Однако у него оно осталось спокойным.
— Но я утешала её, что доктор ещё останется.
Эти её слова подействовали на него словно наэлектризовав.
— Почему я должен был бы остаться? — спросил он, понемногу подтягивая вожжи к себе, чтобы перевести лошадей на более медрый ход.
— Потому что мы вас попросим. Я первая прошу вас сделать нам приятное и задержаться ещё подольше. Он улыбнулся и покачал головой.
— Нет? — спросила девушка и наклонилась, чтобы заглянуть ему
в лицо.
— Нет. Ваши доводы удержать меня здесь подольше не устоят перед теми, что велят мне уезжать.
— Вы в этом уверены?
— На этот раз совершенно уверен, — ответил он, а затем прибавил вежливо: — Вы сегодня рассеянны, панна Наталья. Сначала у вас терялась брошь, а теперь не видите, что колесо брички вот-вот [87] зацепит ваше платье.
— Кто ещё мог бы так заранее оформиться в определённый мыслительный кодекс, как доктор Обринский! — ответила она с натянутой улыбкой и раздражённо дёрнула платье к себе под ноги.
— Со временем вы убедитесь, что доктор Обринский по меньшей мере не забавлялся теми кодексами, о которых ныне насмешливо упоминаете уже во второй раз, — ответил он.
Я посмотрел на него и почувствовал, что в эту минуту он был сильно задет. По её лицу, как недавно, пробежал румянец, и она больше не отвечала. Я занял прежнее место, дав глазами знак своей дорогой девушке, что не понимаю тех двоих там, на козлах, и вскоре после того мы доехали до указанного места у опушки, возле домика какого-то егеря, где заканчивалась кольцевая дорога [88], а дальше надо было идти пешком. Здесь остались брички с возницами, и все гуляющие, разделившись то группами, то поодиночке, пошли вдоль берега довольно сильного потока, который и составлял дорогу к "Чёртовой мельнице" в лес, чтобы далеко в его глубине вслушаться в шум упомянутой "мельницы".
Лес был старый, сосны его высоченные и могучие. Зелёный, будто сотканный, мох свисал длинными прядевидными кистями с их ветвей, а тишина в этой святыне была столь глубокой, что некоторые из гуляющих, которые сперва, войдя в лес, разговаривали живо и громко, заходя всё дальше в глубь, понемногу серьёзнели. Нестор шёл первым, один, словно прокладывая за собой дорогу. Сегодня он выглядел очень солидно. В своих высоких элегантных сапогах, позволявших переходить и вброд, он своей стройной фигурой, слегка наклонённой вперёд из-за близорукости, и золотым пенсне напоминал исследователя природы. За ним пошла панна Ирина Мариян, а когда они отдалились от нас настолько, что мы прочие, идя лесом, на время потеряли их из виду, нас вдруг обогнала Наталка, остававшаяся было позади, и поспешила одна вслед за ними.
— Доктор Обринский ещё забудет где-нибудь в чащобе мою кузину, — крикнула она нам, смеясь каким-то странным смехом. — Увлечётся какой-нибудь цветком или увидит мотылька или хруща, а отвечаю за неё я.
— Не очень, не очень, — вдруг послышался за нами весёлый голос добродия Марияна, то есть за мной, Дорой и ещё парой знакомых, а также пани Миллер и матерью молодой Ирины. Маня шла молчаливая и, как мне казалось, была расстроена.
— Вы сегодня без юмора, панна Маня! — сказал я, отделившись со временем от других и поравнявшись с ней, которая, как недавно брат, обогнала компанию и шла одна самым берегом потока, словно имела в лесу отдельную цель. Сняв шляпу, она собирала тут и там кусочки прекрасного мха и какие-то одиночные цветы. Она обернулась ко мне на эти слова.
