Один, два, три ... десять, целая горсть, целая куча ... Тоненькие, бурые, они переходят из-под куста в руки Тиховича, а из рук падают на землю, как никому не нужные трупы.
Работа полностью захватывает Тиховича: он ничего не слышит, ничего не видит, кроме тех корешков — одинаковых, однообразных, мертвых... Зерно песка, прилипшее к корню, блеснет порой перед глазами; испуганный муравей, словно безумный, заметется, ища спасения между корнями; скользкий червь протиснется сквозь пальцы и упадет на раскопанную землю... Но корешки чистые, здоровые, не знают еще своего смертельного врага...
— Закапывай землю! — командует Тихович цыгану, который покуривает люльку под кустом. — А теперь внимай: отсчитай по ряду семь кустов, а восьмой раскапывай так же, как этот... Шти? (Понял?)
— Штив, домнуле...
Тихович бежит вперед. Переплетенные усиками лозы преграждают ему дорогу, окропляют росой, но ему некогда обращать на это внимание: он уже стоит под кустом. И снова тот дух свежераскопанной земли, и снова те корешки... Куст сменяет куст, ряд бежит за рядом...
Согнутые вязы начинают немного ныть, напряженный взгляд и сосредоточенное внимание гонят прочь всякие мысли, в голове становится как-то смутно. А тут корешки, корешки и корешки... Вот мелькнуло что-то перед глазами — желтое, круглое, крошечное... Неужели филлоксера? Внимание удваивается, зрачки расширяются, увеличительное стекло служит верно. Нет, это не филлоксера, это от механической травмы набухла почка... И снова корешки движутся перед глазами, падают на землю ненужными трупами...
Где-то издалека, из-за зеленой стены, слышится фальшивый голос Савченко:
Коли б мені зранку
Горілочки склянку ... –
воспевал он. –
Тютюну та люльку,
дівчину Ганнульку –
Горілочку пив би,
Люлєчку курив би,
Дівчину Ганнульку
До серця тулив би ...
— Хороши идеалы! — смеется Рудик из-под куста на другом конце виноградника.
А Тихович внимательно рассматривает корешки. «Люлечку курил бы, девчину Ганнульку к сердцу прижал бы», звенит у него в ушах, а в глазах начинает рябить. Тихович ощущает потребность наконец оторвать глаза от корней: он поднимает голову и с облегчением вздыхает.
А кругом так красиво. Солнце уже поднялось высоко, на небе — ни облачка. В прибрежных ивах щебечет птица, зеленый камыш стоит неподвижной стеной. С румынской стороны часовой солдат, опершись на ружье, из-под широкого козырька наблюдает за работой на молдавских виноградниках. По дороге за Прутом медленно катится телега, запряженная волами, и немилосердно скрипят ее большие несмазаные колеса...
Хватит, некогда: цыган уже подносит целый охап корешков. И именно тогда, как корешки, словно бесконечные батальоны войска перед атаманом, проходят перед глазами Тиховича, мысли толпой, но без порядка, лезут в голову. «Кого винить в тех взаимных неприятностях, в тех недоразумениях, что возникли между нами и мол•дуванами? — думает Тихович. — Не лучше ли было бы поставить дело так, чтобы молдуваны узнавали о филлоксере сперва в школе от попа, а не от нас, что налетаем, как снег на голову, чтобы уничтожить виноградники, взбудоражить крестьян и уехать дальше, к новым неприятностям и проклятиям... Но отчего этот корешок имеет такой нездоровый вид? Надо его внимательнее осмотреть. Нет, ничего... Так кто же виноват: мы, просвещенные, или молдуваны темные? А ну, поковырять кору этого толстого корня... Гляди-ка, тут целый мир под корой... Акариды и грибки разгуливают себе в этой трухлявине... Но филлоксеры нет. Ну и слава богу... Уже несколько виноградников осмотрели — и все хорошо пока. Может, и не будет тут филлоксеры. Кабы не было... а то живой жал берет рубить такие роскошные кусты, да еще облепленные гроздьями. Но как душно... уж, наверное, полдень, надо бы немного отдохнуть, ну да ладно, когда закончим этот виноградник... Только шея уже болит, в голове туман, думать тяжело... И зачем они звенят лопатками, те работники... это так раздражает нервы... А корешков-то, корешков! Один похож на другой, один такой, как другой, словно все эти уже просмотренные кучи были одним длинным, бесконечным корнем. Нет, эти корешки просто гипнотизируют человека, притягивают взгляд... И не хочешь смотреть, а смотришь, не можешь глаз оторвать от них... Эх, надо очнуться немного, встряхнуться...»
Тихович бросает последние корешки, поднимает голову, смотрит на небо и... О, боже! на небе... видит он целую кучу темных корней, что рассыпаются, кружатся, мелькают перед его глазами, принимая разные формы... Тихович пожимает плечами, протирает глаза и глядит на землю. Но там уже ждет его трудолюбивый цыган с покорно склоненной набок головой и целым снопом корней на лопате. Ах, эти корешки! Под кустом корешки, у цыгана корешки, в руках у Тиховича корешки, у его ног тоже корешки... Нет, в самом деле можно сойти с ума от этого потока корней — бурых, желтых, белых, тонких, толстых, с землей и без земли! .. Шесть часов смотреть на одно и то же, изнывая к тому же под палящим бессарабским солнцем... Тихович чувствует, что ему дурно, что глаза вот-вот закроются, и собирает остаток энергии, чтобы закончить виноградник.
