Что это такое? Он не мог понять, но чувствовал, что это причиняет ему сильное беспокойство.
Он сел на диван в углу, чтобы собраться с мыслями и обдумать своё положение. Первая мысль была: "А может, это снова какая-то иллюзия? Может, опять создаю себе призрак и потом сам пугаюсь вымысла своего воображения?" Он начал присматриваться к людям сбоку. Ну что ж, люди как люди. Сидят, ходят, разговаривают, курят сигары, пьют — в этом нет ничего необычного. Правда, тот и другой взглянет на него искоса. Ну и что? Он ведь им незнаком, сегодня впервые оказался в их обществе — вот и присматриваются к нему. Может, это немного нетактично с их стороны, но всё же в этом нет ничего страшного. Держатся на расстоянии, никто не подходит к нему... Но вот идёт Редлих, который до этого довольно живо, хоть и странно приглушённым голосом, о чём-то разговаривал с несколькими старшими и младшими офицерами.
— Что ты так одиноко сидишь, старый приятель? — окликнулся Редлих — по-прежнему сердечно. Лёд, который уже начал сковывать сердце капитана, сразу растаял.
— Чувствую усталость.
— Это видно по тебе. Может, нам, инвалидам, уже пора домой? Эти прекрасные младенцы и не думают уходить, хотя уже одиннадцать. Но у меня завтра рано служба, нужно выспаться.
— О, и мне жена велела прийти пораньше, — вспомнил капитан.
— Ну так пойдём!
Они начали одеваться. Несколько старших офицеров подошли к капитану.
— Уже уходишь? Жаль, что не можешь остаться подольше. Нам было очень приятно.
И всё это так холодно, с принуждёнными интонациями. И ни один не пригласил его остаться, ни один не сказал, чтобы он чаще заходил. Капитан почувствовал, как ледяная корка снова начала сжимать его сердце. Младшие офицеры, увлечённые разговорами, шутками и песнями, даже не подошли попрощаться. Почти со слезами на глазах капитан покидал стены офицерского казино.
— Что всё это значит, Гнатик? — спросил он Редлиха, когда они вышли на улицу.
Редлих шёл рядом, укутывая шею воротником плаща, молчаливый, хмурый, и, казалось, даже не понимал, о чём его спрашивают.
— Что — что значит? — переспросил он капитана.
— Что с ними случилось, что так резко изменились? Тут — радость, искренность, дружба, а вдруг — холодность, церемонность, шепотки и косые взгляды…
— Что тебе снится, Антось? — воскликнул Редлих. — Я ничего такого не заметил.
— Ты не заметил перемены в их настроении? Это странно! А ведь и ты сам переменился.
— Милый мой, не выдумывай себе! Было небольшое охлаждение, это правда, когда мы узнали, что у нашего полковника умерла дочь. Чудесная девушка. Все молодые офицеры были в неё влюблены.
— А, вот оно что! — вскрикнул капитан. — Ну так бы и сказал! Я уж начал думать, не обидел ли кого чем, что все вдруг начали от меня сторониться.
— Да что за мысли такие? Могу тебя заверить, что что касается тебя, — Редлих невольно произнёс это с особым ударением, — все единодушно считают тебя образцовым офицером, сердечным товарищем, одним словом — парнем с золотым сердцем.
— Правда думают так? — с радостью спросил капитан.
— Даю тебе слово чести. Можешь мне верить.
— Но знаешь, одно меня удивило. Когда мы уходили, никто не попросил, чтобы я приходил чаще.
— У нас так не принято. Это само собой разумеется, что каждый приходит, когда имеет время и желание.
— Ну да, но хорошего товарища из одной вежливости приглашают остаться подольше и приходить чаще.
— Пустяки, братец! Думаю, из такой мелочи не стоит делать выводов о неприязни новых товарищей. К тому же думаю также, что семейная жизнь и служебные обязанности, а может и финансовое положение, не позволят тебе часто бывать в нашем казино.
— Может быть, — нехотя промолвил капитан, — но всё-таки… ты знаешь, как я люблю товарищескую жизнь. А там, в Боснии, человек так натерпелся, намучился, что хочется хоть немного оживить душу в кругу друзей.
— Сомневаюсь, что это удастся, — сказал Редлих. — Из наших старых товарищей, кроме нас двоих, никого нет, а из новых… Знаешь, я и сам редко бываю в их компании.
— А мне говорили, что ты там каждый вечер, — заметил капитан с укором.
— Ну, это какой-то поэт, склонный к преувеличениям, мог тебе сказать, — пробурчал Редлих. — Наоборот, бываю довольно редко. Тут сплошь барчуки, грубо играют в карты, пьют ночи напролёт — а бедный человек, где ему с ними тягаться! Знаешь что, Антось, — с необычным жаром сказал Редлих, оборачиваясь к капитану, — советую тебе от всего сердца поступать так же и стараться как можно реже появляться в казино!
Капитан остановился посреди улицы и уставился на высокую, прямую фигуру Редлиха, который в каком-то странном замешательстве старался не смотреть ему в глаза.
— Не понимаю тебя, Гнатик, — сказал он. — Только что ты уверял меня, что все меня горячо полюбили, а теперь отговариваешь меня туда ходить.
— Потому что тебе это слишком дорого обойдётся, — выкручивался Редлих. — А впрочем, если ты богат, если у тебя куча денег и можешь ими разбрасываться...
В словах Редлиха прозвучало что-то, что крайне неприятно поразило капитана.
— Гнат! — вскрикнул он. — За кого ты меня держишь? Я что — разбойник, фальшивомонетчик, кассир-беглец, чтобы у меня были деньги на разбрасывание?
