— Неужели потому, что ты зажгла в обществе огонь, он горит, и ты этим увлечена? Я наблюдаю жизнь, — ответила она и, отдавая мне шляпу, ласково добавила: — За рыцарскую опеку и силу!
Я поблагодарил и невольно повёл взглядом на Нестора. По его лицу пробежала нежная, едва заметная краска, словно по девичьему лицу, однако он не пошевелился. Маня сидела молча, как брат, и, как он, смотрела блестящими глазами в огонь, а её белые руки были переплетены и неподвижно обвивали колени.
— Значит, Наталка "наблюдает", — продолжала Ирина и, сняв теперь свою собственную шляпу, тоже стала украшать её зеленью.
— Нам уже пора домой, панна Маня, — обратилась тут Наталка немного раздражённо к Мане. — Если мы останемся здесь у костра ещё дольше, Ирина готова даже прохожих селян останавливать и расспрашивать об их ощущении счастья. Пойдём! — С этими словами она начала оглядываться в поисках шляпы и зонтика, чтобы и впрямь подняться с места.
— Иди, если хочешь! — вспыхнула уязвлённая шестнадцатилетняя; устроилась удобнее на своём месте, придвигаясь ещё ближе к Нестору, возле которого чувствовала себя очень уверенно. — Я хочу ещё разузнать у добродия Олеся, счастлив ли он, а потом пойдём.
Девушка сказала это так уверенно и решительно, что все разом рассмеялись. Но её это не тронуло.
— Вы счастливы, пан Олесь? — обратилась она ко мне наперекор своей прекрасной кузине, и её милые детские глаза серьёзно остановились на моих губах. — Мне кажется, что никто не может быть совершенно счастлив, пока не влюблён и не обручён.
Снова смех.
— Скажите, пан Богдан! — Так она иногда с охотой называла меня, упорно избегая моего титула. Я улыбнулся, поглаживая усы.
— Я счастлив, даже очень счастлив. Вот моя шляпа украшена прекрасными белыми руками, я нахожусь в обществе редкостно прекрасном и симпатичном. Что мне ещё желать?
— Эх! Это неинтересно! — ответила юная девушка и, надув нижнюю губку, взглянула на меня недружелюбно. — Скажите что-то другое. А если нет, то лучше я сама спрошу, что хочу знать.
— Прошу!
— Ирина! — строго одёрнула Наталка своенравную девушку. — В присутствии родных ты бы так не расспрашивала!
— Именно поэтому, — прямо ответила Ирина. — Впрочем, добродий Богдан разрешает спрашивать.
Я рассмеялся.
— Прошу, — повторил я.
— Вы всегда такие серьёзные, пан Олесь, а я хотела бы знать, были ли вы когда-нибудь влюблены, ведь я ещё никогда не была. Новый взрыв смеха.
— Был, — ответил я совершенно спокойно.
— А почему не женились?
— Потому что... между мной и ею встал Время. Девушка удивлённо приподняла брови.
— Этого я не понимаю, пан Олесь, и ничего подобного никогда не слышала.
— Это очень просто. Она была девушка умственно высоко развита, полна предприимчивых мечтаний и стремлений, полна устремлений к самостоятельности, с душой, что ожидала счастья чуть ли не исключительно в этом направлении. А я, по происхождению крестьянин, наслаждался старосветскими идеалами и взглядами на земное счастье. Я хотел, чтобы она сошла со своего беломечтательного пьедестала, а она не смогла. И пока мы, с одной стороны, благодаря нашей любви внутренне росли, с другой — шли разными дорогами в жизнь, и... тогда вот и вклинилось между нами время, стирало наши чувства и делало нас всё более равнодушными друг к другу...
— Так она уже умерла, эта любовь? — поспешно перебила меня девушка, устремив на меня свои почти вслушивающиеся глаза.
