Джуры казака Швайки Страница 34

— Мне снова хорошо… Но я бы просил тебя выйти… есть что сказать Пилипу…

Когда Санько, вытирая слезы, отошел к двери, дед еле слышно прошептал склонившемуся над ним Швайке:

— Сейчас я отойду… нечего детские силы… переливать в дырявый мех… Береги ребят, Пилипка… ступайте за пороги… по Днепру… а я буду молиться за вас…

И дед замолчал. Его застывшие глаза уже смотрели сквозь Швайку.

— Что, уснул? — шепотом спросил Грицик, войдя в землянку.

— Уснул, — согласился Швайка и медленным движением снял шапку. — Вечным сном уснул дед Кудьма…

МАЦИКОВЫ ТОВАРИЩИ

Снега растаяли быстро и дружно. Веселые ручейки с тихим журчанием устремились к Днепру. Солнце пригревало все теплее, и земля прямо на глазах подсыхала. Леса и дубравы окутал бледно-зеленый туман листвы, и в них зазвучали голоса первых перелетных птиц.

Полуденным временем по песчаной лесной дороге пробиралась на косматых татарских лошадках немалая группа всадников, вооружённых кто чем. Рядом с передним — высоким, худощавым — конем неспешно трусил волк. Периодически он бесшумно исчезал в кустах и столь же тихо появлялся далеко впереди. Ждал хозяина, разглядывая из скуки каких-то жучков, которые, очнувшись после долгого сна, грелись на солнышке.

Чуть позади Швайки ехал его верный джура Грицик. Как и полагается порядочному оруженосцу, он делал то же, что и его господин. Глянет Швайка вверх — и джура туда же задирает нос. Наморщит Швайка лоб — и у джуры брови сходятся. Только вот трубки у него еще не было. Вместо неё он сжимал в зубах какую-то кривую веточку. Веточка была до невозможности горькой, Грицик морщился и то и дело сплёвывал.

Санько ехал среди вороневских парней. После того как похоронили деда Кудьму, казаки начали разъезжаться. Остап с Куцыми отправились к себе, остальные — тоже собирать охочих к казачеству. Последним Вовкулацкий угол покинул Пилип Швайка. Теперь у него было два джуры.

— Ну, куда ж я тебя дену? — сокрушался Пилип перед убитым горем Саньком. — Может, ты потом и заменишь нашего деда, а пока тебе надо как можно скорее убираться с этого гнилого болота. Мал ты ещё для волхвования. Поехали лучше к братчикам — там посмотрим…

Но сначала Швайка решил заехать в Вороновку.

— Некрасиво нам одним ехать к Вырвизубу, — объяснил он парням. — Все мои друзья собирают людей, а мы что — хуже?

Встречать их сбежалась чуть ли не вся Вороновка. В селе почему-то были уверены, что ни Грицика, ни Санька давно нет в живых. А тут, глядите, — приехали такие ладные хлопцы в кожушках, в новых сапогах да на собственных конях. Настоящие господа, а не простые вороневские парни!

Сверстники бегали за Грициком хвостом, ловили каждое его слово. Все девчонки втайне в него влюбились. А вот за Саньком никто не бегал и не влюблялся — мать его, как только взяла домой, так до самого отъезда и не отпускала. Все кормила его и умывала то от радости,

то от горя.

Хорошо было в Вороновке. И спокойно. Пан Кобильский теперь не до Санька с Грициком. После того как его против воли отколотил Тишкевич, пан уехал в Канев, и с тех пор не возвращался. Говорили, и возвращаться не собирается. Так что вороневцы начали считать, что к ним наконец пришла долгожданная воля.

А когда Швайка рассказал землякам, как мужественно сражался с татарами дед Кибчик и другие вороневские казаки, — почти все решили идти в плавни. Но Швайка отбирал не всех.

— У тебя, дядько, уже седина блестит, — говорил он одному. — Когда будем народное ополчение собирать — тогда первым тебя позову, а пока грей косточки да сей зерно для внуков.

Не брал он и тех, у кого были семьи.

— Лучше растите для нас будущих казаков, — говорил он.

Не принимал и ровесников Грицика.

— Научитесь сперва носы вытирать, — советовал он.

А в свой отряд Швайка набирал только таких же отважных, как сам. Таких в Вороновке набралось с два десятка. К ним в день отъезда присоединилось почти столько же парней из Михайловки и Каневцев.

Решил было казаковать и бык Петрик. Он каким-то образом узнал, что его маленький хозяин вернулся в село, и последние дни не отходил от Грицика ни на шаг. А когда вороневцы попрощались с родными и выдвинулись в путь, Петрик пошел с ними. Только у Сулы засомневался — и вернулся. Видно, Швайка с Грициком как-то объяснили ему, что нехорошо оставлять без присмотра такую большую, пусть и коровью, семью.

Уходя из Вороновки, Санько всё оборачивался на мать. Жалко её было, ой как жалко! Оставалась она теперь одна-одинешенька. Так вцепилась в повод, так плакала, что и у камня бы, наверно, слезы потекли — не то что у Санька. И если бы Швайка не напомнил ей, что пан Кобильский, скорее всего, вернется — не отпустила бы сына.

Санько тяжело вздохнул. Но день выдался такой ясный, птицы пели так весело, что грусть вскоре рассеялась. Он подъехал к Грицику, который всё ещё грыз свою веточку, и сказал:

— Помнишь, Грицик, как мы в прошлом году из Вороновки сбегали?