— А если у тебя их нет, то какое тебе дело, приглашают ли тебя чаще заходить или нет? Всё равно придётся тебе очень редко туда ходить. Ведь и сегодня ты высыпал столько денег, что твоя жена…
— Ну, ну, хватит этой проповеди, старый приятель! Что там жена мне скажет, то скажет и без тебя. Всё, хватит разговоров! Вот мы и дошли до моего дома. Знаешь что, Гнатик, надеюсь, ты окажешь мне честь и навестишь меня в моём семейном гнёздышке?
— С величайшей охотой! — поспешно ответил Редлих. — До сих пор, правда, я не бывал у твоей жены — причины объяснять не нужно…
— Иди, иди, старый грешник! Тебе бы стыдно должно быть даже упоминать о таком! — перебил капитан.
— Ну, а теперь, когда ты здесь и приглашаешь меня…
— Без церемоний, без церемоний! Приходи ко мне, когда есть время и желание, как к старому товарищу!
Пожав искренне протянутую ему руку капитана, Редлих по-военному отдал честь и через несколько минут исчез в ночной темноте.
V
— Ага, Анелечка! Вижу здесь визитку барона Рейхлингена. Ну-ка, расскажи мне, какая у тебя с ним была история?
Капитан и Анеля сидели в гостиной и беседовали. Анеля, занятая какой-то женской работой, рассказывала мужу о жизни, детях, о старом Гуртере, а капитан, слушая, перебирал визитки, разбросанные на серебряном подносе на столе. Вдруг он на одной элегантной, блестящей карточке прочёл имя: "Waldemar Baron von Reuchlingen" и вздрогнул, словно обжёгся крапивой.
— У меня история? С бароном Рейхлингеном? — медленно, словно вспоминая, повторила Анеля, спокойно глядя мужу в глаза. — У меня с ним не было никакой истории.
— Не было? — удивлённо переспросил капитан. — Такого не может быть! Вспомни хорошо!
— Что мне вспоминать? — с ещё большим удивлением ответила Анеля. — После твоего отъезда в Боснию барон заходил ко мне раз или два. Ага, помню, на моё именины он напился и поссорился с офицерами. Не знаю, о чём речь шла, только испортил нам весь вечер, и все вместе с ним ушли. Больше я его не видела, а вскоре узнала, что его тоже перевели в Боснию.
— Гм, так вот в чём была история? Признаюсь, из того, что он мне говорил, я мог предположить нечто более серьёзное.
Говоря эти слова, капитан, уже наполовину успокоенный, смотрел на жену. И вдруг заметил, что при последних словах её лицо побелело как полотно, даже губы побледнели, работа выпала из рук, и вся фигура как бы обмякла или будто испытала страшный внутренний удар.
— Анеля, что с тобой? — вскрикнул капитан, вскакивая с кресла.
— Подожди, кто-то звонит! — прошептала она, еле-еле поднялась, бросила на пол работу, нитки и иголку и выбежала в соседнюю комнату. Через минуту вернулась всё ещё бледная и дрожащая, но уже более спокойная.
— Анеля, ради бога, что с тобой? — вскрикнул капитан, беря её холодные как лёд руки в свои ладони.
Она села рядом и тяжело дышала.
— Ничего, ничего! — ответила. — Знаешь, последнее время меня мучают ужасные предчувствия. Всё время кажется, что кто-то из наших детей — о, боже! — попал под извозчика, и его несут домой с переломанными ножками, с разбитой головкой… Ох, даже подумать страшно! И именно в ту минуту… то же самое предчувствие… как будто клещами… мне послышалось, что к нам кто-то звонит…
— Но успокойся же, никто не звонил. Дети вернутся живыми-здоровыми! — уверял капитан. — Ради всего святого, как можно это так близко к сердцу принимать! Может, ты заболела? Может, это проявление какой-то другой болезни?
— Нет-нет, я совершенно здорова, только иногда на меня такие глупые приступы наводят.
— Нет, Анелечка, это нельзя игнорировать. Это могут быть симптомы серьёзного нервного заболевания. Как ты побледнела! Нужно обязательно посоветоваться с врачом.
— Не нужно! Не нужно! — живо ответила Анеля. — Что мне врач скажет? То, что я и сама знаю: нужно спокойствия, избегать сильных потрясений. Пусть бы он сам попробовал!
— Нет, душа моя, обязательно надо что-то делать! Смотри, ты до сих пор не можешь прийти в себя. Выпей воды!
— Я уже пила. Спасибо тебе, милый! Мне уже совсем хорошо.
И, наклонившись, она собрала свои разбросанные принадлежности с пола.
— А я, — сказал спустя мгновение капитан, — признаюсь тебе в одном грехе. В тот момент, когда ты побледнела и начала дрожать, я подумал, что мои слова о бароне Рейхлингене произвели на тебя такое сильное впечатление.
— О бароне? — с меланхоличной улыбкой сказала Анеля. — Прости, милый, но я уже даже не помню, что мы о нём говорили. В ту минуту, как ты начал мне о нём рассказывать, мои мысли были совсем в другом месте.
— Я хотел было написать тебе о своей встрече с бароном и разговоре с ним, — говорил капитан, — но как раз в тот вечер после встречи я получил от тебя письмо, а в нём было сообщение, что ребёнок болен и у тебя тяжёлые переживания, а наутро я узнал, что барона больше нет в живых.
— Нет в живых! — вскрикнула Анеля.
— Так ты не знала о его смерти?
— Ни-че-го.
— С ним произошла какая-то странная, до сих пор не прояснённая история.
— О боже! — глубоко вздохнув, прошептала Анеля, но в этом вздохе было скорее облегчение, чем горе.