— Я не могу говорить, идя таким лесом, — произнесла она. — Вся болтовня толпы там позади меня, как и то, что люди идут по такой святыне, словно по основательно вытоптанной будничной дороге, ни на минуту не видя настоящего леса, расстраивает меня, хотя, — добавила, встретившись с моими глазами и улыбнувшись, — это, может быть, и не должно меня касаться. Лес, как особый мир, — для поэтов и знатоков природы. Не так ли?.. О господи, смотрите! Смотрите, пан Олесь! — воскликнула она с радостным испугом и вдруг так резко отпрянула назад, что её плечи ударились о мою грудь, когда я как раз в последнюю минуту вынужден был шагнуть за ней.
— Что там? — спросил я.
— Пст... тише, — приказала она и указала рукой через поток на другую сторону леса.
— Что там?
— Огромный хищник, а может, и орёл. Чудесный! Вон там, на той ели, что с одной стороны подпалена и выставляет свои голые ветви. Она одна подпалена. Видите? Она очень бросается в глаза. Господи, смотрите же! Он ещё сидит. Какой величавый!
Я улыбнулся.
— Не вижу, — ответил я. — Вижу только, что ели ровные, крылатые, тянутся вверх; вижу, что между лесом на нашем берегу и тем, по противоположному, горит солнце, что его лучи льются золотыми струями; вижу далеко впереди, что две скалы, выныривающие из лесов, словно раздвинувшись, оставили место для протока этого потока, ведущего к шуму "Чёртовой мельницы"; и вижу здесь, в богатстве этой зелени, перед собой вас. Однажды, Маня, это было немало лет назад... — продолжал я взволнованным голосом... — Вы меня слышите? — прибавил я...
— Слышу, — ответила она, улыбнувшись, и, раскрыв тут же свой зонтик, остановилась на мгновение и спокойно, ожидающе смотрела на меня.
— Это было немало лет назад, — повторил я, — как одной прекрасной лунной зимней ночью молодой мужик ехал с аристократкой рядом по белому лесу, словно по мечте, и оба они молчали, как и лес. "Я люблю тебя", — объявляла ей вся его сильная юная сущность, тогда как она молчала, будто зачарованная лесом. "Я люблю тебя", и он, тот молодой мужик, не сказав вслух ни слова, взял правом своей первой и единственной истинной любви с её непорочных уст, как залог счастья на будущее, один поцелуй. Это было давно, Маня, и как же они были, как им казалось, недозрелыми, зависимыми от внешних обстоятельств, и было это, как я сказал, зимой. А теперь перед ними снова лес. Полный зелени и богатства вегетации. И ясное дневное солнце. Теперь я спрашиваю её. Чувствует ли она, как данный ему тогда залог ныне возрождается сам собой и напоминает, что всякое начатое дело требует строгого завершения. Она, как и тогда, теперь перед отъездом. А он, как и тогда, остаётся. С чем ему остаться, Маня? Неужели с её тогдашним ответом, данным ему? Вы не знаете? Неужели, Маня? — спросил я с нажимом. — Завтра, послезавтра вы уезжаете... — продолжал я дальше, приближаясь к ней и отводя широкую лапу ели, будто преграждавшую ей путь туда, куда она спешила, не говоря со мной ни слова. — Постойте, панна Маня, — попросил я. — Вы так торопитесь вперёд, словно где-то в лесу вас ждёт какое-то откровение, а по меньшей мере будто я разбойник. А дальше то же, что и здесь. А "Чёртова мельница"... это всего лишь мечта в облике сильного лесного шума, происходящего от тяги между вон теми там дальше словно раздвинутыми скалами. И вы ведь, конечно, не захотите углубиться одна в лес, давая некоторым простосердечным языкам повод для пересудов о вашей персоне.
Эти последние мои слова, сказанные скорее шутливо, чем серьёзно, подействовали на неё мгновенно.
Она остановилась.
— Долго ли мы идём? — спросила, испуганно переводя на меня свои молодые глаза, в то время как горячий румянец разлился по её белому лицу.
