Моя мать считала и считает меня всю свою жизнь своей исключительной собственностью. Но обо мне, как о цельной личности, она никогда не задумывалась. Поэтому многое, что сложилось в моей жизни, я могу приписать и влиянию её характера. Правда, голод по так называемому личному счастью уже не подтачивает меня так, как когда-то, особенно после того, как я расстался с ней. Теперь я работаю совершенно спокойно; лишь когда встречаюсь с Нестором и, глядя на него, невольно вижу и её, в моём настроении изредка отзывается лёгкий оттенок тоски.
Однако однажды я должен с собой до конца разобраться! Пойду после долгого времени снова к армяночке... и...
* * *
Был.
Она всё ещё такая по-детски непосредственная! Её радует всё то же, что радует и её маленьких братьев и сестёр... Она! Боже милостивый! Я до сих пор ощущаю её личико близко у своего, когда она наклонялась ко мне над столом, когда я по её просьбе что-то записывал в её «памятник», и мысленно перебираю все наши разговоры. Что же она такого мне говорила? Было среди сказанного что-то важное для меня? Что-то значительное само по себе? Говорили ли мы о моём народе? Или о чём-то ином, с ним связанном?
Нет.
Так зачем же я её помню?
У нас нет ничего общего; она не принадлежит даже к моему народу.
Если так, то что мне с такой женщины, которая не разделяет со мной интересов моего народа, а вела бы рядом лишь вегетативную жизнь? А всё-таки меня тянет к ней, — она чудесна, чудесна... и молода!
Эх, Богдан, ты мужик. Живёшь, как мужик, — глазами…
И всё же, зачем же я её помню?
* * *
(Позже.)
Не ожидал я этого.
Знаменитый скрипач дал в нашем городе концерт. Мы с матерью поехали туда. Не получив уже первых мест, я взял средние. И мы сидим среди множества кресел и публики в ярко освещённом концертном зале и слушаем. Он играет, властелин тонов и струн, и словно делит душу на нити, играет и уносит в какой-то безбрежный мир звуков. Если бы не мать, которая не менее внимательно следила за музыкой, чем я, — я до конца концерта не пошевелился бы. Но она, досадуя, что не сидела, как обычно, в первых рядах и что в этот вечер ей пришлось видеть перед собой чужие плечи, уже который раз оборачивалась и искала кого-то взглядом. Так и теперь. Она внезапно склонилась ко мне с загадочной поспешностью и прошептала:
— Глянь, Богдан, на два ряда перед нами направо. Я, погружённый в музыку и пробуждаясь словно из иного мира, снова по привычке не сразу различая то, что видели мамины глаза, спрашиваю:
— Что? Кто?
— Она. Маня Обринская направо с Нестором. Слева от неё семейство Мариянов ещё с кем-то. Видишь, как гордо расположилась компания в передних креслах.
Я, не дослушав последних её слов, начал внимательно всматриваться в указанное место.
— Не знаю, не вижу, — шепнул я матери нетерпеливо и снова откинулся в кресле, отдаваясь всей душой музыке.
— Богдан! — почти приказала она через минуту. — Ну глянь же!
Я пожал плечами и снова пробежал взглядом по передним рядам.
— Не вижу их, — прошептал. — Это кто-то другой, а вам кажется, что это они.
— Узнавай по тому, — начала мать объяснять шёпотом, — её брат, ведь это он, обнял рукой её кресло сзади. Думает, наверное, что дома так развалился... смотри!
Тон матери, несмотря на мой глубокий настрой, сразу отрезвил меня настолько, что я, снова всматриваясь в указанную сторону почти удвоенным взглядом, вдруг угадал и разглядел их. Действительно. Нестор, погружённый, как музыкант, очевидно всей душой в чарующую, несравненно прекрасную игру мастера, протянул и положил, забывшись, правую руку за спинку кресла своей соседки и так, словно окаменев под властью звуков, сидел, не двигаясь. Я пристально смотрел на него и на его соседку. Она, казалось, так же, как и он, не видела и не слышала ничего, кроме музыки...
И я уже не сводил с них глаз. Была ли это действительно она? Ещё не знал наверняка.
Меня прежде всего приковывала Несторова рука в белом манжете, тонкая рука интеллекта, которая лежала так уверенно и спокойно на спинке кресла, словно охраняя свою соседку и одновременно отгораживая её от всего окружающего мира. Я всё ещё не знал, кто была его соседка. Она, как я уже сказал, словно растворилась в потоке звуков, льющихся из-под тонкого смычка и белых пальцев артиста. И была ли это действительно она, прежняя Маня? Или, может, какая-то другая, какая-то новая Несторова?
Я не знал.
Я смотрел на прекрасно сформированную голову молодого мыслителя, которой не раз молча восхищался, и на голову его соседки. Вернее, теперь я их просто гипнотизировал. Они должны повернуться, один за другим, должны оглянуться. И я уже начинал нервничать, не находил покоя. «Нестор!»
И действительно! Артист играл уже недолго и, словно удовлетворяя моё тайное желание — увидеть лицо соседки Нестора, завершил игру самыми нежными звуками. В зале на мгновение воцарилась глубокая тишина. Казалось, все души расширились, растворились бессознательно в мире звуков и... не могли вернуться...
