом живёт.

Про деда Саньке рассказал Грицик. И вообще, Санька иной раз злость брала: ведь это он — родственник деда, а всё о нём знает почему-то Грицик. И не только о деде, а про всех.

В Вороновке уверены: из Грицика толкового пастуха не выйдет. Всё ему надо куда-то бежать, что-то выведывать. И если бы не грозный бык Петрик, что слушается только Грицика — пастухом бы ему не быть.

— А стадо как же? — спросил Санько, едва поспев за товарищем. — Кто его пасёт?

Но Грицику было не до стада. Он только отмахнулся, как от назойливой мухи:

— Так Петрик же сам и пасёт… О! Смотри — ещё стоят. А я боялся, что уже опоздал.

Внизу, под развалинами старого городища, извивалась речушка Иржавица. За городищем она вливалась в болото, растворялась в десятках плёсов и проток — и уж там, за горизонтом, уходила в бескрайние днепровские плавни.

У берега застыло несколько плоскодонок. Около лодок собралась немаленькая группа вороновцев. В центре неловко переминались с ноги на ногу те, кто собирался в этом году идти в казаки. Здесь были и Левко Заярный, бывший пастух, и Лесь Одуд — с волосами, торчащими, как хохол у удода, и Володька Кривопичко, у которого после удара лошадью челюсть так и осталась набок — никто не смог вправить. Тут же и Тимиш Перепечка, чья мать пекла лучшие лепёшки в селе, и Марко Кожушный, и ещё несколько парней с дальних окраин — их Санько почти не знал.

Грицик сразу нырнул в толпу, пробрался к Левку и дёрнул его за рукав:

— Левко, слушай… ты же обещал взять меня с собой!

Левко виновато отвёл взгляд в сторону:

— Так это я не подумал. Ну куда я тебя возьму, такого малого?

Глаза у Грицика наполнились слезами. Но он не сдавался:

— А я слышал, что у казаков есть такие... ну, ребята вроде меня. Коня приглядят, оружие почистят и вообще…

— Так я ж ещё не казак! Только собираюсь им быть. И коня у меня пока нет — сам знаешь. Вот заработаю — тогда поговорим.

Грицик только вздохнул. Когда это ещё будет?

Неподалёку рыдала мать Тимиша Перепечки. От её слёз у Тимиша вся рубашка на груди промокла.

— Ой, сыночек, зачем же ты меня оставляешь? — причитала мать. — Я ж не переживу, если с тобой что-то случится…

После этих слов, словно по команде, заголосили и другие матери. Потому что казакование — дело опасное. Вот и в прошлом году пошли пятеро из соседней Михайловки — и до сих пор не вернулись. То ли буря на Днепре, то ли татары в плен захватили. Хотя уж лучше бы погибли — татарский плен куда страшнее…

— Ну чего вы, а? — наконец возмутился дед Кибчик. — Парни в путь собираются, а вы их будто на кладбище провожаете. Эх вы, бабы! А ну, парни, отойдём в сторонку. Надо переговорить…

Когда будущие казаки вырвались из материнских объятий и сгрудились вокруг деда, он сказал:

— Вот что, хлопцы… Плывите по воде, да к берегу не приставайте. Говорят, татар этой весной — как саранчи. Поняли меня?

— Поняли, — ответил за всех Левко Заярный.

— Мы только на островах останавливаться будем, — уверил дедушку Тимиш Перепечка.

— Да, только там, — подтвердил Володька Кривопичко.

— И правильно. А как доберётесь до Каменного острова, ищите Василия Байлемова. Помните такого?

— Конечно, — заверил дедушку Левко Заярный — он был соседом Василия. А сам Василь уже второй год не возвращается в Вороновку. Остался где-то зимовать в плавнях — видно, приглянулось.

— А если Василия не будет? — спросил Лесь Одуд.

— Это почему? — удивился дед Кибчик.

— Ну… мало ли что могло случиться.

— Там он. Никуда не денется. Так что если найдёте — пристаньте к нему. Скажите, что я велел. Ясно?

Эти слова дед говорил негромко, и слышали их только будущие казаки, вездесущий Грицик и внук деда — Демко по прозвищу Дурная Сила. Прозвище дали не потому, что у Демки в голове чего-то не хватало. Нет, он был как все. Только силушка у него была что надо. Как сожмёт кому-то руку — пальцы в комок. Один раз мужики поспорили: кто вытащит из грязи нагруженную телегу. Тянули, тянули — не вышло. А Демко подошёл, упёрся, дёрнул за дышло — и отлетел метров на пять. С дышлом. А телега так и осталась. Пока не вытянула её тётка Мокрина, Санькова мама.

