Джуры казака Швайки Страница 23

— А мне ведь говорили: остерегайся дурных людей! Мол, в этих местах всякой швали полно бродит.

— Кто говорил?

— Так Швайка, кто же еще! Они с Вырвизубом проезжали тут недели две назад. Смотрели, кто ещё, кроме меня, промышляет в этих плавнях.

— А зачем им это? — удивился Тишкевич.

— Как зачем? Чтобы, значит, по первому знаку собраться всем и идти на татар... Гляди-ка, какой! Сам говорит — остерегайся, а сам же и есть татарский лазутчик!

Тишкевич потрогал крючковатый нос и сказал:

— Жаль, что нас тогда здесь не было. Мы бы его вывели на чистую воду. Ну да ладно... А тебе самому в плавнях — не скучно?

— Ну вы скажете тоже! — затараторил русоволосый. — Тут нашего брата, ух, сколько! Вон видите кривую вербу за камышами? Так у неё Тимко Лемишка из Немирова промышляет, рыбу ловит и вялит. Говорит, что у них в Немирове рыба ценится больше, чем мех. Хотя и бобрами, конечно, не брезгует. А за Лемишкой литвин Грек казачит. Того интересует только мех да шкурки. А дальше — не знаю кто. Говорят, даже турки есть. И они татар ненавидят не меньше нас. А по ту сторону, — русоволосый махнул вверх по Днепру, — Остап Сорока из Кропивной, потом Григор Очеретянка с Пискуном и Митро Завирюха из Ирклеева. А дальше уже ребята Вырвизуба казачат.

А самого его звали Янько Верховодка. И ещё Янько поведал, что ему очень везёт на бобров.

— Ещё немного наполюю — и пойду домой, к отцу с матерью, — сказал Янько. — У нас семья большая, им трудно всех прокормить.

— Много уже добыл? — безразлично поинтересовался Тишкевич, ковыряясь щепкой в зубах.

— Да есть кое-что, — довольно отозвался Верховодка, — и меха есть, и рыба.

Ночевали они у Верховодки.

Утром Тишкевич проводил Янька к его плоскодонке, ведь тот собрался на рыбалку.

Их долго не было. Наконец вернулся Тишкевич — возбуждённый и весёлый.

— Теперь меха наши, — сказал он Демку. — Ну и торговались же мы с этим проклятым Яньком! Чуть до драки не дошло.

И он направился к шалашу, где, как заметил Демко ещё с вечера, лежала вязанка бобровых шкур.

— А сам Янько где? — спросил Дурна Сила. — Почему не вернулся?

— Занят, — рассеянно ответил Тишкевич. Он как раз начал считать шкурки. — Там, понимаешь... осётр попался на крючок... Двенадцать, тринадцать... Не будем же мы его до ночи дожидаться! Пятнадцать, шестнадцать... Всё верно.

Вязанку Тишкевич сунул в мешки, привязанные к третьей лошади, и они отправились дальше. Жаль, что Демко не попрощался с Верховодкой. Очень ему понравился этот разговорчивый и доброжелательный парень. Вот с таким бы показачить вместе!

А вот к Греку Тишкевич Демка не взял. Остановился у ивняка и приказал:

— Жди тут. А то у тебя, друг, лицо какое-то... такое. Посмотрит кто — или не пустит, или за товар вдвое больше запросит…

Оставил Тишкевич ему лошадей, а сам пошёл в плавни искать Грека. А Демко прилёг у заводи и стал разглядывать своё лицо. Самое обычное лицо. И нос, как у всех, и два глаза, и уши на месте... Странно, с чего это Тишкевич такое говорит?

Вернулся Тишкевич с вязанкой, едва ли не большей, чем та, что купил у Верховодки. Но был он почему-то злой, и то и дело срывалось с его уст слово «дурак». То ли себя называл так, то ли кого другого. На расспросы Демка ничего не ответил, только сплюнул. Потом сел на коня и двинулся вдоль плавней. Но не вниз по Днепру, как собирался, а вверх. Демко от радости и не стал спрашивать, почему. Ведь вверх — это ближе к родной Вороновке.

Правда, когда проезжали места, где промышлял Верховодка, Демко придержал коня и сказал:

— Может, заедем попрощаться? Заодно узнаем, поймал ли он того осетра.

— Нам бы только этих хлопот не хватало, — буркнул Тишкевич.

Нет, что-то действительно неприятное случилось тогда, когда он ходил в гости к Греку…

Позже Тишкевич заехал к Сороке. Но и этого Сороку Демко не видел, потому что затаился с лошадьми и мехами в овражке — так велел Тишкевич. Он считал, что они уже слишком богаты, чтобы кто-нибудь не позарился на их мешки. У Сороки Тишкевич выменял всего семь шкурок.

Когда приблизились к тем местам, где, по словам Верховодки, промышлял сам Вырвизуб со своими товарищами, Тишкевич долго раздумывал, навещать ли их. Наконец махнул рукой в сторону далёкой дубравы и приказал Демку:

— Спрячь там лошадей и жди меня. А если до утра не вернусь, сразу езжай в Вороновку. Помнишь поваленную ольху у Сторожевого дуба?

— Это та, что ближе к Портяной? — уточнил Демко. — Там ещё мостик гнилой есть.

— Она самая, — кивнул Тишкевич. — Там и притаись, жди, пока не вернусь.

