Всё здесь для меня так ново, так неожиданно…
— И ты тут же подумал: должно быть, в этом есть какая-то вина моей жены!
— Анелька! — воскликнул капитан, снова с жаром целуя её руку. — Как ты можешь так говорить? Клянусь своей честью, мне даже в голову такое не приходило. Ведь ты знаешь, как я тебя люблю. Я никогда не любил так, как люблю тебя. Подозревать тебя в чем-то нечестном — это значит ударить по самому корню моей жизни!
— Почему же ты побледнел, когда увидел мои часы? Говори откровенно! Мы столько лет не жили вместе. Эта разлука может стать для нас точкой отсчёта нового, счастливого пути — а может и бездной, что навсегда разлучит нас.
— Ради бога, жена, что ты такое говоришь! — воскликнул испуганный капитан.
— Видишь — я говорю серьёзно, — ответила Анеля. — У меня было время заглянуть жизни в самую глубину, вдуматься, и я пришла к убеждению: если между нами будет хоть малейшая тайна, хоть искра взаимного недоверия — лучше нам сразу расстаться. Потому что наша жизнь превратится в муку, а не в жизнь.
— Но, сердечко моё! С чего ты вдруг завела такой разговор? К чему? Ты же знаешь, что у меня нет от тебя никаких тайн!
— И я не хочу иметь от тебя ни одной! — с пылом сказала Анеля. — Я не хочу, чтобы ты меня в чём-то подозревал. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение — скажи об этом открыто. Я чувствую себя настолько чистой, настолько правой, что не боюсь ни одного упрёка, если он будет сказан прямо.
— Анелька, Анелька! — воскликнул капитан, доведённый её словами до отчаяния. — Да ведь, клянусь, я ничего тебе не ставил в упрёк, ни в чём не подозревал — бог свидетель!
— А побледнел ты, увидев эти часы.
И, расстегнув их, она подала ему часы в руки.
— Посмотри на них! Прочти надпись на корпусе. Видишь — это подарок от моего деда. Он когда-то сильно обиделся на нас за мой брак с тобой, но, в конце концов, позволил себя уговорить.
— Так это он вам помогал? — воскликнул капитан изумлённо, оглядываясь по сторонам.
— Многое ему обязаны, хотя ты сам знаешь, какой он упрямый. Великой щедрости от него ожидать трудно.
И только теперь капитан вспомнил деда своей жены — старого богатого вдовца, владельца нескольких фабрик и домов в Кракове. В памяти капитана этот человек почти не остался. Познакомившись с Анелей у каких-то дальних родственников во Львове, он встретил яростное сопротивление со стороны старика Гуртера — так звали деда. Капитан хотел ехать в Краков к нему, но Анеля его отговорила, объясняя, что его присутствие только испортит дело — старик терпеть не может военных. Она пообещала сама убедить деда, и действительно, ей это удалось. А так как у Анели не было своего состояния, то Гуртер дал ей лишь столько, сколько нужно было на обязательный по закону офицерский залог при вступлении в брак, и добавил, что раз она выходит замуж против его воли, больше от него не получит ни гроша. Об этом он написал в своём первом и последнем письме к молодой паре, где поздравил с браком, но также потребовал, чтобы они с этого дня забыли о его существовании, как и он не желает их знать и видеть, и не смели ему писать или чего-либо от него ожидать, потому что это будет лишь тягостью, и все их письма он будет возвращать непрочитанными. Впрочем, желал им всяческого счастья и удачи.
Вот и всё, что знал капитан о Гуртере. Слишком гордый и независимый, чтобы унижаться перед ним и выпрашивать милости, он строго выполнил его волю и совершенно не интересовался им. Служба и домашние дела отнимали всё его время. Правда, Анеля часто вспоминала о нём с благодарностью — ведь его подарок в любом случае был основой их совместного счастья.
— Он не злой человек, умный и искренний, просто странный и очень упрямый, — не раз говорила Анеля. — Там, в Кракове, его окружили набожные бабки — слепые орудия в руках иезуитов, которые метят на его состояние. Я твёрдо уверена, что надеяться на него больше не стоит.
И они не надеялись. Жили как могли, пока в конце концов необходимость не разлучила их на целых пять лет. Так что неудивительно, что теперь капитан с изумлением и облегчением узнал, что дед примирился с Анелей.
— Ну вот, видишь, видишь! — проговорил он с лёгким упрёком. — И чего ж ты сердишься и драматизируешь? Конечно, меня удивила вся эта роскошь. Первый этаж, зеркала, мебель из красного дерева, медвежьи шкуры на полу, золотые часы — и при этом моя скромная пенсия на два дома! Я хотел тебя расспросить, что это за загадка. Разве это преступление? Но одно твоё слово развеяло все мои сомнения.
— Не будь слишком доверчив! — сказала Анеля, вновь приняв строгий вид следователя. — Не полагайся слишком на одно слово. Требуй доказательств!
— Но, Анелька, неужели ты хочешь, чтобы я начал уголовное расследование?
— Лучше сделай это сейчас, пока ещё твой взор ясен, а мысли непредвзяты.
— Ты думаешь, я могу измениться? — немного обиженно спросил капитан.
— Послушай, Антось, — сказала Анеля, садясь рядом с ним на диван и обнимая его за шею. — Не сердись на то, что я скажу. Я люблю тебя, люблю своих детей — наших детей, Антось! Люблю больше жизни, почти хотела сказать — больше спасения собственной души. И именно потому, что люблю так крепко, хочу, чтобы ничто не омрачало того счастья, которое может дать любовь. Ведь и ты этого хочешь?
