Нам только нужны силы и средства, большие средства, чтобы была возможность сразу осмотреть всю Бессарабию и таким образом выяснить размеры бедствия, с которым мы ведём борьбу.
— Счастлив тот, кто верит! А я всё же думаю, что мы попросту воду в решете меряем…
— Если бы я был того же мнения, что и вы, я бы сейчас бросил службу, — вмешался Рудик.
— Фью-фью-фью! — засмеялся Савченко. — Разве я глуп, чтобы бросать службу, когда мне за неё деньги платят! Знаете пословицу: дурак даёт, умный берёт…
— На эту пословицу я мог бы вам кое-что ответить, но вам повезло, что мне хочется спать, — сказал Рудик.
Он поднялся из-за стола и вытянулся на лавке, закинув длинные ноги почти до противоположной стены.
По его примеру улеглись и Тихович с Савченко.
К вечеру, когда вернулись с поля молдаване, весть о приезде "докторов" облетела всё село. Молдаване толпились на улицах. Повсюду чувствовалось раздражение, слышались ругань и проклятия. Старики говорили что-то о грехах и конце света, молодёжь грозилась не пустить врагов на виноградники, перестрелять их из ружей, благоразумные пытались унять пыл. На улицах кипело, как в котле. Замфир бранил примара, называя его взяточником за то, что впустил комиссию в село. Но от этого дело не прояснялось: молдаване точно не знали, что будут делать с их виноградниками, какой величины та беда, что нависла над их головами. Среди моря самых невероятных слухов и пересудов, щедро распускаемых взволнованными женщинами, трудно было разобраться.
— Пойдём лучше к докторам, — наконец крикнул Замфир, — и спросим, чего им нужно от нас.
— Пойдём, пойдём! Это дельный совет! — согласилась громада, направляясь к квартире Тиховича.
Несколько молдаван вошло в хату.
— А что вам нужно, добрые люди? — обратился к ним по-русски Тихович.
— Не понимаем московского языка! Раз приехал в наш край, пусть говорит по-молдавски! — крикнул кто-то из толпы.
Кровь прилила к лицу Тиховича. Ему стало стыдно.
— Хорошо, я буду говорить по-молдавски, только не знаю, поймёте ли вы всё как следует, потому что я не очень хорошо знаю ваш язык.
— Ничего, поймём…
— Так скажите же мне прежде всего, чего вы хотите от меня? — вторично спросил Тихович.
— Мы хотим знать, зачем вы приехали в наше село? — выступил Замфир.
— Меня прислали сюда осмотреть ваши виноградники и таким образом узнать, нет ли там филлоксеры. — Филлоксера? Что такое филлоксера?
Что это за выдумки? — загудела толпа.
— Филлоксера — это такая растительная вошь, как бывает на кукурузе, огурцах, крапиве и других растениях, только ещё мельче. Она живёт на корнях винограда, высасывает из них сок — и из-за этого куст засыхает…
— Этого никто из нас не видел! У нас её нет! Старики сколько живут, а такого не видели. Не верьте, это он зубы нам заговаривает! Это ложь! Новые налоги хотят с нас содрать, вот что! Знаем мы их! — волновались, возбуждённые прежними слухами, молдаване.
— Я не говорю, что филлоксера есть на ваших виноградниках, потому что я ещё не осматривал их. А то, что старики её не видели, как вы говорите, до сих пор, так это потому, что этого вредителя недавно завезли в Бессарабию из-за границы на виноградных лозах, и он ещё не успел сильно размножиться. А филлоксера тем и опасна для винограда, что, размножаясь страшно быстро, переходит с куста на куст, с участка на участок. Она может прилипнуть с землёй к сапе, которой вы окучиваете куст, к ногам скота или человека, проходящего по заражённому месту, и таким образом её легко разнести по всем виноградникам. Кроме того, в конце лета у филлоксеры вырастают крылья, она становится мушкой, перелетает с участка на участок и откладывает на кустах яйца. Поэтому, если не предупредить беду, вскоре настанет такое время, что все виноградники засохнут…
— И что же вы делаете, когда её находите? — серьёзно спросил Замфир.
— То же, что делают с паршивой овцой в стаде. Даже больше: мы вырубаем кусты, сжигаем их, а корни вместе с филлоксерой травим ядом в земле, уничтожаем и куст, и филлоксеру, и таким образом не даём ей перейти на здоровые виноградники.
В толпе поднялось волнение.
— Слышите? Они рубят нам виноградники! Жгут их! Землю святую травят! Какое право имеют? Разве они дали нам виноградники, разве они работали на них, пахали, как мы! Заботятся, видите ли, непрошеные благодетели, что виноградники сохнут. Коли сохнут, пусть сохнут — божья воля, с богом не спорят… Ого! знаем мы вас! Развелось вас, этих учёных, что не умеют тяжёлым трудом хлеб зарабатывать, так выдумывают какую-то филлоксеру, или что, на наши головы! Ищут то, чего никто не видел, о чём никто не слышал! Нет, чтобы кто-то пришёл на виноградник, срубил его, сжёг, уничтожил святой хлеб — а-а! Скорее им головы снесём, чем виноградные кусты! Не пустим, не пустим врагов наших на виноградники! Пусть нам делают что хотят!.. А теперь пойдём прочь! А касса! а касса!
Возмущённая, разгорячённая собственными выкриками толпа не унималась. По раскрасневшимся лицам, гневным взглядам, горячим движениям заметно было раздражение и ярость.
— Не советую, — сказал бледный, взволнованный Тихович, — не советую вам этого делать, потому что если не послушаетесь моего доброго совета, то послушаетесь закона, который вас не пощадит…
Закон! опять закон! Они, как черепахи панцирем, прикрываются этим законом, но молдаванский кулак и с этим панцирем управится!
