Джуры казака Швайки Страница 40

Ближайшие бэки и охранники с тревогой переглянулись.

Вестовой вихрем взлетел на холм. Его испуганное лицо было покрыто пятнами крови и грязи.

— Что случилось? — крикнул Саид-мурза, не дожидаясь, пока вестовой выберется на вершину. — Почему остановились?

— Засада… — прохрипел вестовой. — Неверные заманили в мешок. С трёх сторон трясина… А они из-за неё… бьют.

— У-у, шайтан! — вырвалось у Саид-мурзы. — А где Тагир-бек? Передай, что голову ему снесу, если не прорвётся к Днепру!

— Некому передавать… Погиб Тагир-бек. Один из первых.

Саид-мурза схватился за горло, словно ему не хватило воздуха. Ближайшие нукеры испуганно отшатнулись. А через миг над степью раздался такой яростный крик, что даже кони прижали уши:

— Взять! Всем вперёд! Сжечь плавни! Чтобы и следа не осталось!

Вторая тысяча, словно из пращи, рванула к плавням, за ней — третья. Остальные, развернувшись широким веером, пошли в обход. Но у самого болота пришлось спешиться. Топко, на конях не проедешь. Вон уже передовые яростно ржут, пытаясь выбраться из трясины. А от холма всё летели гонцы с новыми, всё более безумными приказами мурзы.

Неохотно слезли ордынцы с коней и побрели в камыши. Страшны казаки в плавнях, но Саид-мурза в гневе ещё страшнее…

БИТВА В ПЛАВНЯХ

— Ну, началось… — выдохнул дед Кибчик. Он нетерпеливо топтался перед берестком, на который только что выбрался Вырвизуб. А тот, приложив ладонь ко лбу, пристально всматривался в происходящее за плавнями.

— Втянулись в горловину, — докладывал он деду. — Догоняют наших. Неужели настигнут?

И замолчал.

— Ну что там? — не выдержал дед Кибчик. — Ну, говори уже, не тяни кота за хвост!

— Подождите, деду, — отмахнулся Вырвизуб. — Кажется, наши растянули гатку. О, началось! Молодец же ты, Пилип, что такое придумал!

— Молодец… — пробормотал Швайка, стоявший поблизости. — Кто придумал, а кто этим воспользовался…

Он не находил себе места. Мысленно проклинал и Вырвизуба, и деда Кибчика, и Остапа. Остапа — больше всех. Ведь это ему, Швайке, пришло в голову, как уничтожить передовой татарский отряд. Думал, ему и поручат дело, но вмешался Остап Коцюба.

— Нет, товарищи, — сказал он. — Поручите это мне. Подожди, — остановил он Швайку, собравшегося возразить. — Конечно, раз ты это придумал, ты должен и завершить. Но ты у нас один. И не спорь. Погибнут десятки таких, как я, погибнут все на этом острове, — а ты должен остаться жив. Ведь кто тогда будет оповещать сёла о набегах татар?

— Чепуху молотишь! — возмутился Швайка.

Но Вырвизуб, а за ним дед Кибчик, а потом и другие старшины, избегая встречаться с ним взглядом, решили, что засадой должен командовать Остап.

Теперь же Швайка мысленно проклинал этого чужака с-за порогов. Но и боялся за него, ведь в его плане был один изъян: татары могли бы не гнаться за казаками, а рассыпаться веером по плавням. Тогда они зашли бы с тыла и устроили ловушку.

К счастью, этого не случилось. А Вырвизуб всё не слезал с берестка. Он молчал. Лишь изредка отмахивался от дедовых расспросов. Вдруг он соскочил с дерева, отряхнулся и сказал таким спокойным голосом, будто речь шла о ковше воды:

— Ошибаетесь, деду. Началось не тогда, когда вы сказали, а вот только теперь. Повалили всей ордой.

— Веером или клином? — быстро спросил Швайка. — И веером, и клином. Так что не только Остаповым ребятам придётся туго. Ну что ж, братцы, пора к своим. Обнимемся на прощанье, вдруг уже и не свидимся в этом мире…

Степняки были уверены в своей силе на открытом поле. Они привыкли биться гуртом и верхом. А в плавнях хуже — тут не проедешь, и плеча товарища не ощутишь. Это лишало их обычного задора. И под ногами не было твёрдой земли — лишь зыбкие торфяники и коварные болота. Шагнёшь — и всё, пропал.

