Он всё ещё бывал порой очень по-детски непосредственным.
— И ничего Маня не писала?
— Ничего, — ответил он, а потом добавил: — Она там учится верхом ездить!
— Как, Нестор?
— На лошади учится там ездить, — подтвердил мальчик уверенно. Мне от его слов бросило жар в лицо.
— Кто её учит?
— Пан Янко. И ей там подарили красивое седло.
— Кто?
— Не знаю, но мама знает.
— А когда она вернётся?
— Не знаю. Мама сказала, что через четыре недели. Но я уже должен идти, — добавил он, взглянув на меня умоляюще, — потому что меня будет ждать товарищ. Я должен... я обещал.
— Иди! — сказал я, — и держи всегда слово, тогда выйдет из тебя когда-нибудь достойный мужчина.
Мальчик, чтобы наверстать время, потраченное на разговор со мной, прошёл несколько шагов чинно, а затем, оглянувшись на меня, пустился бегом.
* * *
Я пошёл, словно пристыженный, и какой-то горячий укол сжал мне сердце.
"Она там учится ездить верхом (как когда-то я советовал это её брату. О!.. какая ирония!), и пан Янко её учит, — повторялись сами собой детские слова в моей душе. — Разумеется, это как раз для неё: она всегда лелеяла лошадей у своего отца. Разумеется и то, что одна она там ездить не будет, что "пан Янко" будет её сопровождать, будет за ней на полях присматривать, в уединении. — И тут, при этой мысли, я горько усмехнулся про себя. — Когда она будет садиться на лошадь, он подаст ей руку под ногу, и тогда им придётся сблизиться. Нет. Они оба — сблизятся. О, мы это знаем... мы это всё хорошо знаем!" И снова едкая улыбка скривила мои уста.
Раздражённый такими и подобными мыслями, я невольно вспомнил свою мать, которая одна любила меня истинной любовью и одна лишь видела пока что то невидимое, что могло мне, возможно, когда-то в жизни принести горе, — старалась меня от этого уберечь, а я сопротивлялся, между тем как она вот... уже учится верховой езде!
И меня не покидали думы о ней. Я всё время видел её на одиноких полях верхом на лошади, а рядом его, которого я видел на венчании её сестры, красивого мужчину с чёрной, ниспадающей на грудь бородой, который был дружкой. О нём я знал, что он считался завидной партией в своей округе. Она молодая, впечатлительная, преданная, но моей матерью обиженная, — что удивительного, если бы она обратила своё сердце к нему? Учитывая её фантазию и амбицию, она способна наперекор мне и моей матери выйти за него замуж! А он может жениться "в любую" минуту! Между тем как я... хм... а к тому же его мать за Обринскими. Во мне снова поднялась боль в груди — и она гнала меня так, что я в своих думах почти не заметил, как прошёл часть дороги и очутился уже недалеко от нашего дома... а вернее, перед домом Обринских, мимо которого я должен был идти, возвращаясь из канцелярии, — и тут же пришёл в себя. В окне, где иногда я видел молодую девушку или её сестру, теперь я увидел в эту минуту её мать, которая поднимала жалюзи. Я поздоровался, а она, благодарно, улыбнулась. О, эта улыбка женщины, о, эта её улыбка!.. Несколько раз я вспоминал её в своём воображении, связывая с её детьми в будущей жизни. И доброту она излучала, и нежность, и печаль... а в то же время была как будто освящена чем-то из глубины её души... Мгновенно изменился образ Мани в моём воображении, и как будто я вдруг увидел её лицо с её молодыми непорочными глазами, которые лучше всего свидетельствовали о её душе. Нет, нет, она не была такой, какой я себе её только что представлял. Она не была такой. Она была дочерью этой женщины, была добрая, честная, а я... И, словно обожжённый... я поспешил дальше. Что бы я дал в ту минуту, чтобы моя мать не делала тех намёков относительно моей особы... этой женщине и... её дочери, что бы я дал за это! Но увы!.. После свадьбы сказала пані Обринская одной знакомой, которая с ней заговорила, что, вероятно, вскоре выдаст и вторую дочь, и что если бы вторая должна была быть несчастной или если бы кто-то из семьи её мужа мог ею пренебречь, она предпочла бы увидеть её — мёртвой.
