Может, в этом действительно есть зерно правды, но когда эта крошка попадёт в руки газетчика, тот сейчас же столько наврёт, напудрит, раздует, что эту каплю истины даже родной отец бы не признал. А полиция читает это и думает: если бы это была правда — кто-нибудь бы пострадал, кто-то подал бы жалобу, пожаловался… ну, тогда мы могли бы взяться расследовать дело. А так, как знают господин капитан, *wo kein Kläger, da ist auch kein Richter* — где нет истца, нет и судьи. Газеты себе пишут, а мы молчим. Потом и газеты перестали писать, нашли себе что-то новенькое, а мы — ничего.
В сенях дома было холодно, сквозило. Ревизор Гирш, по-видимому, ощущая великую честь от того, что капитан так заинтересовался этим делом и внимательно его слушает, распустил поводья своей болтливости и, постоянно жестикулируя, подмигивая, прерываясь и перебивая сам себя, живописал целый ход и состояние этой удивительной истории. Девушки тем временем стояли на тротуаре у ворот, начинали уже нервничать, не зная, что им делать, и, очевидно, ждали, что им скажет ревизор.
— Знаете что, пан Гирш, — перебил капитан бесконечный поток его слов, — эта история меня очень заинтересовала. Припоминаю, что несколько лет назад здесь действительно жила одна вдова военного — не помню, капитана ли, полковника. Может, я смогу помочь вам её отыскать.
— Я был бы вам за это крайне признателен, пан капитан! — воскликнул ревизор. — Потому что, знаете ли, дело это совсем не простое. Это, можно сказать, деликатное дело, не то что кража или даже убийство. А если у этой госпожи капитанши есть знакомые военные или, чего доброго, попадёшь не на ту, которую надо, то... знаете сами, капитан, бедный полицейский ревизор — букашка. Раздавить — плёвое дело, если у кого есть «спина».
— Ну, тем более причин действовать осторожно. Я довольно хорошо знаком в военных кругах и, возможно, смогу предоставить вам кое-какую информацию. Но прежде всего хотел бы узнать, как обстоит дело. Я бы пригласил вас к себе, да у меня жена, больной ребёнок...
— О, нет-нет! — поспешно воскликнул ревизор. — Не хочу доставлять господам никаких хлопот.
— Может, лучше сделать вот как? Отправьте вы этих барышень... где они живут?
— В гостинице, у Геккера.
— Значит, пусть идут туда. А когда найдём эту преступницу, тогда позовёте их, чтобы встали перед ней лицом к лицу. Хорошо?
— Думаю, так будет лучше всего! — согласился ревизор, рад, что внезапно приобрёл союзника в лице такой влиятельной фигуры, как капитан, и удивляясь, что этот незнакомый капитан так пылко берёт дело к сердцу и без всяких причин предлагает свою помощь. Обернувшись к девушкам, он уже совершенно другим, резким и властным тоном произнёс:
— Прошу идти в гостиницу и ждать меня. Я скоро подойду.
Девушки ушли, громко переговариваясь между собой, смеясь и часто оглядываясь.
— А мы, — сказал капитан, обращаясь к ревизору, — может, зайдём куда-нибудь поесть? Вы уже обедали?
— О, нет! Где уж нам при нашей службе думать об обеде!
— Прекрасно. Я тоже проголодался. Пообедаем вместе и поговорим.
Ревизор всё больше начинал подозревать что-то, но старался ничем не выдать себя — особенно теперь, когда, помимо ожидаемой информации, ему светила надежда на вкусный обед в обществе капитана. Они зашли в Варшавскую гостиницу. Капитан потребовал отдельную комнату, заказал обед и бутылку вина и, садясь за стол рядом с Гиршем, который, слегка смущённый, сидел лишь на краешке стула, произнёс с наибольшей непринуждённостью:
— Ах да, я забыл представиться, пан Гирш! Я капитан Ангарович. Несколько дней назад вернулся из Боснии. Похоже, вы с некоторым подозрением смотрели на меня, когда я обещал помочь вам найти эту преступницу...
— Но, пан капитан! — воскликнул Гирш, словно ужаленный, вскакивая со стула. — Да как же я мог...
— Сидите, сидите! — сказал капитан, беря его за плечо и усаживая обратно. — Не стоит так уж отнекиваться. Это ведь ваша работа — подозревать, строить догадки, искать тайные связи. Я не в претензии на ваши подозрения, вовсе нет. Но, прежде всего — давайте есть! — добавил он, когда официант принёс бульон и налил в тарелки.
Разговор на минуту прервался. Слышно было лишь позвякивание ложек и плеск жидкости. Ревизор ел с усердием, стараясь замаскировать своё внутреннее беспокойство в этой странной ситуации.
— Я вам всё объясню, — сказал капитан, опустошив тарелку. — Тут действительно есть некая связь, нечто, что побуждает меня приложить все усилия, чтобы найти эту женщину. Но сперва договорите свой рассказ!
К несчастью, теперь ревизор был далеко не так разговорчив.
— Мой рассказ? — переспросил он с видом удивления. — Что мне ещё рассказывать, пану капитану?
— Ну, об этой... женщине. Как её зовут?
