— Ты, которая не имеешь даже столько силы, чтобы перед собственной дочерью показать свой материнский авторитет? Терпи же теперь последствия твоего либерального воспитания и любуйся мыслью, что Елена останется старой чудаковатой девицей. Она и слышать не хочет о К...ом.
Советникова вздрогнула при его словах; было видно, что она гнётся под их тяжестью.
— Неужели это действительно правда, Эпаминондасе? — спросила она неуверенно и дрожащей рукой отодвинула на столе лампу в сторону, чтобы лучше заглянуть ему в лицо. Этого не могло быть правдой. Ведь этот брак должен был стать спасением от всякой нужды для неё и её бедной младшей дочери.
— И я хотел бы, чтобы это не было правдой... — ответил советник насмешливо. — Теперь можешь идти к ней и благодарить её. А если нет, то надень на неё поводья... Почему бы нет? Бабье тряпьё! — пробормотал он себе под нос и начал нервно ходить по комнате.
Жена села и только закрыла лицо руками...
— С малых лет у неё всегда был свой ум! — бушевал он дальше. — Делала мой дом посмешищем и целью всяких насмешек. А теперь ей ещё хочется дополнить меру безысходного несчастья? Этого уж не будет. Пока я жив, а если до сих пор она ещё не познакомилась с отцовской волей, то познакомится с ней теперь. Она обязана за него выйти!
— Этого она не сделает, Эпаминондасе! — простонала советникова. — О, если бы я тогда предчувствовала, что он станет причиной её нынешнего поведения! Как ненавистно, как невыносимо бывало мне его присутствие!
— За твоей спиной она поддерживала любовную переписку, а ты была слепа и глуха! — продолжал советник. — Теперь пожинай то, что посеяла! Что касается меня, то скажу ещё раз: я покажу ей, кто глава семьи. Не потерплю, чтобы она противилась моей воле из-за какой-то безумной фантазии. Буду... — и он внезапно замолк. В комнатах послышались лёгкие шаги, и вскоре на пороге появилась Елена. Она была одета в тёмный плащ, голову покрывала чёрная косынка, а под мышкой она держала толстую тетрадь нот. Казалось, что она идёт очень неохотно, но, увидев отца и подавленную мать, в одно мгновение всё поняла и подошла ближе.
— Иду к Маргарете, мама, — сказала, колеблясь, — и не буду дома к ужину. Ключ от моей комнаты беру с собой, потому что, возможно, задержусь дольше, а возвращаясь, не хотела бы никого будить.
Советникова только кивнула головой, однако советник встал вызывающе перед ней.
— Какое у тебя теперь дело к учительнице музыки? На дворе льёт как из ведра, и я думаю, что в такое время не выходят, если нет крайней нужды.
— Действительно так, папа; и мне нужно.
— Зачем?
— У меня там дело, — ответила она неохотно.
— Какое у тебя может быть дело вечером у старой учительницы? Может, опять какая тайна? Какое rendez-vouz? [20] Берегись! У всего есть свои границы, и я перестал быть снисходительным и терпеливым!
Молодая девушка быстро подошла к столу и положила на него связку нот. Её бледное, худое лицо резко выделялось на фоне чёрной косынки, и в ту минуту она глубоко склонила его вниз... Ей, очевидно, было трудно высказать то, на что она решилась...
— Это ноты, которые я переписала за деньги; должна их отнести, — говорила она поспешно. — Больше у меня, папа, нет никакой тайны...
Советникова встрепенулась на софе, а советник в первую минуту стоял молча, словно вкопанный; но только на мгновение. В следующую же секунду он сделал к ней несколько шагов, и его глаза засверкали.
— Что? За деньги марала ты эту дрянь здесь? Значит, ты осмеливаешься ещё и в этом меня бесчестить? Одумайся, безумная! — кричал он дрожащим от ярости голосом. — Как долго у меня ещё хватит терпения!
— Что хотите этим сказать, папа? — спросила она спокойно, собирая обратно рассыпавшиеся ноты.
— Хочу этим сказать, что не смогу порядочным людям в лицо смотреть, когда вспомню, что моя дочь своим глупым поведением даёт повод для всяких пересудов; что отвергает серьёзного человека и вместо того, словно бедный писарь, марает ноты за деньги; что бесчестит моё имя, всю нашу семью; что хочет a tout prix [21] играть какую-то роль. Я стыжусь тебя, — кричал он, — стыжусь, говорю тебе!!
Она лишь побледнела, и глаза её казались ещё больше; впрочем, осталась, как и прежде, спокойной.
— Не могу вам помочь, папа, — ответила она. — А что предложение серьёзного человека принять не могу, и не хочу, чтобы моя личность была для вас бременем, буду поэтому зарабатывать на себя сама. Как вам и другим это представляется, я, разумеется, знать не могу; однако иначе поступать также не могу.
— Ты, однако, обязана, если я говорю!! — громко и грубо крикнул он. — В последнюю минуту ты ещё узнаешь, что отец — глава семьи, что его воля — воля всех!
— Почему именно в этом случае? — спросила Елена, и её большие глаза засияли.
— Потому что — ты глупая, и я этого хочу!
Она пожала плечами и слегка улыбнулась.
— Никто не имеет права иметь желания, которые в жизни другого должны бы играть решающую роль; а тем более настаивать, чтобы они были исполнены. Я их не могу признавать. Я сама есть, папа! Сама, как птица, как дерево в лесу. Имею право идти за собой или против себя. Поэтому говорю раз и навсегда, что не выйду за К...го и что никогда, никогда не буду жить ложью...
