Джуры казака Швайки Страница 19

— И потеряли мы от них больше, чем за весь поход. Хорошо ещё, что никому из них в голову не приходит объединиться.

— Почему же не приходит? — возразил Тишкевич. — Приходит. Хотя бы тому же Швайке. Ислам-бек ударил себя кулаком по колену.

— Надо его поймать. Любой ценой! Ты должен это сделать. Точнее, мы с тобой… — Ислам-бек усмехнулся. — Тем более, что его голову Тугор-бек оценил выше всех гяурских.

— Я и так делаю всё, что могу. Только ведь он не человек — настоящий оборотень!

— Кто он такой — это уже твоя забота. А сейчас надо выкурить из плавней тех, от кого ты сбежал. Разбивать их на части и уничтожать, нечестивцев! Ты хоть запомнил, где у них логово?

Тишкевич кивнул.

— Ещё бы! — уверил он. — С закрытыми глазами найду.

«Ой-ой-ой! — встревоженно подумал Швайка. — Послушались ли меня парни Байлема? Они же ещё зелёные, не привыкли выполнять приказы».

И снова рука Швайки потянулась к стрелам. И снова застыла на полпути, а у Санька с Грициком, наверное, лёгкая икота началась…

— Возьми сотню и немедленно выкури их оттуда, — приказал Ислам-бек. — А если кто останется в живых — будет твоим ясыром. Можешь голову ему срубить, можешь продать.

— Кому ж нужна голова без тела, — криво усмехнулся Тишкевич. — А золото — оно куда приятнее. Так что продам я их… Только… только дайте мне вашу одежду.

— Зачем?

— Потому что выделяюсь среди ваших, как белая ворона. И когда мы пойдём в плавни — в кого стрелять будут первым? Конечно, в меня. Даже дураку ясно, кто привёл твоих чаушей.

— Верно говоришь, — согласился Ислам-бек.

Махнул рукой, подозвал ближайшего и что-то тихо ему велел. Тот без промедления снял с себя халат и мохнатую шапку-малахай. Тишкевич переоделся — теперь ничем не отличался от других ордынцев.

Через минуту большой татарский отряд рысью направился в сторону днепровских плавней. Следом с холма спустился с охраной и Ислам-бек.

— А теперь, мальчики, — прошептал Швайка, когда ордынцы скрылись из виду, — пора нам перебраться в место понадежнее. И чем дальше окажемся отсюда — тем лучше.

Однако далеко уйти не удалось. За кустами всё чаще слышался перестук копыт. Похоже, татары уходить с привала не собирались. Пришлось в спешке искать новое укрытие хотя бы до вечера.

Такое место нашлось в заросшей ложбине — на три выстрела из лука от прежней схованки. Это было заброшенное волчье логово. Вокруг валялись клубки прошлогоднего перекати-поля, застрявшие в колючих кустах шиповника. Одним из таких клубков Швайка замаскировал вход в логово и велел ребятам проделать в нём узкие щели для наблюдения.

— Теперь немного поспите, — посоветовал он. — А я пойду погляжу, что там и как.

Но отдохнуть не удалось. Вскоре донеслась татарская речь. На вершине холма вновь появились силуэты степняков. О чём-то сердито переговаривались.

Швайка покачал головой.

— Похоже, догадались, что к чему, — сказал он. — Ну, ребята, держимся!

Санько понял: татары поймали их лошадей и поняли, что беглецы спрыгнули задолго до обнаружения.

По команде Ислам-бека татары начали прочёсывать всё вокруг холма. В щелях между стеблями перекати-поля было видно, как два десятка всадников цепью двинулись в их сторону.

Швайка заслонил мальчиков своим широким телом.

— Что бы ни случилось — ни звука! — приказал он. — Если что — я сам выскочу. А вы сидите тихо, как куропатки, поняли?

Из-за его плеча Санько видел, как к ним медленно приближался худой, сутулый татарин. Казалось, ему было немало лет — узенькие усы побелели. Похоже, он боялся: шёл осторожно, прислушиваясь на каждом шагу. Услышит шорох — замирает. Сделает шаг — снова замирает. Узкие глаза бегали по сторонам. На вид был такой хилый, что даже Грицик, наверное, справился бы с ним. Но радости это не прибавляло: стоит ему вскрикнуть — и тут же налетит с десяток товарищей.

«Посмотри в сторону… обойди мимо… — шепотом уговаривал его Санько. Что-то подсказывало: с этим степняком надо говорить так же, как он раньше говорил с дикой кошкой — рысью, а позже с Барвинком. — Вот ты идёшь — и не видишь норы, понял? Только перекати-поле…»

Санько так старался передать своё желание, что аж пот с него капал.

«Ты никого не видишь… Здесь ничего нет. Смотри лучше, как по небу бегут облака. Одно за другим. Бегут — и бегут…»

Швайка напрягся. Татарин шёл почти прямо на них. Ещё несколько шагов — и поймёт, что под перекати-полем кто-то прячется. Придётся снести ему голову и молнией метнуться в сторону, отвлекая от ребят.

Шаг. Ещё шаг… Пора действовать!

И вдруг татарин без всякой причины поднял голову к небу и мечтательно произнёс:

— Бегут облака… бегут.

Швайка остолбенел.

«С ума сошёл татарин, что ли?» — подумал он.

А татарин, всё с той же безумной мечтательной улыбкой, прошёл мимо, в шаге от них.