— Так это ж в прошлом году было, — важно ответил Грицик, как и положено человеку с трубкой. — А теперь вон сколько нас! Теперь нам никакой татарин не страшен.

Он вынул ветку изо рта, сплюнул и оглянулся на вороневцев. Те ехали вперемешку с михайловскими и каневецкими, оживлённо болтая. Почти никто не оглядывался — все верили, что если будет опасность, Швайка первым её заметит.

Грицик с укором покачал головой. А что будет, если Швайка снова отправится в татарский степ? Но вслух он ничего не сказал. Не дело младшему — пусть и джуре такой уважаемой личности — делать замечания старшим. Он просто подтянул повод — и его конь нагнал Витрика.

— О чём ты сейчас думаешь, Пилип? — спросил Грицик. — О татарах, да?

— Да нет. Думаю вот — откуда такие, как Тишкевич, берутся. Эх, жалко, что так и не свёл с ним счёты!

— Ещё сведёшь, — успокоил его Грицик.

— Конечно, сведу. Но когда это будет! А до того он ещё не раз может навредить.

Да, Грицик уже знал, сколько бед может принести такой чужеземный лазутчик. Особенно такой хитрый, как Тишкевич.

— Слушай, Пилип… А вдруг он сейчас где-то рядом? Выслеживает, куда же столько народу едет.

— Вот-вот, — вздохнул Швайка.

— А может, собрал таких же, как сам, предателей и где-то бандитствует…

— Может быть, — согласился Швайка. — Эх, попасть бы он мне немного раньше!

— Или вот подкрадывается за нами следом…

— Нет, этого не может быть, — возразил Швайка.

— Почему?

— Потому что Барвинок таких, как он, за версту чует.

И правда, Барвинок вёл себя спокойно — значит, Тишкевич рядом не был.

Но под вечер Барвинок вдруг насторожился, замер, приподнял уши. Когда Швайка подъехал, волк вопросительно посмотрел на хозяина. Получив знак, бесшумно скользнул в чащу.

— Что-то увидел? — спросил Володко Кривопичко.

Швайка приложил палец к губам. Затем соскочил с коня и шепнул:

— Идёмте за мной. Только тихо! И держитесь немного позади.

И исчез вслед за Барвинком. Но через несколько шагов вороневцы нагнали его. Прислонившись к стволу сосны, Швайка вглядывался в лес.

— Свет, — прошептал он, когда парни подошли.

— Неужели татары? — предположил кто-то из каневецких.

— Вряд ли, — рассудительно возразил Грицик. — А вот Тишкевич — вполне возможно.

— Нет, — ответил Швайка. — Это кто-то из наших, иначе Барвинок себя повёл бы иначе. Так, хлопцы… Я пойду туда, а вы следом крадитесь.

На краю небольшой поляны полыхал костёр. Вокруг сидело человек десять. Они настороженно обернулись на одинокого гостя. И вдруг один вскочил:

— Швайка! Да чтоб тебе!
— А, Мацик! — откликнулся Швайка и подошёл. — Чего ждёте, пока татары схватят?

Мацик усмехнулся.

— Не думал, что ты так нюх потерял, — сказал он. — Неужели нашу стражу не заметил?

— Кажется, заметил, — ответил Швайка.

— А где ж она? С какой стороны?

— Сейчас выскочит…

Швайка тихо свистнул. В зарослях угрожающе зарычало, и из-за куста боязливо выскочил крепкий парень.

Швайка фыркнул:

— Ну и пугливая у тебя стража, Мацик!

— А ты бы не испугался? — смущённо заговорил тот. — Стою, глазею… как гаркнет что-то прямо под брюками! А они у меня одни… О, так это волк! — ахнул он, когда Барвинок вышел к костру и сел у ног Швайки.

— Конечно, волк, — сказал Швайка. — А ты думал, медведь?

— Привет, друг, — обратился Мацик к Барвинку. И объяснил остальным: — Это он мне жизнь спас. Вот, на, попробуй, — и протянул кусок жареного мяса.

Швайка пошевелил веткой в костре:

— К Вырвизубу собрались?

— Конечно к нему, — ответил Мацик, глядя, как ест Барвинок. — Как нас дед Кибчик по сёлам разослал, я в Ковалёвку подался. Начал рассказывать, как мы татар гоняли — тут трое панских холуёв налетели. Мол, чего народ баламутю? Ну, я им в зубы, ясно. Потом собрал лучших парней — и вот идём козацкой саламахи отведать.

Швайка оглядел их и спросил:

— Вы что — только ложки на саламаху взяли?

— Почему только ложки? — возмутился тот же стражник.

— Шабель что-то маловато.

Тот выставил вперёд вертел, на который можно было поднять полпуда.

— А это что?

Швайка глянул, пожал плечами:

— Для сена сгодится. Но ногайцы — не сено.

— Яньо этим вертелом двух ногайцев заколол, — вступил Мацик. — Как жуков проколол.

— А ихние сабли я хлопцам раздал, — добавил Яньо. — Зачем они мне? — И с любовью погладил блестящую рукоятку.

— Тогда другое дело, — кивнул Швайка. — Только вот коней не вижу.

— С конями хуже, — почесал затылок Мацик. — Дома оставили. Без них там никак. А себе у татар позаимствуем.

— А если не согласятся? — спросил кто-то из каневецких.

— Согласятся, куда ж они денутся.