А спустя минуту добавила: — Такой молодой, красивый, состоятельный человек, из знатного рода, здоровый, сильный — и что с ним могло случиться? Болел?
— Вот именно, что нет. Он застрелился.
— Ах! Может, из-за любви?
— Очень сомневаюсь. Послушай, я расскажу тебе о нашей последней встрече. Это как раз и объяснит, почему я спросил тебя, что за история была между ним и тобой.
Анеля склонила голову над работой и спокойно слушала. Её грудь равномерно поднималась, может, чуть чаще, чем обычно, но, без сомнения, это было следствием недавнего нервного приступа.
— Не нужно тебе рассказывать, каким человеком был барон, — начал капитан. — Золотой парень, но в практической жизни совершенно непригодный. Испорченный матерью, с детства привыкший удовлетворять все свои капризы, при этом наряду с бешеным упрямством в мелочах он не имел ни капли мужской стойкости и характера в важных делах. Кто видел его впервые — не мог не полюбить, но каждый, кто узнавал его ближе, неизбежно от него отворачивался.
Анеля с грустью покачала головой, давая понять, что полностью согласна с такой оценкой.
— Когда за какие-то дисциплинарные проступки его перевели из Вены во Львов, его мать уже умерла. Говорят, она умерла от горя из-за его разгульной и порочной жизни. Его имение, когда-то очень большое, было почти разорено. Правда, даже тогда при бережливой жизни и толковом управлении можно было бы спасти из него приличное состояние — хоть бы нам и нашим детям такую половину! С его переводом к нам полковник нашего полка и весь офицерский корпус получили из Вены просьбу и предостережение — позаботиться о молодом человеке, не дать ему погубить остатки родового имения, здоровья и чести, а, вовлекая его в семейный круг, пробудить в нём стремление к спокойной, упорядоченной жизни, посвящённой труду и исполнению обязанностей. Ты и сама знаешь, что мы делали всё, что было в наших силах.
— Он не очень-то был вам за это благодарен, — вставила Анеля с оттенком горечи в голосе.
— Ну, его благодарность нас мало интересовала. Главное — результат. А мы могли похвастаться: результаты были такие, каких никто и не ожидал. Через год нашего «наставничества» он изменился до неузнаваемости, да и дела с имением наладились гораздо лучше. От его семьи мы даже получили официальную благодарность. Потом наш полк отправили в Боснию, а барона прикомандировали к другому полку, который остался здесь. Что с ним происходило дальше — понятия не имею.
— Я знаю только то, что тебе рассказала, — тихо ответила Анеля, не поднимая головы от работы.
— Год назад меня направили по службе в Мостар. Был зимний вечер. После длительной аудиенции у начальства я возвращался в свою квартиру. Проходя мимо ярко освещённой таверны, я остановился, услышав внутри крики, проклятия, грохот ломаемой мебели и звон стекла. Тут внезапно распахнулась дверь, и оттуда вылетел офицер без сабли и без фуражки. Его сильно вытолкнули дюжиной рук, которые тут же скрылись за дверью. Он был смертельно пьян и непременно бы упал в грязь, если бы я не подхватил его.
— Пардон! — сказал он, увидев мой офицерский мундир и пытаясь выпрямиться. — Наступил вам на ногу?
Голос его, охрипший от пьянства, показался мне знакомым. Я стал вглядываться в его лицо, но сначала не узнал. Он узнал меня первым.
— A, servus*, товарищ! — крикнул он, хлопнув меня по плечу. — Го-го-го, пан Ангарович меня не узнаёт?
— Барон Рейхлинген! — воскликнул я, протягивая ему руку. Он не пожал её. — Что же с тобой случилось?
— Со мной? Всё отлично. Видишь — учусь летать! Только что вылетел отсюда! Га-га-га!
— Ты давно здесь? Я и не знал, что тебя сюда перевели.
— Не знал? — закричал барон. — Жена тебе не писала?
— Ни словечка.
— Го-го! — заорал он во всё горло. — У тебя чудесная жена! Ангел, не женщина! Га-га-га! Такие ангелы там, в аду, железными вилами в кипящей смоле грешные души топчут!
— Барон, — строго сказал я, — я понимаю, ты пьян и не знаешь, что говоришь. В противном случае ты бы ответил за эти слова.
— За эти слова? — засмеялся он. — Разве я что-то сказал? Но, братец, не сердись! Ты же сам говоришь, что я не знаю, что несу. А твоя жена — го-го, die ist ein solches Kapitel*, о ней нужно говорить только на трезвую голову.
— Правильно говоришь, — ответил я. — Что хочешь сказать — скажи трезвым. А сейчас иди спать.
— Я? Спать? — завизжал он. — Нет, брат, я не привык спать в такую пору. Но, но, — добавил он тише, — одолжи мне 10 ринских! У меня мелочи не хватило, а этот хам кредит не дал. Одолжи — не пожалеешь. Завтра верну, ещё и расскажу тебе отличную историю — про одного хорошего юношу и одну ещё лучшую замужнюю даму. Точнее — соломенную вдову.