— Не так уж долго, чтобы не намочить на этой действительно чёртовой дороге ноги в лёгких туфельках и не дать тем, кто лишь сегодня имеет возможность поговорить с вами без свидетелей, какой-нибудь ответ. Как вы думаете, приятно ли, придя к вам, сперва обязательным порядком забавлять пани Миллер, пока дождусь свободной минуты поговорить с вами наедине? Маня! из-за моей ещё не окрепшей матери я остаюсь здесь ещё на несколько недель... без вас. Это недолго, но иной раз очень долго. Когда вернусь в столицу, там листья уже начнут краснеть. Получив от вас слово, что вы останетесь мне верны, я должен ещё знать, когда мне прийти за вами, чтобы забрать свою собственность навсегда. Вы испугались, Маня! — добавил я, видя, что при моих словах её лицо почти совсем побледнело. — Надеюсь, это последствия воображения перед действительным осуществлением наших давних желаний, — ужаса, возможно, перед ещё какой-нибудь борьбой с моей матерью, которой вы так боитесь. Но не бойтесь. Вы никогда не будете стоять против неё одна, пока я жив. А во-вторых, она привыкает к мысли, что внук "владыки" берёт в жёны прежнюю "ненавистную" ей Обринскую. Это уж моя забота. Вы её победили, Маня... Чего страшиться? — При последних словах я прижал её к своей груди и, наклоняясь над ней, как когда-то зимой в чудесную ночную пору в лесу, поцеловал её в губы.
— Я жду, моя девочка.
— Оставьте меня ещё, Богдан, — были её первые слова, сказанные с такой болезненной просьбой в голосе, с такой искренностью, словно я желал втянуть её вместе со мной в самое худшее горе на свете.
— Ещё оставить вас, Маня? — спросил я и нетерпеливо отстранил её от себя, чтобы хорошенько заглянуть ей в лицо, не шутит ли она.
— На год или на пол, — повторила она и ответила мне взглядом с серьёзностью всей своей сущности.
— На год, пол-года, — повторил я и злорадно улыбнулся. — На год... пол-года, — а затем добавил: — Ради доктора Роттера? Я знаю, немец вас любит, хлопочет, но из этого ничего не выйдет. Зимой, — прибавил я, — я вас заберу. Слышите, Маня... зимой. — И, сказав это, я минуту ждал, держа её свисающую руку между своими ладонями.
— Маня?! — вдруг вместо её ответа раздался оклик по лесу и отозвался эхом: — Маня?!
— Нестор! — крикнула она с испугом и, высвободившись из моей руки, повторила: — Нестор!..
"Нестор!" Как бы я ни любил её брата, как бы ни был готов ради него на всякие жертвы, однако в эту минуту его оклик упал между нами, словно железный камень разлуки с высоты.
— Нестор зовёт! — крикнула она, будто под властью иной силы, и, схватив меня за руку, потянула поспешно вперёд. — Пойдём, пан Олесь!
— Пойдём, панна Маня... Но отчего такая спешка? — одёрнул я. — Он лишь окликнулся, чтобы мы знали, где он. Видно, он недалеко. Подождём минутку-две, и он подойдёт.
Она остановилась и, оглядываясь, озабоченно металась взглядом между мной и лесом, откуда доносился зов брата, словно решалась что-то с собой сделать. В этой тревоге я пришёл ей на помощь.
— За тобой, Нестор? — крикнул я в лес и стал ждать ответа...
— Куда идти? — послышался вместо голоса Нестора голос Наталки.
— Мы возвращаемся! — отозвался теперь голос Нестора и, казалось, уже совсем близко.
— Пойдём, пан Олесь, пойдём на голос, но глубже, как они, — сказала девушка и, доверчиво приблизившись ко мне, будто скинув вдруг какой-то груз с груди, добавила, улыбнувшись: — Пока вернусь, я должна тут ещё что-нибудь демоническое, чтобы не сказать "чёртово", увидеть или услышать.