— Ты же лучше всех знаешь, насколько мне это неприятно.
— Го-го-го! Паня боится, что мы её отравим! Ах, такое подозрение не может остаться безнаказанным. Значит, я просто обязан отравить пани двумя напёрстками боснийского вина! Allons, enfants!* Анеля вперёд, а мы оба за ней!
— Нет, Юлечка, правда, Антось прав, — наконец сказала Анеля. — Зачем тебе убегать? Пойдём, пообедаем, поболтаем, ведь твоё хозяйство никуда не денется.
— Ага, вот видите, пани, как высшая инстанция мудро рассудила! — воскликнул капитан, радуясь, что женщина, которая сначала, очевидно, колебалась, в итоге встала на его сторону. — Прошу, пани! — добавил он, подавая ей руку, а затем, косо посмотрев на неё, заметив на лице выражение неудовольствия и досады, сказал:
— Но что это вы, пани, делаете из себя такую угнетённую невинность? Неужели моё общество вам настолько невыносимо?
— О, пан капитан шутит! — сказала Юлия, стараясь улыбнуться. — Напротив! Просто у меня дома...
— Что там дома! — сказал капитан. — Дети ведь не плачут, а котики, канарейки и собачки от тоски не умрут.
Юлия, будто пристыженная, отвернулась. Они уже были в столовой. Анеля занялась супом. Дети сидели на своих местах, спокойные, но весёлые, только глазки их сияли улыбкой.
— Михасю! — сказал капитан, подходя к нему с пани Юлией. — Не эту ли пани ты хотел вчера привлечь к ответственности?
Михась встал с кресла, подал руку пани Юлии и сказал:
— Добрый день, пани! А вчера я хотел сказать пани, что она недобрая.
— Я недобрая, Михасик? — удивлённо спросила Юлия.
— Да, пани недобрая, — решительно сказал Михась. — Пани нам сказали, что папа приедет ночью, а он приехал утром, а мы были в школе и не поехали на вокзал его встречать.
— Но я ведь в этом не виновата, Михасику, — сказала Юлия. — Папа сам телеграфировал.
— Э, что там телеграфировал! — ответил Михась. — В письме было написано, что он приедет утром. Может, телеграмма была фальшивая.
— Ха-ха-ха! Вот это казак! — смеялся капитан. — Умеет припечь.
— Но ведь, Михасику, разве я виновата, что телеграмма была фальшивая? — сказала Юлия.
— Не надо было ей верить, — отрезал мальчик.
— Так ты на меня злишься?
— Вчера немного злился, а сегодня уже нет, — сказал Михась.
— Мой золотой мальчик! — воскликнул капитан, целуя его в лоб. — Всегда так держись! Если кто-то в чём-то виноват — говори правду прямо в глаза, смело высказывай, что думаешь. Но любить его не переставай. Тогда ты никогда не собьёшься с доброго пути.
— Ну-ну, хватит этой науки! Прошу приниматься за бульон, пока не остыл! — сказала Анеля.
Наступила короткая пауза, во время которой слышался только звон серебряных ложек о тарелки и равномерный шелест при поедании бульона.
Напряжённая и неприятная атмосфера, царившая с начала обеда, хотя и старательно скрываемая всеми сидевшими за столом, постепенно стала понемногу рассеиваться и светлеть. Весёлое щебетание детей было как тёплый и освежающий ветерок, разгонявший тучи, время от времени наползающие из каких-то скрытых щелей, грозя омрачить весь кругозор этого счастливого домашнего очага. Под влиянием этих чистых, невинных детских душ даже пани Юлия осмелела, почувствовала себя свободнее, несмотря на то, что сидела рядом с капитаном. Только Анеля, как ни старалась собраться с силами, всё ещё не могла справиться с последствиями своего недавнего нервного припадка: время от времени она бледнела и тревожно поглядывала на дверь, будто каждую минуту там мог появиться вестник какого-то несчастья. Поэтому, когда в самом деле вскоре, уже под конец обеда, послышался энергичный, быстрый стук в дверь, Анеля чуть не вскрикнула от испуга, вскочила с кресла и, повернувшись к окну так, чтобы капитан не видел её побледневшего лица, схватилась рукой за грудь, пытаясь сдержать сильное сердцебиение.
На пороге появился военный, который уже давно не переступал этих стен. Это был Редлих. Окутанный паром, он вошёл в комнату, салютуя. Капитан радостно вскочил и крепко пожал протянутую руку.
— Добрый день тебе, капитан! — сказал Редлих. — Добрый день, господа! — добавил он, оборачиваясь к обществу, хотя не мог никого разглядеть из-за запотевших очков. — Проходя мимо, решил заглянуть к тебе, — снова обратился он к капитану, снимая и вытирая очки. — Иду на службу, есть ещё пара минут, можем поболтать. Или, может, я помешал? — добавил он, уже надев чистые очки и увидев остатки обеда на столе.
— О нет, совсем нет! — сказала Анеля. — Сейчас закончим. Пожелаете присесть на минутку в салоне?
— Ах, мой поклон пани добродетельнице! — сказал Редлих, кланяясь Анеле. — Прошу простить, что вначале не поприветствовал вас, но мои несчастные очки...
— О, знаю, знаю! — улыбаясь, ответила Анеля, стараясь как можно вежливее и быстрее проводить Редлиха в салон. Но тот всё ещё стоял. Он заметил Юлию, которая с того самого момента, как он вошёл, поднявшись с места, подошла к окну и старалась стоять так, чтобы не привлекать внимания. Но Редлих узнал её и, явно заинтересованный, подошёл. Какая-то роковая сила заставила её повернуться к нему. Убедившись, что это действительно она, Редлих замер, смущённый, неспособный вымолвить ни одной банальной приветственной фразы. Юлия поклонилась ему.