Мама! Почему это были вы той, кто произнёс такие слова! Почему вы не были другой. Но... о, матери, матери! Хранительницы детей ваших, с желанием и терпением, с вашим небом и адом для ваших детей!..
* * *
(Позже).
В саду я встретил малого Нестора, который, как нередко, шарил среди листвы в поисках корма для своих гусениц, рогача от пана Янко и т. п., и спросил его, что он делает?.. Он поднял голову и посмотрел на меня глазами, словно был в эту минуту совсем в другом мире.
— Что ты там делаешь? — повторил я мягче свой вопрос.
— Ничего. Ищу одного паучка, что упал мне вот тут где-то на землю между малиной, и не нахожу, — ответил он озабоченно.
— Пустяки, мальчик! — воскликнул я. — Что тебе до пауков? Оставь их в покое... ещё ужалят тебя...
— Нет. Я только хотел внимательно на него посмотреть.
— Увидишь в другой раз!
— Нет. Я сегодня должен его увидеть, — сказал мальчик. — Он где-то тут... я... сейчас... — И, больше не обращая на меня внимания, раздвигал кусты малины и продолжал искать...
— Запиши, Нестор! Увидишь другой раз. Разве только этот один паук в саду?
Он снова взглянул на меня... Но продолжал искать.
— Что же выйдет из тебя, какой-то натуралист, или что? — спросил я.
Мальчик отступил от кустов с примирённым видом и ничего не ответил. Очевидно, не понял моих слов и не был мною доволен.
— Он ведь был маленький, — сказал наконец.
— Тем меньше жалко, — утешил я и улыбнулся.
— Но я хотел его увидеть, рассмотреть совсем близко.
— А я тебе помешал. Правда? — спросил я и всмотрелся в его детское лицо и очень красиво очерченные губы. Он не ответил. Было видно, что он не хотел противоречить моим словам, но и согласиться не хотел.
— Может, больше и не увижу такого, — сказал он, словно извиняясь. — А этот был такой крошечный... такого я ещё не видел, жаль.
— Верно, это большая жалость, — ответил я с нарочитой серьёзностью. — Что поделаешь? Не одного жаль. Ещё насмотришься их вдоволь, пока кончишь школу. А теперь скажи... когда вернётся твоя сестра Маня?
— Маня? — (И снова тот прекрасный задумчивый взгляд).
— Маня, мальчик... твоя сестрица.
— Маня вернётся... уже, может, скоро.
— Сама?
— Не знаю. Я только хочу, чтобы она уже поскорее вернулась, — ответил он.
— А почему?
— Потому что она мне помогает в учёбе. Братьев нет... а я иногда не знаю, как решать задачи по математике. А она мне иногда показывала... Но... я бы и так хотел, чтобы она уже вернулась.
— Любишь её?
Он мило улыбнулся.
— Люблю, — ответил он искренне, по своему обыкновению склоняя головку набок.
— Вот видишь. А пан Янко не приедет?
— Не знаю. Но она приедет. В субботу у меня будет задача по математике.
— Трудная?
— Я пробовал сразу, как профессор задал, и трудная. Но потом я её решил.
Я улыбнулся.
— Ты, вижу, смышлёный мальчик. Но... — добавил я, — если когда-нибудь попадётся тебе такая, что не сможешь её и "потом" решить, то приходи ко мне. Я тебе помогу.
Он покачал головой.
— Что же, не хочешь?
— Я её, может, всё-таки сам решу, — ответил он.
— Ну и хорошо, — сказал я. — А сестре не пишешь?