— Эх, если бы мы это знали! — воскликнул ревизор. — Уже бы она была у нас! Эти дурочки либо совсем не спросили, как её зовут — «капитанша да капитанша!» — либо если и знали, то забыли.
— А как же они знают, где она жила?
— Некоторые — именно те, что приходили сюда со мной — вспомнили, что по приезде во Львов капитанша ненадолго завела их в своё жильё на Пекарской. Больше они ничего не знали — даже номера дома не помнили. Пришлось водить их по улице, чтобы они узнали дом.
— Ну, а были у капитанши дети?
— Кажется, нет. Во всяком случае, ни одна из них о детях не упоминала.
Капитан немного вздохнул с облегчением.
— Ну и много же девушек она успела завербовать таким способом?
— А кто это может знать? Была по всем городкам, а где сама не бывала — там её сообщница работала. До сих пор вернулось из Турции семнадцать, но говорят, что там осталось гораздо больше. Кого-то купил богатый турок и запер у себя в гареме — такая пропала навсегда. А из таких домов... знаете, пан капитан... выбраться крайне трудно. Те, что вернулись, прошли через ужасные трудности. Пришлось даже нашей амбасаде вмешаться, чтобы этим несчастным жертвам удалось вернуться на родину.
— Но это же ужасно! — произнёс капитан, словно сам себе. — Вырваны из родных мест, из круга близких, брошены в бездонное болото порока, обречены на вечную неволю, на забвение, на преждевременную смерть или на нищету, в сто раз страшнее! От одной только мысли об этом можно сойти с ума. И эта тварь, не женщина, брала за это деньги!
— Амбасада расследовала это дело, насколько могла, — продолжал Гирш. — Турки платили за красивых, молодых и невинных девушек по сто, а то и по двести дукатов. За остальных меньше — по уговору.
— Но того, кто их продавал, этого агента...
— О, его мы уже имеем! — с гордостью перебил ревизор. — Этот лис ушлый!
— Конечно, еврей?
— Ну, само собой! — нехотя буркнул Гирш. — Такой бизнес только еврей мог провернуть. Я уверен, без него ни капитанша, ни её подруга не рискнули бы на такой шаг. Он их и уговорил, и платил им лишь малую долю от своих прибылей. Это и ежу понятно. Но теперь ему конец. Несколько дней назад по нашему телеграфному запросу его арестовали в Будапеште. Будапештская полиция сообщила, что при нём нашли множество бумаг, счетов, расписок и длинный список его помощников и помощниц. Вот будет работа! Настоящая облава по всему краю!
Капитан вздрогнул от отвращения, увидев в лице этого человека отблеск звериного ликования — радости волка, узревшего загнанное в загон стадо овец, которое можно рвать, душить, грызть, и ни одна не убежит, не сопротивится.
— Понимаю вашу радость, пан Гирш, — проговорил он после паузы. — Но мне кажется, было бы куда радостнее, если бы вы, господа, раньше были чутче и не позволили на виду у себя увезти и утопить в неизвестности столько невинных жертв.
— А моё ли это дело? — совершенно разумно возразил Гирш, принимаясь за поданную печёнку. — Пан капитан, я что — здесь что-то решаю? Мы, ревизоры, комиссары — как те псы: покажут нам зверя, спустят с цепи — наша обязанность схватить. А остальное — не наша забота, есть начальство. А у нас и без того дел — ой, сколько беготни, что человек и дышать не может. Вот, к примеру, вчера вечером! Уверите ли, пан капитан, что тут, прямо во Львове, в самом центре города, много лет происходило нечто очень похожее на те истории с торговлей девушками? И никто об этом не знал!
— И что же это было? — спросил капитан.
— Жила тут возле доминиканцев такая себе панна Юлия Шаблинская, называла себя вдовой, а по сути — разведённая. Ещё молодая женщина, опрятная, всегда с лоском, образованная, бывала в обществе. Несколько лет по официальной лицензии держала частный пансион для девушек после школы. Должна была готовить их к экзаменам или чему-то подобному. И представьте, пан, несколько дней назад полиция узнаёт, что этот пансион — в действительности притон самого страшного разврата. Туда допускалась только аристократия, богачи, старшие офицеры, а что там творилось — это выходит за границы человеческого воображения.
Каждое слово этого рассказа было как нож в сердце капитана, повернутый в живой ране. В холодном поту, едва дыша, словно на допросе, он с трудом удерживался на стуле и побелевшими губами выдавил:
— Ну?
— Я просто к примеру говорю! — щебетал дальше Гирш, расправляясь с печёнкой и потягивая вино, которое, очевидно, всё сильнее развязывало ему язык. — Ведь невозможно поверить, чтобы никто из господ, состоящих при власти, не знал об этом. Сами туда ходили! По городу шёпотом передавались имена очень крупных шишек, которые были там постоянными гостями. А всё было тихо. Пока несколько девушек из пансиона не заболели тяжело, а некоторые не умерли в больнице, пока с разных сторон не начали звучать возмущённые голоса, полиция не шевелилась. Вчера мы арестовали эту даму и весь её пансион. Пан, сколько там сразу было крика, обмороков, истерик и сцен! Ай-ай-ай! А сколько всяких бумаг, расписок, писем забрали! Там можно будет начитаться интереснейших историй! Ба, но это на свет не выпустят.