Да и комары заедали. Леле, сколько их тут! Иногда за роями неба не видно. И сквозь них не разглядишь козака, спрятавшегося в камышах. Заметишь только, когда рядом упадёт товарищ со стрелой в горле, а на месте врага чуть качнётся камыш. Десятки стрел летят туда — да поздно: казак уже далеко.

Вороновцы засели на одном из плавучих островков, укрывшись за зелёными шарами из очерета, и наблюдали сквозь щели.

Сначала до них доносился лишь гул битвы.

— Ну и где эти татары? — не терпел Левко Заярный. — Так и просидим здесь до скончания века.

— Успеешь с козами на базар, — успокаивал его Василь Байлемив. Сегодня он был уже не сотником. Казацкий совет постановил разделиться на десятки. Даже Вырвизуб стал десятником. Остап Коцюба же возглавил две сотни — он должен был прикрывать главный путь к Бобровому острову. Остальные пути вели в такие дебри, что чужаку выбраться было почти невозможно.

— Демко, зачем ты взял свою дубину? Комаров бить, а? Дубина в чистом поле нужна. Тут бы саблю лучше.

— Кто знает, — ответил Манюня, гладя свою дубинку, как живую. — Привык я к ней. И дед о сабле ничего не говорил… Как они там?

Дед Кибчик и другие старики остались на Бобровом острове. Тяжелораненых и Санька с Грициком дед заранее спрятал так, что и Швайка бы не нашёл.

Вдруг Василь услышал шорох и поднял руку. Вороновцы замерли.

Шорох усиливался, становился треском. Камыш качнулся раз, другой — и показалось плоское лицо. Левко натянул тетиву, но Василь показал кулак — замер.

Ордынец осмотрелся, вышел. За ним второй, третий… Скоро перед ними стояли три десятка врагов. Камыш продолжал шевелиться.

— Бей! — скомандовал Василь.

Град стрел ударил в грудь врагам. Вслед за ним — второй, третий. Мёртвые попадали, раненые закричали, живые попятились.

Татары ответили стрелами. Камышовые шары запрыгали. Казаки прижались к торфу, затаились. Но стрелы всё свистели.

— Здесь нам делать нечего, — решил Василь. — Надо перебраться. За мной!

Вороновцы поползли вглубь острова, а потом переплыли протоку. Под водой таилась вязкая бездна…

Татары ещё долго обстреливали пустой остров. Потом срезали камыш, связали в шары и прикрываясь ими, перебрались. Затем — ещё протока. И снова камыш. Корка корней не выдерживала, и ордынцы тонули в вонючей грязи. Крики, проклятия. Уже мечтали не о бое, а о твёрдой земле…

Вдруг раздалось на татарском:

— Сюда идите! Тут сухо!

Татары обрадовались, бросились на голос. Камыш поредел, показалась солнечная полянка. Они выскочили — и тут же в них полетели стрелы. Швайка с полусотней казаков устроил им засаду.

Ордынцы отбились, оттеснили казаков, потеряв почти половину.

Передохнув, пошли дальше. Но теперь осторожно. Услышав крик — послали туда сотни стрел. В ответ прилетело столько же. Перестрелка длилась полчаса — пока не поняли, что бились со своими.

И тут, к несчастью, появился Тишкевич.

Ему удалось выбраться из бойни у гатки. Его вынесло туда, где воды было больше. Он, как уж, выскользнул и уполз. Потерял направление, время. Пугался любого звука. И когда услышал татарскую речь, обрадовался. Бросился на голос, но увидел десятки натянутых луков. Закричал:

— Свой я! Тишкевич!

И больше ничего не успел. Стрелы вонзились в грудь, и он упал в трясину.

А Грицик с Саньком были самыми несчастными. Правда, Саньку было легче.

Он перевязывал раненых, поил зельем. А Грицик сидел у болота, обнимал шею Петрика и жаловался:

— Видишь, какие они? Разведку — пожалуйста, а как бой — сиди тут. А я, может, тоже казак, может, тоже хочу биться…

Бугай лежал рядом, пережёвывал и блаженно вздыхал. Ему давно не было так хорошо. Отличный корм, покладистые коровы за кустами, и этот маленький хозяин наконец снова рядом.