— Чёртовщина какая-то, — пробормотал Швайка, когда татары выбрались из ложбины и сели на коней. — Ничего не понимаю. Причём тут облака?

— Это я его уговаривал, — виновато сказал Санько.

Ему было очень плохо. Его знобило. Голова раскалывалась, руки дрожали, как после тяжёлой работы. Жутко хотелось пить. А ведь утром он чувствовал себя здоровым и бодрым.

— О чём ты его уговаривал? — не понял Швайка.

— Чтобы он на небо… на облака посмотрел.

— Неужели ты и его заговорил? — с воодушевлением воскликнул Грицик. — Как ту дикую кошку, правда?

— Какую дикую кошку? — спросил Швайка. — Ту, что лезла к вам на Сторожевой дуб?

— Ага! Она к нам лезла, а Санько с ней подумал — и она ушла. А теперь, видишь, и татарина заговорил!

И Швайка, неуловимый, храбрый, повсюду бывавший Швайка, что никого и никогда не боялся, вдруг уставился на Санька с каким-то суеверным восхищением.

— Ну и Санько… — только и сказал он.

ДВОЕ СРЕДИ СТЕПИ

По бескрайней равнине ехал одинокий всадник. Время от времени злобно бормотал себе под нос и потирал спину. На лице — свежий след от нагайки.

Да, Тишкевичу сильно не повезло. Татарская сотня, которую он точно вывел на остров, где располагалась ватага Байлема, ничего не нашла. Разве что пустой курень и немного углей от костра.

Более того, когда сотня возвращалась, из камышей внезапно полетели стрелы — восьмерых татар не стало. Невидимые мстители били метко. Татары кинулись на звуки, но зря — никого не нашли. Зато увязли в трясине и потеряли около двух десятков лошадей.

Вот и досталось Тишкевичу от старого друга Ислам-бека. Не учёл ханский отпрыск прежних заслуг перед ордой — отхлестал нагайкой, как паршивого пса…

Непроизвольный стон вырвался из груди Тишкевича. Похоже, в жизни его началась чёрная полоса. А к пану Кобильскому возвращаться страшновато — ведь именно он дал разрешение на грабёж. Сказал:

— Половина добычи — моя, остальное бери себе. Но если что-то утаишь — шкуру сниму лично!

Вот тебе и добыча. Едва сам спасся. И с татарами, как видишь, не срослось.

А жить как-то надо. Впрочем, как жить дальше — он уже знает. В худшем случае — соберёт шайку и начнёт грабить одиночных добытчиков в плавнях и на островах.

Обиду на татар он не забывал. Уже семь лет им служит — и вот тебе благодарность. Мало им того, что выводит степняков на пограничные сёла. Нет, подавай им теперь и Швайку, и таких, как он. Легко сказать — подавай. Сами сколько ловят — ничего не выходит. Даже не знают, как он выглядит… Вон вчера восемь сотен прочесали все балки — и как сквозь землю провалился. А было их трое.

А виноват кто? Конечно же, он, Тишкевич.

С горя Тишкевич завернул в дубраву. Хорошо перекусил дрофой, полежал в тени у чистого ручья. А после отдыха твёрдо решил, что делать дальше.

Конечно, без пана Кобильского пока не обойтись. Но и возвращаться к нему с пустыми руками нельзя. Нужно хотя бы немного меха. Вот только идти за ним в днепровские плавни сейчас опасно. В любом случае — ни на Сулу, ни на Тясмин соваться нельзя.

А вот ниже Тясмина или Сулы — пожалуйста. Там тоже живут свободные люди — казаки. Не ватагами, а поодиночке, чтоб меньше бросаться в глаза татарам.

Вот туда он и отправится. Хотя лучше бы с надёжным человеком. Да где же его взять в такой пустыне? Нет, придётся идти на добычу одному, на свой страх и риск. А потом — восстановить доверие у Кобильского. За бобровые шкуры тот простит любые грехи. Конечно, всё Тишкевич не отдаст. Что-то и себе оставит…

Погружённый в размышления, он вскочил на коня и неторопливо поехал на юг. Ехал, ни на что не обращая внимания. Бояться здесь ему пока нечего. Слава Иисусу, татары не отобрали охранного знака. А кроме них, тут почти никого не бывает…

Так он и не заметил, как за кустом боярышника что-то мелькнуло. Очнулся, только когда конь встал на дыбы. Рука метнулась к рукояти сабли. Но было уже поздно. Что-то тяжёлое навалилось на него, сбило с седла, и чьи-то сильные пальцы сжали горло.

Тишкевич не был слабаком. При случае мог справиться с одним-двумя. Но сейчас — как ни бился, не мог освободиться. Пальцы всё сильнее сжимали горло. Перед глазами поплыли радужные круги.

«Вот и всё», — мелькнуло в голове.

Вдруг нападавший ослабил хватку. Послышался удивлённый голос:

— Пан Тишкевич? Как вы сюда попали?

Тишкевич сел, перевёл дух. Перед ним на коленях стоял юноша со славянским лицом. Присмотревшись, он узнал в нём бывшего слугу пана Кобильского. Кажется, звали его странно — Дурная Сила.

Тишкевич поводил шеей, повертел головой — тянул время. Потом сказал:

— И впрямь, дура у тебя сила, парнишка.

— Так я же… — смутился Демко. — Смотрю — татарская шапка мелькнула над кустами. Ну, думаю, степняк едет. Думаю, стяну его с коня, прикончу, а сам в седло — и домой…