— Может быть, и умерла. По крайней мере так кажется, когда она молчит... Но... интересна моя история? — спросил я, улыбнувшись, и вдруг умолк.
Девушка не отводила от меня взгляда, между тем как все вокруг сидели неподвижно. Лишь однажды, на словах "время, стирало наши чувства, делало нас безразличными", Маня подняла руку, словно хотела возразить моим словам, но, будто опомнившись, уже в следующую минуту опустила её вновь, и выражение глубочайшего спокойствия и безразличия воцарилось на её лице.
— А теперь? — продолжала спрашивать девушка.
— Теперь я всё ещё старосветский. К тому же нынешняя женская молодёжь меня не занимает, хоть среди неё и встречается много прекрасных, талантливых и собственными силами высоко поставленных личностей. Но в целом она мне не интересна. Я не знаю, — добавил я, обращаясь уже ко всем, — не могу себе помочь; однако в стремлении добиться равноправия я вижу лишь хаос оправданных и ложных путей, хоть и трудно по отношению к этому оставаться равнодушным. Я один всё ещё больше поклонник непорочных уст женщины, чем провозглашаемых ею парламентских речей. Предпочитаю мягкий библейский характер, уравновешенный внутренней красотой и культурой, нежели мужественно-женскую фигуру с флагом в руках, призывающую к борьбе и т. п. Я крестьянин... — добавил я, — по мнению которого "домашний очаг" не должен ни на волос быть нарушен модернизмом, профессиональной деятельностью женщины, одним словом — элементом "самостоятельности", который превращает женщину в манерных, привилегированных "работниц"-эмансипанток, лучшая часть которых пропадает, а другая на деле ничуть не выше прежних женщин и матрон. Вот история моей "любви", панна Ируся. Она не окончена, ибо, как я сказал, между нами втиснулось время.
Молнией обернулась Ирина к Мане, которая сидела неподвижно и, казалось, смотрела в огонь; но на самом деле её глаза были устремлены в своё внутреннее.
— Панна Манюся! — спросила юная девушка и при этих словах спустилась к ногам серьёзной девушки. — Только вы ещё остались, чтобы сказать, счастливы ли вы. Только вы. Скажите нам что-нибудь и вы. Нам всем, панна Манюся, которые любим и уважаем вас! Вы никогда не говорите о себе.
Маня поднялась, подавая руку своему брату, со своего места.
— Пора домой, Ирусю... — ответила она серьёзно. — Вот уже месяц взошёл на небе, а мы всё ещё под скалой. Родные и пани Олесь, верно, уже давно уехали, не дождавшись нас, как надеялись. — Сказав это, наклонилась за своим зонтиком и пальто, которые я как раз взял в руки. — Пора домой...
* * *
Прошла ровно неделя после этого случая.
Я уехал на восемь дней в купальную местность Дорна З., а спустя несколько дней после моего приезда там же встретился с добродием Марияном и молодой Ириной, которые приехали также сюда, чтобы осмотреть этот прекрасный, скрытый среди гор курорт. Едва поздоровавшись со мной, он сказал:
— Слава Богу, что мы встретились. Мы хотели ещё позавчера ночью послать вам депешу, но, не зная точно, застанет ли она вас ещё в Д., или вы не поедете и в Б., отказались от этого и ждут вашего возвращения, не телеграфируя.
— Что случилось? — спросил я, встревоженный его словами и серьёзным видом доброго пана. — Кто хотел посылать мне депешу? — И перед моим воображением вдруг предстала моя мать, а за ней Маня. — Может быть, заболела моя мать? — спросил я.
— И да, и нет, — сдержанно ответил пан. — Впрочем, — добавил он, — я всё расскажу. У вас, добродию, дома был пожар, но — (добавил поспешно) — не волнуйтесь. Теперь там уже всё в порядке.
Потрясённый до глубины этой неожиданной новостью, я сразу задал несколько вопросов: "Пожар у нас? Когда, почему?.. А с матерью что, здорова?"
