Она подняла голову и взглянула испуганными глазами; однако тут же снова погрузилась в игру. В следующий момент я загнал её короля в критическую позицию и, объявив "шах", подпер голову рукой и молча ждал. Мне пришлось ждать дольше, потому что она серьёзно задумалась. Останавливая свой взгляд невольно на её нежном лице, что было так близко к моему, я вдруг заметил, что на её опущенных ресницах собираются слёзы. Она раз за разом нервно поднимала руку, чтобы спасти короля, но так же отдёргивала её, не решаясь.
— Внимательнее, панна Маня, не спешите, — предостерёг я её с нарочитым спокойствием, хотя сам был взволнован и чувствовал, как горят мои щёки. Так прошло несколько напряжённых, полных молчания минут. Положение её короля было почти безвыходным. Она молчала, кусала губы, не поднимала глаз, а между тем я всеми нервами чувствовал, что в эту минуту я был в ней, и она боролась не против моей игры, а исключительно против моей личности. Боролась со всей молодой энергией, со всем чувством, которое почти всегда было двигателем всех её поступков. Но, как я сказал, это длилось несколько напряжённых, почти мучительных мгновений. Затем её рука решительным движением прошла по шахматной доске и сдвинула все фигуры. Она сама живо поднялась с дивана.
— Я не могу, — сказала она сдавленным, взволнованным голосом, и её лицо стало совершенно бледным. — Считайте меня побеждённой, — сказала гордо. И, произнеся это, взяла своего короля и королеву, положила их, скрестив, к ногам моего короля и королевы и, улыбаясь, с нервно дрожащими губами отступила от стола. Удивлённый её внезапной переменой и таким поступком, я тоже поднялся и подошёл к ней.
— Маня, Маня, милая, что с вами? Почему вы так взволнованы?
— Радуйтесь... — сказала она, всё ещё насмешливо улыбаясь. — Торжествуйте!
— Почему бы мне радоваться?.. неужели тому, что вы играли неосторожно, рискуя? — спросил я, стараясь быть как можно спокойнее, и взял её за руки. — Вы ребёнок, панна Маня. Разве не такая же, как Нестор.
Она отдёрнула руку и быстро отвернулась к окну.
— Вы сердитесь? Что с вами случилось? Я ведь не хотел причинить вам огорчения... — продолжал я, стараясь успокоить взволнованную девушку, между тем как мою грудь какая-то, чуть ли не дикая, радость, казалось, вот-вот разорвёт. — Или, может быть, вы не можете простить того, что произошло между нами на кладке? Обижены на меня? Если так, простите. Я не из злого умысла это сделал.
— Мне нечего вам прощать, — ответила она всё ещё взволнованно, — только прошу вас, оставьте меня теперь. Вас, может, ждёт ваша мать... оставьте меня. Вы видите, я взволнована.
Мне вдруг, словно молнией, осветило в голове и обдало холодом. Вот что: она, очевидно, находилась под влиянием неудачного замечания моей матери, а, увидев меня перед собой, страдала от этого. Страдала... а может быть... может быть, одновременно боролась в душе с влиянием моей личности.
— Маня! — сказал я серьёзно, подходя к ней снова. — Неужели мы никогда не будем говорить с вами мирно? Неужели между нами всегда должно блуждать какое-то раздражающее, обманчивое свечение? Опомнитесь! Я ведь не ваш враг. Вам, наверное, не приходит в голову, как сильно вы раните меня своей несправедливостью, своей непокорной натурой, и как глубоко я это чувствую. Когда же вы будете доброй?
Она молчала. Потом вдруг вытерла рукой глаза, в которых собрались слёзы, и сказала:
— Вы лучше всего сделаете, если оставите меня.
— Я оставлю вас, Маня! — ответил я. — Оставлю. Но не в тот момент, когда вижу, что вы чем-то взволнованы, страдаете. Думаете, мне легко смотреть на вас с сознанием, что где-то в глубине вашей чистой души рождается кровля жалости ко мне? Не мучьте себя и меня и будьте откровенны. Это более пристало бы вашей натуре, чем эта скрытая борьба.