Вмиг к столу быстрым шагом подошёл Замфир. Его лицо исказилось, глаза горели диким огнём. Он указал рукой на бумаги, лежавшие на столе, и наклонился к Тиховичу так близко, что тот почувствовал тепло его дыхания.
— Домнуле доктор, — сказал он, — если вы хороший человек, забирайте с собой свои законы и уезжайте отсюда поскорее, чтобы мы о вас и не слышали! — И с этими словами он начал сгребать со стола бумаги в одну кучку.
Тихович уже не знал, как положить конец этой неприятной сцене, когда вдруг почувствовал, что толпа начинает стихать, а среди разных выкриков молдаван певучий голос пана писаря берёт верх над затихающей бурей.
— И что вы делаете, и что вы творите, безрассудные головы! Эх, вы! Настоящие cap-de-boi, — усмирял пан писарь. — Сам царь, сам "императ" прислал их сюда, а они бунт поднимают, будто им московских "закусей" захотелось!…
Замфир отступил от стола и у дверях столкнулся с паном писарем, одетым на этот раз в свои великолепные светлые башмаки. Пан писарь ещё издали делал руками такие движения, словно на языке жестов просил прощения за недостаток вежливости у этой неучёной массы.
Тихович сердечно поблагодарил своего спасителя.
Через несколько минут молдаване разошлись, а пан писарь в изысканных выражениях сообщил Тиховичу, что с недавнего времени замечает в вине "нечто", что непременно должно быть филлоксёрой. Пан писарь, боясь за свою жизнь, готов даже отказаться от употребления этого вредного, заражённого болезнью напитка, как только "доктор" сочтёт его опасным.
А когда Тихович успокоил его, обрадованный пан писарь попрощался, оставив Тиховича наедине с невесёлыми мыслями о недавних происшествиях.
III
За работой
После беспокойной ночи Тихович вместе с восходом солнца вскочил на ноги. Хлопоты рабочего дня вернули ему энергию, утраченную под впечатлением вчерашних событий. Нужно было велеть рабочим собираться на работу, ещё раз взглянуть на план виноградников, послать разбудить Савченко: доктор in spe любил долго поспать. Бензинка с жестяным чайником, служившим вместо самовара, уже шипела на столе, а Тихович, умываясь, беседовал с низеньким бородатым цыганом, который, покорно склонив набок голову и почему-то называя себя греком, просился на работу. Тихович велел ему захватить с собой лопату и нож — и обрадованный цыган метнулся домой за инструментом. Через несколько минут пришли Рудик с сонным Савченко, и все трое принялись за завтрак. Тихович наскоро ел яйца, запивая их мутным чаем. Время не стояло: было уже что-то после пяти. Выбежав во двор и убедившись, что рабочие уже готовы, инструмент разобран, керосина для дезинфекции в бадье достаточно, Тихович объявил, что можно выдвигаться. Но сразу за воротами выяснилось, что Рудик забыл лупу, а Тихович — записную книжку с планами, и всем пришлось задержаться, пока рабочий не принёс и то и другое. Наконец тронулись.
Утро было чудесное. В долине над Прутом ещё стоял синий туман, но небо было ясное, прозрачное, в воздухе веяла прохлада, а солнце весело улыбалось ярко-зелёным акациям, жёлтым камышовым тынам, дороге, усыпанной росой.
Сначала всё шло спокойно. Но постепенно Тихович замечал, что женщины, встречавшиеся им по дороге за водой, бросали на них враждебные взгляды, отворачивались и плевали. Некоторые из-за ворот показывали кулаки, посылая вслед неразборчивые ругательства. Детвора выбегала из хат и с криками: "Доктор, что портит виноградники! Доктор!" — натравливала на них собак и бросала комья земли. Несколько комьев пролетело между Тиховичем и Савченко. Собаки обступали рабочих, кидались к ногам и поднимали страшный лай на всё село. Тихович с трудом удерживал раздражённых рабочих, не желая стать свидетелем ещё более неприятной сцены. Только один "грек" шёл спокойно, с наклонённой набок головой, с выражением святого, предавшегося воле божьей, и, казалось, вовсе не принимал на свой счёт прозвище "фараон", которым награждала его озорная детвора.
Шли так с полчаса. И вот закончились камышовые тына, позади осталась последняя хата над глиняным оврагом, и наша "филлоксёрная партия" очутилась в долине. Влажность в воздухе, специфический запах болота и аира давали знать о близости реки. Узкий, глубокий Прут наконец блеснул из-за прибрежных верб, а у подножия гор зазеленел роскошный ковёр виноградников.
Вошли в ближайший виноградник. Пышная листва кустов синела под густой росой, дышала ещё ночной прохладой. Тихович расставил рабочих, указал, какие кусты осматривать, и позвал цыгана. Не вынимая трубки из зубов, цыган подбежал, покорно склоняя набок голову.
— Копай вот тут под кустом, — учил его Тихович. — Не так, шире надо… Теперь киркой обтряси с земли тонкие корешки, обрежь их ножом и подай мне… Вот так… а теперь копай с другой стороны. Только смотри, осторожно, чтобы куст не подрубить…
Цыган орудует под кустом, неуклюжими движениями стряхивая с него росу, а Тихович внимательно осматривает каждый корешок, иногда поднося его под увеличительное стекло.
Грубое виноградное коренье обросло корешками и тонкими мочками, словно бородой. Цыган обрезает их кривым косарём и подаёт Тиховичу.
Много же этих корешков — страх как много.