— Думаю, мне не нужно тебе говорить, — продолжил капитан, — что у меня закипела кровь от этих слов ничтожества. Я вынул 10 ринских и, передавая ему, сказал:
— Шутки в сторону, барон, тебе бы лучше подумать об отдыхе.
— Завтра, завтра! — воскликнул барон, хватая деньги. — Спасибо тебе, дорогой! Завтра около десяти загляни ко мне — или застанешь здесь, или тебе укажут мою квартиру. А за деньги не волнуйся. Хоть мои родичи и взяли надо мной шефство, я ещё справлюсь!
Он снова направился к таверне, но вдруг обернулся и сказал:
— Может, пойдёшь со мной? Поболтаем!
Я так вздрогнул от отвращения к этому ничтожеству, что едва сдержался.
— Благодарю тебя, барон, — ответил я. — Мне надо домой, у меня дела.
— Плюнь на дела! Пойдём!
Но я уже пошёл прочь.
— Не хочешь? — кричал он мне вслед. — Чёрт с тобой! Обойдусь без тебя. Но завтра приходи! Узнаешь славную историю про своего ангела, про свою милую женушку! Га-га-га!
Я мчался прочь, как будто волки за мной гнались, а его грубый, циничный смех звенел у меня в ушах всю ночь. Можешь себе представить, какое беспокойство охватило меня, как разрывала душу тревога. Какое право имел этот жалкий пьяница упоминать твоё имя в таком месте и в таких обстоятельствах? О какой истории он говорил? Что он мне скажет завтра? Конечно, зная его характер, я мог ожидать от него подлости или глупой сплетни. Но, увы, такая уж человеческая натура — я с нетерпением ждал следующего дня. Не вини меня за это, душа моя, — добавил он, сжав её руку, — я не искал повода услышать о тебе что-то дурное. Даже в голову мне не приходило! В моей душе бушевал гнев на барона. Я хотел увидеть его трезвым и потребовать объяснений за его пьяные речи, а при случае — чтобы он всё взял назад и больше никогда не смел так упоминать о тебе. В ту минуту я всем своим существом почувствовал, как сильно люблю тебя, как ты мне дорога и близка, и как глубоко меня ранит всё, что может хоть тень кинуть на тебя.
Анеля, ничего не говоря, схватила руку мужа, поднесла к губам и поцеловала. В эту же минуту крупная, горячая слеза упала на его руку.
— Анелечка, что ты делаешь! — вскрикнул капитан. — Боже, ты плачешь! Что с тобой?
Он бросился к ней с распростёртыми объятиями, а Анеля, громко рыдая, рухнула в его объятия.
— Мой дорогой! — проговорила она сквозь спазматические всхлипы. — Как ты меня любишь! Какой ты добрый, благородный! Чем же я это заслужила...
— Но успокойся, дитя моё, — говорил капитан, целуя её лоб, лицо и глаза. — Ну зачем эти слёзы? Это ведь мой долг. Если бы я поступил иначе, я был бы нечестным человеком.
Прошло несколько минут, прежде чем Анеля успокоилась после нового нервного приступа и попросила капитана закончить рассказ.
— Осталось немного, — сказал капитан, садясь напротив неё. — Наутро я получил твоё письмо, и под его влиянием барон и всё его пьяное бормотание отступили на задний план. Мне совсем не хотелось с ним встречаться. Я даже подумал с опаской, что он может подумать, будто я пришёл напоминать о долге. Поэтому решил подождать несколько дней, а пока — просто спросить в знакомой таверне о его квартире. Проходя мимо, я зашёл внутрь и спросил о бароне.
— Барон? — вскричал хозяин. — Присылают нам, скажешь тоже, баронов! Да он настоящий разбойник! Сколько я уже имел от него хлопот и убытков — не передать. Но вчера он получил своё! Зашёл с какими-то венгерскими солдатами, начал их оскорблять и провоцировать — они его вышвырнули. Потом он вернулся, сначала был спокоен, но потом снова начал приставать. Они набросились на него, жестоко избили, сорвали с него плащ, саблю, куртку и едва живого выкинули на улицу. А сами разбежались.
— И что с ним стало? — испуганно спросил я.
— Не знаю, — ответил трактирщик. — Долго ещё охал и стонал на улице, но я, боясь ещё большей заварушки, запер двери и окна и никого больше не впускал. Потом уже ничего слышно не было. Кажется, он пополз в свою квартиру.
— А где она?
Хозяин показал мне маленький домик посреди огорода и добавил, что барон живёт там один, только с солдатом, приставленным к нему, но тот с утра куда-то ушёл и до сих пор не вернулся. Наверное, барон послал его за лекарствами или за водкой.
Я пошёл к домику. Он был заперт. Заглядываю в единственное окно — оно зашторено. Стучу в дверь, в окно, зову — тишина. Наконец, я позвал трактирщика, и вдвоём с ним при помощи палки мы поддели дверь...