Она взглянула на меня, а затем сказала:
— Вы правы, что это больше пристало бы моей натуре. Однако если откровенность в некоторых случаях связана с неприятной обязанностью причинять другим боль, то не лучше ли промолчать и терпеть самой?
— Это значит, другими словами, по-вашему так: "Если я буду с вами откровенна, то причиню вам этим боль". Разве не так? — настаивал я на девушке, которая, очевидно, в ту минуту боролась сама с собой.
— Я не обязана раскрывать перед вами то, что между нами не должно быть, — ответила она, краснея и отводя от меня лицо.
— Нет. Конечно нет, Маня. Разве что, может, из сострадания. А вашего сострадания я не нуждаюсь. Но так или иначе, — добавил я гордо, — я чувствую, что вы находитесь под влиянием какого-то недоразумения, большего, может, чем я догадываюсь. Я ухожу с убеждением, что когда-нибудь вы сами убедитесь, что я в этом не виноват, и придёте с тем, что "не должно быть между нами", сами ко мне.
— Никогда! — прозвучало от неё твёрдо.
— Никогда, панна Маня?
— Никогда, пан Олесь!
Говоря, мы невольно отдалялись друг от друга. Теперь, после этих её решительно произнесённых слов, я оказался в нескольких шагах от неё и, взглянув в её разгоревшиеся глаза, сказал совершенно спокойно:
— Придёте! Разумеется, в более тонком смысле слова. Я вижу будущее лучше, чем вы. Со всей вашей сопротивляющейся натурой... с вашей болезненной амбицией вы ничего не сделаете. Напрасно боретесь.
Она смотрела на меня большими, от волнения почти потемневшими глазами и сказала:
— Нет. Не напрасно!
Я рассмеялся. Тогда она, словно доведённая моим смехом до крайности, сказала:
— До конца этого года я ещё останусь здесь, а в феврале следующего, после свадьбы моей сестры, я еду в Ч. и поступаю на философский факультет. Так что "не напрасно".
Такого поворота я не ожидал и в первую минуту удивился.
— Вы, правда, не оставили своей мысли? — спросил я, имея в виду свадьбу со старым профессором.
— Нет, совсем нет. Это уже решено.
— С согласия родителей? — спросил я.
— С согласия родителей.
— Выйти замуж?
Теперь пришла очередь ей удивляться. Но спустя мгновение она, как бы обдумав, ответила:
— Может, и выйти. Почему бы нет?
— Из этого ничего не выйдет, — твёрдо сказал я.
— Ого! Может, и тут присваиваете себе право вмешиваться в мою жизнь? — спросила она, подходя ко мне ближе.
— Да, панна Маня. На этот раз и здесь.
Она рассмеялась раздражающим смехом.
— Слава богу! Здесь у вас нет ни одного словечка, ни полсловечка, — сказала взволнованным голосом. — В таких делах решала бы я одна, сама. Слышите? Исключительно одна. Ни отец, ни мать, ни обстоятельства, а только я сама.
— И я, Маня! — добавил я и указал на грудь, где в кармане находился ещё её лист к старику, и взглянул ей в лицо. Она, взволнованная, даже побледнела.
— Не мучьтесь, — добавил я спокойнее. — А опомнитесь, к чему это приведёт. Борьба против враждебных, унижающих нашу сущность и достоинство чувств похвальна и желанна. Но здесь, Маня, жаль вас и вашей энергии. Здесь вы ничего не сделаете. Вы не одна стоите в этой борьбе. — И, сказав это, я поискал свою шляпу и, поклонившись, вышел.
Её взгляд скользнул по мне. Она стояла на своём месте, обращённая лицом к окну, с нахмуренным, словно от физической боли, лбом и сжатым ртом.