— Ах, пани здесь? — тихо произнёс Редлих.
— Моя подруга Юлия Шаблинская, — сказала Анеля. — Может быть, вы знакомы?
— О нет! — поспешно произнесла Юлия.
— О да, немного! — одновременно и также поспешно сказал Редлих.
Капитан, удивлённый, наблюдал за сценой. Уже хотел рассмеяться и, как обычно, взять этих двоих на «протокол», как вдруг Редлих, с некой демонстративностью отворачиваясь от Юлии и подходя к капитану, быстро произнёс:
— Прости, капитан, но я должен с тобой попрощаться.
— Что? Что? Что? — с величайшим изумлением вскрикнул капитан, подходя к своему старому другу и пытаясь заглянуть ему в глаза.
— Я должен идти! — повторил Редлих смущённо, глядя на часы. — Немного ошибся со временем... У меня ещё дела...
— Редлих! — резко сказал капитан. — Я начинаю тебя не понимать. Ты приходишь ко мне, чтобы поболтать, говоришь, что у тебя есть немного времени, а теперь вдруг срываешься.
— Прости, капитан, но, ей-богу... не могу остаться.
— Почему? Скажи правду!
— В другой раз! В другой раз всё расскажу, а сейчас должен идти! — умоляющим тоном повторял Редлих, всё ближе подходя к двери.
— Нет, так не пойдёт! Редлих! — с нажимом сказал капитан, лицо которого налилась кровью. — Ты мне этого не сделаешь!
— Капитан, — решительно и твёрдо сказал Редлих, видя, что капитан преграждает ему дорогу, — даю тебе слово чести, что не могу остаться здесь ни на минуту дольше.
— Что это значит? — вскрикнул капитан, не в силах сдержаться. — Ты говоришь так, как будто хочешь оскорбить меня в моём доме.
— Принимай это как хочешь, — сказал Редлих, — но даю тебе слово чести, что не имел никакого намерения тебя оскорблять, и что не могу остаться здесь ни на минуту.
При этих словах капитан остолбенел. Несколько секунд с напряжением всей души он смотрел в глаза Редлиху, но тот теперь спокойно выдерживал его испытующий взгляд. Капитан не смог ничего прочитать в тёмной глубине его глаз. Затем он словно обмяк, как сломанный, и отступил в сторону, открывая Редлиху путь к двери. Не попрощавшись ни с кем, Редлих вышел. Капитан, сломленный, забыв себя, опустился в кресло. Несколько секунд в комнате царила гнетущая, мёртвая тишина. Слышны были лишь сдержанные вздохи детей и тревожные удары сердец у женщин.
Наконец капитан поднял глаза и, как бы в забытьи, оглядываясь по комнате, почти прошептал:
— Ушёл!
А затем, остановив взгляд на лице Анели, спросил:
— Что это значит?
— Не знаю, мой милый! — ответила Анеля. — Совершенно не понимаю Редлиха.
И обернулась к Юлии, которая всё ещё, смущённая, дрожащая и бледная, стояла у окна.
— Юлечка, может, ты нам объяснишь? Что случилось с поручиком? Чем он обиделся?
— Не знаю, — едва слышно прошептала Юлия.
— Но ты его знаешь?
— Нет, совсем не знаю, — сказала Юлия чуть смелее.
— Но ведь он сказал, что знает вас, пани! — сказал капитан.
— Не знаю, откуда он это взял, — ответила Юлия, снова понижая голос и опуская взгляд.
— Редлих, прошу пани, никогда не врёт, — строго заявил капитан.
— И я тоже не имею такой привычки! — язвительно ответила Юлия.
— Так что же всё это значит? Что за загадка?
— Может быть, пан Редлих принял меня за кого-то другого, за какую-то даму, которая его чем-то обидела, — уже смелее говорила Юлия.
— Гм, это может быть, — сказал капитан, подумав. — Он близорукий, и такие qui pro quo* с ним случались не раз. Но чтобы до такой степени мог забыться, чтобы в моём доме, в присутствии гостей нанести мне такое оскорбление — нет, до этого я бы не додумался!
Обед закончили в молчании. Казалось, появление Редлиха и его короткое пребывание в комнате мгновенно изменили её атмосферу. Свежесть, радость и свобода исчезли. Все сидели немыми, подавленными и грустными. Даже дети притихли и потеряли аппетит. Капитан даже не притронулся к любимому десерту, только Анеля съела свою порцию, а Юлия, глядя на неё, почувствовала, что должна тоже попробовать хоть немного, хоть и делала это, явно пересиливая себя. Чёрного кофе не захотел никто, а о послеобеденной беседе, которая так радовала капитана перед обедом и которую он хотел оживить рассказами о весёлых и грустных эпизодах боснийской службы, теперь даже речи не шло. Все сидели в таком состоянии, словно только что потеряли кого-то самого дорогого из своего круга.
Сразу после обеда Юлия, холодно попрощавшись с капитаном, ушла домой. На этот раз капитан её не задерживал. Уходя, она незаметно шепнула Анеле несколько слов. Капитан попросил жену пойти в спальню и немного отдохнуть, а сам направился в салон, заявив, что тоже ляжет на софу и немного подремлет. Дети ушли в школу.
VII
Выйдя из дома около четырёх часов пополудни, капитан сам удивился и испугался, заглянув в свою душу и осознав все изменения, которые в ней произошли с вчерашнего дня.