Вдруг до его уха доносится нечто, словно холодная вода влилась за воротник. Но то лишь показалось, и он снова опускает поднятую голову.
В ту же минуту громким голосом Савченко окликает во второй раз:
— Филлоксера!
Тиховичу словно горячая искра пролетела от головы до спины. Сон мгновенно слетел с глаз, голова прояснилась. Он слегка побледнел и, вздохнув будто с облегчением, произнес одно слово:
— Есть!..
Цыган еще ковырялся под кустом, но Тихович так грянул на него: «Закапывай!», что бедный «фараон» от испуга выронил люльку и стремглав кинулся исполнять приказ.
В Тиховиче, должно быть, проснулись воинственные инстинкты. Твердой походкой, забыв про усталость, быстро направился он в ту сторону, откуда слышался голос Савченко. Через минуту Тихович смотрел на врага, а тот враг, крошечный, еще меньше растительной тли, спокойно сидел желтыми кучками на корнях винограда.
— Кому она враг, а мне приятель, — шутил Савченко, показывая на филлоксеру. — Кабы не это создание, я, честное слово, заснул бы под кустом — так уж сегодня парно в воздухе.
Тиховичу не до шуток. Какое-то раздражение охватывает его — все злит, все раздражает: и этот Савченко с вечными шутками, и эта нежеланная филлоксера, что всегда приносит с собой столько неприятностей, и Савченков работник, которого Тихович так любит, но не может спокойно смотреть на его неторопливые движения, с которыми тот принимается за дезинфекцию, моет керосином лопату, отряхивает одежду. Чтобы не сделать в раздражении резкого замечания невиновному работнику, Тихович поспешно макает подошвы в керосин, чтобы идти дальше, но в ту же минуту Рудик кричит с другого конца виноградника:
— Сюда керосин! Филлоксера! ..
Тихович бежит туда, цепляясь одеждой за лозу и колышки, что еще больше раздражает его. Вот веревочка от лупы зацепилась за колышек, привязав Тиховича к кусту, а вот кусты сплелись стеной, не пускают дальше, словно просят не губить их братьев, полных еще жизни и силы. Но Тихович нервным движением разрывает лозы и идет дальше.
— Зараза еще молодая, — показывает ему Рудик крепкий корешок, облепленный желтыми, как лимон, пузырьками с мелкой, как мак, филлоксерой.
Оказывается, что филлоксера разбросана по всему винограднику, а зараза хоть и молодая, но сильная.
— Чей это виноградник? — кричит своему цыгану Тихович.
Цыган видит, что тут что-то происходит, но что — не понимает. С выпученными глазами, испуганный, бежит он на голос Тиховича.
— Кто хозяин этого виноградника? — спрашивает Тихович вторично.
— Замфир Нерон.
Занесши фамилию хозяина, Тихович приказывает цыгану копать любой куст — и первая лопата земли обнажает желтые, покрытые филлоксерой корни. Во втором кусте — есть, в третьем — есть... Рудик кричит: «филлоксера», Савченко требует керосина.
Повсюду, на пространстве почти десятины, филлоксера основала свою колонию, начала тихую, медленную, но разрушительную работу — и не ведает, что над ней стоит существо, которое сильной рукой отберет жизнь у миллиардов врагов винограда... но вместе с тем завершит и их разрушительную миссию, то есть уничтожит и сам виноград.
Тихович стоит посреди сада и взглядом опытного воина обозревает будущее поле битвы. Он уже забыл про усталость, про душный жаркий воздух, про пустой желудок, который требует своего. Хотелось бы узнать, насколько большую площадь захватила филлоксера, но уже поздно: перевалило за два часа, а Савченко с Рудиком даже ради такого необычного дня не желают поступиться своим аппетитом. Работу прекратили.
В прохладе, под раскидистыми грецкими орехами, улеглись разведчики вместе с рабочими и среди веселой беседы завтракают, кто чем бог послал. Часок сна улыбается труженикам. Надо воспользоваться отдыхом, ведь через час-полтора снова работа — пока более-менее не определят границы зараженных виноградников.
К счастью, за виноградник Замфира филлоксера далеко не ушла. В соседнем саду нашли несколько кустов, а дальше — пока что было хорошо.
К вечеру, закончив работу, Тихович спросил цыгана, не нанялся бы он стеречь виноградник ночью. Цыган охотно согласился.
— Этот виноградник слаб. Ты должен его стеречь и не пускать никого, даже родного отца. Ни скотина, ни человек не должны ходить по винограднику.
Шти? .
— Штив, домнуле...
***
Замфир ничего не знал о своем бедствии. Решив, как и остальные молдуваны, спокойно подождать несколько дней результатов работы филлоксерников, напуганный наконец уверением писаря, что сам «императ» прислал тех докторов, Замфир волей-неволей должен был согласиться с фактом. Итак, с утра поехал он в мельницу с кукурузой и пробыл там целый день. Вернувшись вечером домой, он только и узнал от жены и соседей, что доктора ходили по виноградникам, осматривали корни, но кусты не рубили. Успокоившись немного этими вестями, Замфир после ужина повел коней на ночлег в свой виноградник, где между деревьями росла густая трава. Идя берегом Прута, Замфир внимательно приглядывался к виноградникам, что чернели в сумерках под горами.
«Вот и стоят, как стояли, никто их не рубит, — думал он. — Да и кто бы решился губить хлеб? А кричали: «Рубить будут!.. рубить будут!..» Эх, выдумки!
Чего только люди не насплетничают порой... Раз уж сам «императ» прислал их осматривать наши виноградники, значит, уж наверняка ему для чего-то это нужно...