— Дед, я тоже с ребятами пойду, — заскулил Дурная Сила.

— Цыц! — рявкнул дед и замахнулся здоровой рукой. — Молоко на губах не обсохло! — и снова к ребятам: — Плывите уже, хлопцы. А то так до утра не отправитесь.

Парни сели в лодки и оттолкнулись от берега. Вороновцы смотрели им вслед, пока последний челн не скрылся в камышах. Потом медленно разошлись по домам. Мужики бережно вели женщин — тех трясло от слёз.

Кто знает, доведётся ли ещё увидеть своих детей?

Только Санько был уверен: с ребятами ничего не случится. Откуда такая уверенность — и сам не знал.

Грицик и Санько возвращались вместе с дедом Кибчиком. Пастушонок с уважением посматривал на старого. Ещё бы — не каждый дед так слово держит! Что скажет — то и будет. Вот бы он приказал Левку Заярному взять с собой Грицика! Или кого другого, кто пошёл бы в казаки. Ведь в Вороновке Грицику делать нечего. Ни дома, ни родителей — всё с позапрошлой осени, как татары наскочили…

Но что надо сделать, чтобы его взяли? Просьбы и слёзы не помогут — дед не любит нюнь. Надо как-то понравиться! Тогда, может, и скажет кому: «Возьми этого парня — глаз острый, саблю держит крепко…»

Хотя с саблей — не скажешь: слаб ещё. А вот насчёт зоркости… А что если убедить деда, что глаз у него, у Грицика, самый зоркий в селе? Вот вчера видел такое — ни в страшном сне не привидится… Даже Саньку не рассказывал. А деду скажет. Грицик снова глянул на деда и спросил:

— Дед, а знаете, что я хочу сказать?

— Хочешь — говори, — равнодушно отозвался дед. Видно, мысли его были далеко.

— А смеяться не будете?

— Если палец покажешь — может, и засмеюсь…

— Нет… — смутился Грицик. — Скажите, а нечистая сила в Вороновке есть?

Дед Кибчик удивлённо посмотрел на него.

— Как тебе сказать… Пока что не видали.

— А я видел! — радостно воскликнул Грицик. — У меня, дед, такой зоркий глаз! Уж такого ни у кого нет!

— И где ж ты её видел?

— Внизу, на старых пожарищах. Если идти оттуда к сторожевому дубу. Помните Сидирово подворье?

Дед Кибчик вдруг остановился. Похоже, новость встревожила его не на шутку.

— Нечистая сила, говоришь… Выкинь это из головы, мальчишка, и не лезь, куда не просят. Там змей полно.

— А я их не боюсь, — гордо сказал Грицик. — По башке палкой — и всё.

Вдруг дед Кибчик схватил его за ухо.

— Я тебе покажу — «раз!» — рявкнул он. — Ничего там нет! А если ещё раз узнаю, что ты туда полез — ноги повыдёргиваю, понял?

— Понял! — взвизгнул Грицик. — Ой, дедушка, понял!

— Так смотри мне…

Грицик держался за ухо и с досадой смотрел вслед старику. Вот так «понравился»…

СПАСЁМ ВОРОНОВКУ!

Мальчишки сидели под плетнём у Санькиного двора. Грицик был настолько обижен на деда Кибчика, что совсем забыл о своих пастушьих обязанностях. Он косился на дедов двор через дорогу и бормотал:

— Вот вырасту — тоже его за ухо дёрну. И посмотрим, понравится ему или нет!

Санько тоже был обижен. Но не на деда, а на Грицика. Вот друг называется! Чужим рассказал — а своим про нечистую силу уже в последнюю очередь.

— Да я ж не успел, — оправдывался Грицик. — Я же у тёти Дарки ночевал. А утром не успел.

И правда — пастушонок ночевал у кого где. Неделю у одних, неделю у других. Так в селе договорились.

А история с ним вышла такая…

Вчера Грицик гнал стадо в Вороновку позже обычного. Надо было успокоить быка Петрика, который нервничал, когда стадо делили — вороновское и то, что принадлежало канивецкому старосте пану Кобильскому. Пан считал, что пастбища у Вороновки лучше, чем под Канивцами. И пока Грицик уговаривал быка, солнце почти село. А перед самой Вороновкой одна дурная тёлка вдруг рванула к лесу. Ну, и Грицик за ней. Кричал, звал — будто сквозь землю провалилась. Когда стемнело, он выбрался на Каменную гору и загрустил. Идти домой — страшно: хозяйка тёлки была злющая баба Приська. Оставаться — тоже боязно.

— Сам же знаешь, в каком месте эта гора, — объяснил Грицик.

Санько кивнул.