Вдруг после минут величайшего восторга раздались бурные аплодисменты и громкие возгласы: «Браво!» И снова аплодисменты и восторженные крики, просьбы повторить. Но он, поклонившись, ушёл и больше не появился. Тогда публика начала дружно подниматься со своих мест. В тот миг я взглянул в их сторону — и в ту же секунду Нестор обернулся, словно призванный моим внутренним желанием и взглядом прямо на меня. Бледный, взволнованный музыкой и с глазами, горевшими неземным огнём, он, очевидно, не видел меня, а лишь смотрел, находясь мыслями в ином мире. Он поднялся. В тот же момент вслед за ним обернулась и его соседка — и я взглянул ей в лицо. Белое, словно снег, а глаза, как и у брата, упоённые музыкой — не видели никого, а меньше всего меня. Те юные, от природы чудесные, великолепные звёзды, что когда-то сводили меня с ума! Я, словно на привидение, уставился на неё...
Действительно ли лежало между нами время? Промчалось ли 10 — 12 лет? В тот миг я этого не знал. Не знал, но чувствовал одно: это — она, и я никогда, никогда не забывал её.
Она!
Совсем как прежде, нежная, «завершённая» красота. И всё же чудесная, и только возле нежных уст залегла лёгкая черта усталости.
Она меня не заметила. Повернулась к брату и, обращаясь к своим соседям, с которыми, очевидно, была вместе с братом, начала вместе с ними медленно продвигаться к дверям гардероба.
— Ты видел? — шептала отрезвляющим голосом моя мать.
Я не отвечал.
— Не изменилась, Богдан!
— Вроде бы так, — сказал я наугад и продолжал следить за ними взглядом.
— А ты, Богдан, так меня тащишь за собой, словно я какая-то тряпка, а не живой человек, — возмущалась мать, сдерживаясь, пока я, не желая терять их из виду, пробирался вперёд вслед за уходящими, чтобы если не догнать, то хотя бы ещё раз увидеть.
Несколько минут спустя, уже в гардеробе, шагах в шести от неё, я стоял напротив и смотрел на неё.
Вокруг нас другие гости, спешно надевавшие свои пальто. Она стояла перед молодой панной Мариян, своей бывшей ученицей, и с нежностью старшей сестры застёгивала у неё на шее лёгкое боа, что-то ей приговаривая. Между тем её брат помогал другой молодой даме, очевидно тоже принадлежавшей к их компании, одеваться. Я смотрел на неё. Это была она, не мечта, а она. Ещё выше стала! Лёгкая белая газовая накидка покрывала её голову с темно-русым волосом; глаза были опущены, а уста оживлённо говорили с молодой девушкой. И так я разглядывал её. Да. Это были те же самые чистые, непорочные уста, на которых, я чувствовал, покоился лишь мой один поцелуй... Мой единственный!! Маня!
В тот миг она подняла глаза, и их взгляд упал прямо на меня...
Не знаю. То ли я так сильно изменился, что она так испугалась моего облика, то ли что-то иное, но, уставившись на меня несколько секунд как будто в оцепенении, а между нами стояли чужие люди, она вдруг отвернулась и, взяв свою подругу под руку, быстро пошла за братом и семейством Мариянов, ещё раз оглянувшись, будто желая убедиться, действительно ли видела своего прежнего поклонника [37] или же это был какой-то фантом [38].
Я больше не следил за ними и не пытался их догнать. Напротив, внезапно почувствовал полное спокойствие. Моя мать, просунув свою руку мне под локоть, держала меня так крепко, что я, машинально уступая её воле, молча шагал рядом, не открывая уст, пока мы не вышли вслед за другими из тесного, ярко освещённого коридора на улицу.
Снаружи дул ветер, слегка занося снежинками. Мать молчала, то есть не расспрашивала меня о ней. А я сам погрузился в серьёзные думы.
— Видел Обринских? — неожиданно прервала она молчание, вопреки только что возникшему у меня желанию молчать.
— Ну что ж... видел, — ответил я сухо.
— Она не изменилась. Или, может, была хорошо напудрена и скрыла морщины.
— Может, и так, мама. Но какое нам до этого дело, мама, пользуется ли кто-то косметикой или нет. Мы тоже не помолодели за то время, как переселились из гор. Кроме того, она не провела свои годы впустую. Я знаю из надёжного источника, что она усердно и много работала.
— Вот как? — удивилась мать и на мгновение умолкла. — Интересно, чем они теперь, собственно, живут. Надо будет спросить Дору. Она наверняка знает.
— Не обязательно. У меня источник лучше, мама. У меня источник — сам её брат. Он ведь, в конце концов, не раз бывал у меня.
— Ага, ты как-то упоминал, — бросила мать с лёгкой ноткой пренебрежения в голосе.
— Нет, не только в канцелярии, мама, но и у нас дома.
— Правда?
— Да, мама. Если я вам об этом не говорил, то это только ваша собственная вина. Вы никогда не любили Обринских. Теперь я встречаюсь с бывшим малым Нестором, а ныне очень серьёзным молодым человеком и чиновником время от времени в учреждении, где нас порой сводят служебные дела, а также здесь и там в других местах, в частности в городском парке.
— И что же... получает он уже какое-то жалованье?
— Получает, если вам это любопытно. Пока ещё небольшое, но, насколько я слышал от его начальника, будущее его ждёт блестящее. Слышу, он значительно выделяется среди своих ровесников-коллег своими способностями и знаниями.
— Вот как!
— Так оно и есть, мама. Будучи мальчиком, он отличался от других ребят. Способный и скромный. Это для меня его самая симпатичная черта, хотя есть у него и другие прекрасные качества.
— Ну а что он рассказывает о своей сестре? Почему не вышла замуж?
— Очевидно, не нашла подходящей партии, как это бывает у умных, интеллигентных и небогатых девушек или мужчин.