Выходя уже с аллеи, я увидел Нестора и Василька, которые старались запустить в воздух своего бумажного "змея" [19]. В этом я им помог, и когда он действительно всё выше поднимался, несомый ветром, я наклонился к Нестору и шепнул ему на ухо:
— Пойди к своей сестре, там в павильоне, и попроси, чтобы тоже вышла к вам и посмотрела на змея. Пусть теперь не сидит одна.
Сказав это, я быстро ушёл.
* * *
(Через долгое время).
Я не вижу её и не слышу о ней ничего. Слышал только от Василька, что вскоре состоится Оксанина свадьба. Значит, раньше, чем первоначально планировалось. Все, очевидно, заняты, хотя свадьба должна пройти совсем тихо.
* * *
(Позже).
Свадьба уже состоялась, и молодые уехали.
Мы только в церкви на венчании виделись, или, вернее, взглянули друг другу в глаза. Уезжая, забрала свекровь молодой Оксаны её с собой. Зачем? Любопытно бы знать! Там, в деревне у неё, она должна пробыть долгое время. Эта свекровь вдова, с виду серьёзная и добродушная дама (слышу, владелица небольшого имения), живёт вместе с неженатым своим старшим сыном, управляющим этим имением. Не кроется ли какая-то "математика" за всем этим? Сын тот неженат, мать "пожилая" уже женщина, — смотри в оба, эмансипантка, ведь сын тот симпатичный мужчина, а обстоятельства могут повлечь за собой некоторые последствия от такого долгого пребывания. Да что мне всё это? Пусть едет или не едет, я её план не разрушу. А чтобы я уже был ею так сильно занят, то не скажу. Кажется, наш роман(!), едва начавшись, закончился. Вряд ли я буду ею ещё интересоваться. Благоразумная моя мудрая мать была недалека от истины, когда предостерегала меня от неё, чувствуя материнским инстинктом её невидимые поступки в будущем...
Хорошо, что к нам приезжает Дора Каминская из Ч., любимая дочь двоюродной сестры моей матери. Дочь консисториального советника, девушка не без состояния и настоящий идеал, с которым, по тайной мысли матери, я мог бы спокойно когда-нибудь обвенчаться. Она живая, хитрая и может кого угодно, кто её не знает так, как я, надолго привязать к себе. Она оживит наш дом, а хотя бы на время — и меня...
* * *
(Снова позже).
Сегодня я встретил, возвращаясь из канцелярии, малого Нестора, который шёл в школу. Разумеется, я его задержал.
— Что слышно у вас, Нестор? Почему так рано идёшь в школу? Сейчас ведь едва час дня.
Он посмотрел на меня серьёзно и ответил:
— Я пообещал одному мальчику в школе показать немецкую задачу. А так как он живёт далеко от школы (он крестьянский сын) и остаётся в школе в полдень, я иду раньше, чтобы мы успели позаниматься, пока соберутся другие ученики или сам учитель.
Сказав это, он поклонился и уже хотел идти дальше. Мальчик, очевидно, спешил, и моя задержка была ему нежелательна.
— Подожди, не спеши так! — удержал я его. — У тебя ещё достаточно времени. Сейчас, как я говорю, только час дня; расскажи мне, что у вас дома, и все ли здоровы.
Мальчик из вежливости остановился, хотя по нему было видно, что моё задержание его почти мучило, так сильно ему хотелось идти, и не знал, с чего начать. Однако, подумав, ответил коротко:
— Все здоровы.
— А твоя сестра... Маня, что пишет? — спросил я прямо.
— Не знаю, что пишет. Только прислала мне большого рогача в коробочке и писала, что его поймал для меня пан Янко.
— Кто такой пан Янко? — спросил я, делая вид, что не знаю.
— Брат Влодка (то есть мужа Оксаны).
— Так?
— Так, — ответил мальчик и радостно добавил: — Рогач такой красивый, я его всё время в саду пасу.
Я улыбнулся.