— Послезавтра он тебе объяснится, и ты его примешь! — говорил он возле неё захлёбывающимся голосом.
— Послезавтра он узнает, что я не стану его женой...
— Елена, сжалься над своей несчастной матерью, одумайся, — убивалась советникова.
— Есть ли у вас, может быть, милосердие надо мной? — спросила она с несказанной горечью. — Берёт ли кто-нибудь мои мысли и чувства в расчёт? Словно какую-то искусственную механическую пружину вы хотели бы натянуть меня и приспособить к обстоятельствам! Я, однако, не дамся для этого употребить! Никакая сила мира не сможет растоптать во мне мыслящего самостоятельного человека, а если бы вам это всё-таки удалось, тогда успокойтесь... Тогда... я — не я...
— Какая благодарность за мои бессонные ночи, за мои мучения, мою материнскую любовь! — стонала советникова. — Что живёт в твоём безжалостном сердце!
— Правда, мама, то, что во мне взрастили.
— Проклятие тебе, неблагодарная змея! — прошипел советник.
Она собиралась уходить, но на эти его слова остановилась. Легко повернув голову, посмотрела на него с состраданием.
— Ваши слова, папа, меня не ранят... — сказала она. — Вам и не следует говорить иначе, только так, как дух, который вас до сих пор вёл, вами владел, вам и велит говорить. На меня он не имеет ни влияния, ни силы. Считаю его лишь нездоровой, грязной силой, которая не знает смысла для чистого благородного чувства; той силе в грязи хорошо, она рада бы всё ей противное втянуть в свой круговорот и задушить. Я ухожу! — продолжала она. — Нам больше нечего сказать друг другу. А так как дела стоят, нам и в будущем нечего будет сказать, и понимать друг друга мы не будем.
— Я скажу тебе только одно, — кричал советник, — что послезавтра приму объяснение К...го. Ты ещё несовершеннолетняя, а теперь — иди!
Она снова встала, словно прикованная, и её глаза странно засветились.
— Так? — сказала протяжно. Хотела ещё что-то сказать, но, подумав немного, замолчала. То самое "что-то", что доктор сравнивал с помешательством, вдруг появилось у неё между бровями. Больше она не подняла век. Не сказала ни слова. Забрав ноты со стола, вышла.
Между старыми прервалась беседа...
II
Es lebt in mir die Liebe zur Freiheit, der feste Entschluss, mich nicht knechten lassen zu wollen, es sei von wem es sei, nimter mein Haupt zu beugen, wo meine Seele es nicht kann; mein Leben zu leben, wie ich es verstexe, den Weg zu geben, den ich mir vorgezeichnet, und mich durch nichts von diesem Wege abbringen zu lassen; durch keine Drohung, mag er denn fuhren, wohin er will…
("Allzeit voran" von Fr. Spielhagen) [22]
К той самой скромной избушке, затенённой древними елями, из которой Елена выходила с Лиевичем почти три года назад, она направлялась и этим вечером. Темная ночь сгущалась, а дождь лил без конца. Время от времени поднимался сильный ветер и хлестал её дождём по лицу так, что волосы на лбу промокли, а рука, державшая приподнятую длинную юбку, закоченела от холода... Это был один из тех враждебных холодных осенних вечеров, которые загоняют домой всё, что имеет хоть какое-нибудь убежище...
Утомлённая, Елена вошла в дом. Здесь жила её старая учительница Маргарета С. Учительницей, правда, она уже давно не была, однако стала для неё искренней советчицей и подругой.
Какой мягкий покой, какой мир встретили её в этой тихой комнатке! Она была лишь наполовину освещена. В примыкавшем маленьком салоне, дверь которого стояла широко открыта, сидела старенькая дама за фортепиано, вся погружённая в Шопена. Он был её любимцем, и она исполняла его произведения мастерски. Без шума сняла девушка плащ и косынку, тяжёлые косы свободно рассыпались по плечам. У висков пульсировали жилки, а голова сильно болела от волнения.
Под окном стояло старомодное кресло старой дамы, а перед ним — рабочий столик. Здесь и опустилась она, чтобы отдохнуть, как часто делала. Это не впервые её гнали и преследовали, словно какую-то опасную дикую зверюшку...
Словно волны, наплывали на неё мягкие звуки фортепиано. То любовно страстные, то вновь глубоко уходили в душу; будто играя ими, незаметно перешла Маргарета на другую тему. Начала Шопена "Impromptu phantasie".
Тихо разливались звуки, то сливались, появлялись новые, увлекающие, чарующие, словно обуздывая себя, будто та сдержанная страсть, когда человек от боли вздрагивает, стонет, а затем уговаривает себя: "спокойно, спокойно, спокойно!"...
Как часто Елена прислушивалась к этому произведению, но всякий раз её чувства и мысли были одинаковы. Та же горячо-холодная дрожь охватывала её, приковывала та загадочная сила музыки, что увлекает, придаёт сил, касается самой глубины души... Сегодня же в этот момент она пробудилась так резко, словно её коснулся какой-то злой демон; пробудилась и отчаянным движением закрыла лицо ладонями. Это ведь было его любимое произведение. С того времени она не хотела его больше слышать. Правда, старая учительница не могла знать, что она здесь сидела словно в изгнании, и так должна была слушать; а волны звуков не знали милосердия. Из их глубины поднялось воспоминание и стало живой картиной. Однажды, когда они вдвоём пришли к Маргарете на музыку, а та мастерски исполняла "Impromptu", он тогда несколькими словами открыл ей свою любовь.