— Только раз писал. Но сегодня, может, прямо сейчас, буду писать.
— Письмо?
Он покачал головой.
— Что же?
— Дневник, — ответил с таким ударением, будто я уже должен был об этом знать. Я удивился.
— Дневник, ты?.. Кто это тебя научил?
— Маня. Но я не должен писать каждый день, только когда есть что записать. Вы не знали?
— Нет, дружок, не знал. А что ты сегодня, например, запишешь?
Он посмотрел на меня озабоченно... а я, угадав его детские мысли, сказал:
— Про паучка?
Он опустил глаза вниз и молчал. "Чисто Манин характер", подумал я.
— А про меня что-нибудь запишешь? Он покраснел.
— Когда приду к вам с математической задачей, тогда запишу. А теперь...
— Теперь нет. Я понимаю, — ответил я, улыбаясь. — Ну так смотри, приходи. Всё равно, помогу ли я тебе с задачей или... Маня... приходи...
Я протянул ему руку через штакетник, которой он несмело коснулся, а потом убежал...
* * *
Три недели — ничего, кроме дождя, тумана и сухой утомительной канцелярской работы. Хотя я и прохожу каждый день по четыре раза мимо дома Обринских, о ней я ничего не знаю. Вернулась? Нет? Не знаю. Даже малого Нестора не вижу. Вероятно, он усердно ходит в школу, а вернувшись, углубляется в свои задачи, чтобы их самому решать, — и его я не вижу. Но нет, однажды всё-таки видел. С закатанными до колен штанишками — я видел его, возвращаясь домой в обеденное время, как он ходил по саду босиком в высокой траве, ища, может, яблок. Когда я поздоровался с дороги, он остановился и смотрел мне вслед, словно хотел что-то сказать, а потом, не решившись, ничего не сказал. Значит, и он нет.
Сегодня третий день, как нет дождя, небо оделось синевой, а солнце прямо припекает, несмотря на конец сентября. Вернувшись с прогулки в лесу, где на каждом шагу приходилось лицом встречаться с паутиной, протянутой от ели к ели, я бросился в своей комнате на диван и лежал, отдыхая... Недолго я так лежал, когда вдруг услышал под открытыми окнами своей комнаты, в палисаднике, голос матери.
— Что ты здесь ищешь, мальчик? — спрашивала она кого-то. — Потерял что, или что? И как ты сюда попал? Разве не через штакетник?
— Через штакетник, — ответил к моему великому удивлению голос Нестора.
— Так, я хорошо догадалась. Так смотри же, чтобы я тебя больше здесь не видела. Если что понадобится... знай, дорога к нам через калитку, а не перелезать через штакетник. Понял?
Молчание.
— А теперь иди!
— Я к пану Олесю... — раздался снова шелковый детский голос в ответ. И тут, вскочив, я встал во весь рост. В первый момент хотел я выглянуть к нему в окно, но, подумав, что лучше поговорить с мальчиком наедине, я удержался, отступив на мгновение от окна, тем более, что слова и интонация голоса моей матери, которые я как раз в эту минуту уловил, заставили меня невольно принять на себя роль невидимого слушателя.
— Зачем тебе к пану Олесю? Может, за цветами для своей сестры? — говорила она с раздражающей резкостью. — Цветов нет.
— Я не за цветами, я... к пану Олесю... — раздался в ответ мягкий детский голосок.
— За цветами, говорю, — настаивала мать на своём. — Не умеешь говорить? Да всё равно, что скажешь, я знаю, зачем ты пришёл.
Моего сына нет дома, иди!
"Мама! — глухо вырвалось у меня из груди. — Мама!" — а дальше и замерло. Что мне было делать? Выглянуть в эту минуту из окна и унизить её перед ребёнком, показав себя, что "дома"?
Этого я не мог. Но не мог так же и вынести, чтобы она обижала невинного ребёнка, который и без того, наверно, со своей застенчивостью боролся, пока пришёл сюда.