— Кто же этого не хочет! — воскликнул капитан, прижимая её к груди.
— Так вот, родной! Я знаю, что теперь, когда ты вернулся, рано или поздно до тебя дойдут разные сплетни и байки. Не сомневаюсь, найдутся те, кто будет мне льстить в глаза, а за спиной бросать грязь, пытаться унизить меня в твоих глазах.
— Анеля! Неужели ты допускаешь, что я поверю таким низким сплетням?
— Пусть сильный не хвалится своей силой, а храбрый — своей отвагой! — мрачно сказала Анеля. — Нет, любимый, не говори так. Неважно, допускаю ли я это — разумный человек допускает всё и ничего не допускает. Так что лучше заранее предотвратить возможность таких обвинений, которые могут опорочить меня в твоих глазах.
— Что ты имеешь в виду?
— Объясню яснее. Не сегодня это началось — злые языки чернят меня, будто я зарабатываю деньги каким-то нечестным способом. Откуда идут эти глупости — не знаю. Я не жила в последнее время на широкую ногу, не бывала в светском обществе, чтобы всё знать. Из твоих старых друзей здесь почти никто не остался, да и те редко у меня бывали. Так что даже не знаю, в чём меня обвиняют. Пока это касалось только меня — мне было всё равно. Моей совести достаточно, чтобы быть спокойной. Но теперь, когда ты вернулся — это уже совсем другое. Такие слухи могут отравить тебе жизнь, создать проблемы, если ты не будешь готов их опровергнуть. Вот чего я от тебя прошу.
— Но если ты меня уверяешь в своей невиновности — зачем мне ещё какие-то доказательства?
— Послушай, Антось, — грустно произнесла Анеля, — не говори так. Человек — не камень. Могут появиться вещи, очень похожие на правду, и выступить против меня. Прежде всего, дай мне слово, поклянись любовью к нашим детям, что всё, что бы ты ни услышал обо мне — скажешь мне в лицо, ничего не скрывая, не щадя, требуя объяснений!
— Анеля, ради бога, ты пугаешь меня этой торжественностью! — вскрикнул капитан, вскочив на ноги. — Неужели ты думаешь, что тут может появиться нечто настолько страшное и ужасное, что…
— Я ничего не думаю, просто требую от тебя того, на что имею право. А кажется мне, что на твою откровенность я имею полное право.
— Конечно! Конечно! Несомненное право!
— И ты обещаешь мне быть всегда искренним и откровенным?
— Обещаю — честью, душой клянусь!
— И не будешь иметь от меня ни единой тайны, даже если догадываешься, что её раскрытие будет для меня мучительно?
— Обещаю! Пусть даже я догадываюсь, что откровение унизит меня в твоих глазах, сделает недостойным твоей любви.
— Не нужно тебе даже думать об этом, любимый! — сказала Анеля, поцеловав его в уста. — А за обещание — спасибо от всей души. Можешь быть уверен, что я не злоупотреблю твоим доверием.
— А я… скажу тебе честно, не совсем понимаю, зачем все эти церемонии.
— Дай бог, чтобы они оказались ненужными! — вздохнула Анеля. — Но, в любом случае, надеюсь, что никому они не повредят. Ну что ж, это было первое. А теперь — второе.
И, открыв ящик своего туалетного столика, она вынула оттуда старую засаленную книжку в полотняном переплёте. Капитан хорошо знал эту книжку. Это была бухгалтерская тетрадь, которую он купил накануне свадьбы и дал Анеле, чтобы она записывала все расходы и доходы их маленького хозяйства. Анеля добросовестно каждый день вносила туда все суммы. Эту книжку она теперь подала ему.
— Возьми и посмотри мои счета. А вот — квитанции от торговцев и других людей, с кем у меня были денежные дела за эти пять лет. А вот — пачка писем, что приходили ко мне. Прошу, пересмотри всё это, проверь добросовестно каждую мелочь, каждую цифру, каждую бумажку!
— Ради бога, Анелька! Зачем всё это? Я и так тебе верю!
— Нет, я не хочу этого! — ответила Анеля. — Проверь — и тогда верь или не верь. Дай слово, что приложишь к этому усилия!
— Ну, если уж непременно…
— Непременно. И ещё сегодня!
— Ну что ж, пусть так.
— Хорошо. Спасибо тебе! Это будет для меня лучшим доказательством твоего доверия!
И, поцеловав его в лоб, Анеля вышла, оставив его наедине с книжкой, квитанциями и немаленькой стопкой пожелтевших писем. Некоторое время капитан не мог прийти в себя от изумления, ходил взад-вперёд по комнате, пока наконец не понял, что его жена, в сущности, совершенно права и что вся эта странная сцена — лишь свидетельство её необычной любви к нему, её предусмотрительности и незаурядного ума. Осознав это, он добросовестно принялся за бумаги. Чтобы не мешать ему, жена принесла ему полдник в гостиную и снова оставила одного.
IV
После ужина в узком кругу — тётя Юля, о которой Михась постоянно упоминал, словно что-то предчувствуя, так и не пришла — капитан начал собираться в дорогу.
— Хочешь ещё идти? — спросила Анеля. — Куда?
— Нужно заглянуть в офицерское казино.
— Может, лучше бы тебе не ходить?
— Но, моё сердечко, мне бы это не простили, если бы я не показался среди товарищей.