— А можно дедушку повидать? — спросил Демко. — Там же всего пару шагов.

Тишкевич сверкнул на него глазами:

— Делай, как я сказал! Ни шагу без меня, понял? — И уже тише добавил: — Поверь, Демко, нельзя тебе в село без меня. Узнает пан Кобыльский, сколько везёшь меха — и начнётся! Тут и слепому видно: за неделю столько не наполюешь. А где, спросят, взял? Купил, может?

— Та где там... — смутился Демко. — Какие у меня деньги?

— Значит, ограбил кого. Вот. А со мной — всё будет нормально.

— Буду вас ждать, — поклялся Демко. — С места не сдвинусь, пока не вернётесь.

— Гляди же, — сказал Тишкевич. — Ты слово дал.

Он щёлкнул коня по бокам и тихо, озираясь, направился к Вырвизубовому стану. Демко смотрел ему вслед и удивлялся, чего это он крадётся, как вор. Потом вдруг понял: Вырвизуб с Швайкой заодно! Вот Тишкевич и осторожничает — хочет передать кому-то из ребят, чтобы не доверяли своим атаманам.

Ночь прошла спокойно. Разве что под утро Демку сквозь сон послышался топот где-то в степи. Но Тишкевич так и не вернулся. Когда взошло солнце, Демко привязал мешки к седлу и поехал в сторону Вороновки.

Ехал он, крадучись, как недавно сам Тишкевич. Не от страха — под Вороновкой Демко никого не боялся. К тому же, по дороге он подобрал увесистую дубинку. Но Тишкевич велел избегать лишней опасности — ведь он не один едет, а с товаром. А в том товаре — и его, Демкова, доля.

Через три дня вдали замаячили кручи родной Вороновки. Демко и не заметил, как пересёк быструю и глубокую Сулу — всё глазел на старые стены Городища, на лесную полосу, что будто осыпалась в болота, на Сторожевой дуб, по которому в детстве облазил все ветки… Глядел — и вздыхал: так близко дом, дедушка — а ему надо затаиться в кустах. Но ничего — вот нагонит его Тишкевич, и тогда Демко хотя бы на пару дней станет вольным воронковским птицей.

Тем временем он устроился на наклонённом ольховом стволе и стал поглядывать то на Сулу, то на небо, где парил орёл, то на дорогу, ведущую в село.

И по той дороге кто-то шёл. И не кто-то — а сам его, Демка, дед. Сгорбленный, не поднимает глаз от земли. На костыль опирается. А раньше — не опирался.

Дед шёл прямо в болото. Туда, где за камышами и трясиной прятался страшный Волколачий угол.

Все наставления мигом вылетели из головы. Демко, как белка, соскочил с дерева и кинулся к деду. А так как между ними была заросшая рогозом заводь, он свернул вправо, к перемычке между водой и болотом. Уже собирался крикнуть деду, чтоб подождал.

Но не крикнул. Вдруг пришла в голову мысль — и на лице у него расплылась улыбка.

Нет, он поступит иначе. Не станет звать деда, а пробежит тихонько за его спиной, поднимется на холм, оттуда — через кусты, перегонит старика, потом снова выйдет на дорогу и пойдёт ему навстречу. Медленно, с достоинством. Как будто сегодня утром они уже виделись…

Вот удивится дед! Вот обрадуется! Конечно, может и костылём по загривку стукнуть — за то, что напугал, не окликнул. Но то — больше от радости, чем от злости…

Демко уже собирался спуститься с холма, когда взгляд его случайно упал на болото. Он вздрогнул и застыл.

Болото то было сплошная трясина. И сколько там утонуло коров и лошадей из Вороновки — не счесть! Не только из Вороновки. А ещё про Волколачий угол говорили, что даже зимой там ходить опасно. А летом — и подавно!

И вот по этой бездонной топи шёл человек. Шёл, пристально глядя под ноги. Но не забывал бросать острые взгляды по сторонам из-под густых бровей. Демку даже показалось, что один взгляд задержался на нём, а потом скользнул дальше — на лесную дорогу, по которой стучал костыль его деда.

«Мара какая-то», — подумал Демко. И чтобы избавиться от неё, крепко зажмурился и перекрестился. А когда открыл глаза — странный человек уже вышел из трясины на дорогу. Одет в какие-то лохмотья. Но осанка у него — как у вельможи. А такой длинной белой бороды Демко никогда не видел.

«Откуда этот дед взялся?» — удивлялся Демко. — В Вороновке таких сроду не было. Ни в Михайловке, ни в Вишнёвке. А может… Неужто это волколак?»

А ведь в Вороновке поговаривали, что именно тут начинаются владения нечистой силы. Эх, сейчас бы сюда Грицика, он ведь всё знает!

Но Грицика не было. И Демко не знал, что делать. Может, выскочить и двинуть старика дубиной по голове? Волколак ведь иного не заслуживает. А если это не волколак, а человек? Настоящие люди могут не выдержать такого удара…

Тем временем седобородый уже прошёл мимо. А с другой стороны, из-за кустов, показался Демков дед.

Увидев седобородого, дед Кибчик ничуть не удивился. Казалось, он знал, кто ему встретится.

Они остановились под осиной, которая когда-то, будучи молодой, увязла в болоте и так и не выбралась.

— Говори, зачем звал, — сказал седобородый.

Дед Кибчик не ответил сразу. Сначала вытер пот со лба — было действительно душно.