Добродий Мариян рассказал.
Через несколько дней после моего отъезда пришло моей матери на мысль начать стирку.
— Бельё, сказала она, выстиранное и выполосканное в горной воде, — это не то, что в воде городской, а она хочет вывезти всё бельё снежно-белым домой...
— Но ведь нам ещё не время домой! — нетерпеливо перебил я. — Но дальше, добродию, прошу вас, дальше, — не терпел я. — Скажите, она здорова?
— Не совсем здорова, вот в чём дело; но слушайте! Бельё действительно стиралось, — продолжал добродий Мариян спокойно, — и именно так, как она желала, чтобы на реке "выполаскивалось". Когда под вечер прачка со служанкой не возвращались домой, мать поднялась на чердак, чтобы взглянуть оттуда на реку, что с обеими женщинами, идут ли уже. Так разглядываясь, она вдруг увидела, что с чердака, а вернее из окон летней кухни, примыкавшей к её комнате, валит чёрный густой дым, а через несколько минут уже и пламя. От испуга, что это у неё горит, словно поражённая громом, в первую минуту не смогла с места двинуться. Однако, заставляя себя всё же спуститься, и как можно скорее, чтобы позвать внизу на помощь, она упала, обезсиленная от страха и волнения, у дверей на чердаке, потеряв сознание. Как долго она так пролежала, точно неизвестно. Но когда на зов Наталки и Нестора, которые, к счастью, первыми увидели во дворе (будучи в то время в саду) огонь, прибыла помощь, которую в первую минуту было трудно собрать, потому что люди большей частью были на работе, её нашла панна Обринская, которая первой прибежала на место, — без сознания, на чердаке. К счастью, добродию, — добавил серьёзно добродий Мариян, — к счастью. Панна Обринская, убедившись сразу, что хозяйки внизу нигде нет, бросилась, ведомая инстинктом, наверх и там её нашла. Если бы не это, пан Олесь, вы могли бы и не увидеть её живой. Она лежала с раненной головой и, как установил позднее вызванный врач, с вывихнутой ногой. Теперь она находится под уходом пани Миллер, моей жены, а прежде всего панны Обринской, которая с того момента, как нашла её в таком состоянии, больше от неё не отходила. Все с нетерпением ждут вашего возвращения, добродию, ибо, — добавил пан теперь откровенно, — теперь ваша матушка очень больна...
Выслушав это, я стоял мгновение, словно тоже поражённый громом. Не сказав ни слова на эту весть, я лишь почувствовал, как моё лицо будто покрылось льдом и сердце как будто застыло. Моя мать в такой опасности! Больна, возможно безнадёжно! Я взглянул на часы, затем молча сунул их в карман. Было три часа пополудни, поезд, который должен был увезти меня домой к ней, лежащей, может быть, и до сих пор без сознания и находящейся среди чужих, отходил только в половине пятого. Значит, мне приходилось ждать, словно на угольях, ещё полтора часа. Добродий Мариян понял меня.
— Соберите ваш багаж, — сказал он искренне, — а потом приходите к нам в гостиницу, где мы будем вас ждать. А если нет, и я думаю, это будет вам приятнее, отправьте багаж на вокзал, а сами зайдите в парк возле курхауза [65], где я буду с Ирусей вдвоём ждать вас. Там ещё поговорим о многом, чтобы вы сами не нервничали долгим ожиданием поезда.
Я согласился и простился.
Не прошло и получаса, как я оказался возле добрых знакомых за столом в небольшом красивом парке недалеко от курортного дома. Добродий Мариян ненадолго отлучился, неожиданно встреченный каким-то давним знакомым, также пребывавшим на курорте, а я и Ируся остались одни.
— Я так ждала вас, добродию Богдан, — сказала девушка, устремив на меня свои искренние глазки всей открытостью своей прямой натуры, и подала руку.